СТАРИКИ И БЛЕДНЫЙ БЛУПЕР - Г.Гасфорд

Больше ничего не слыхать, лишь тихо и ритмично пощелкивает машинка Сонг.

На следующее утро, на рассвете, Сонг, Джонни-Би-Кул и я вместе с другими жителями деревни отправляемся на рисовые поля собирать урожай.

В Алабаме, еще мальчишкой, я мог от рассвета до заката таскать девятифутовый джутовый мешок, собирая хлопок, чтоб заработать чуток деньжат и спустить все потом на окружной ярмарке в дурацких играх.

Если щипал раньше хлопок, то когда начинаешь собирать рис, прежде всего понимаешь, что боль ударяет в поясницу совершенно там же. Через десять часов под солнцем мой революционный энтузиазм уже далек от надлежащего. Размяк я, бросив земледелие и уйдя драться на войне.

Как же здорово повозиться руками в земле, даже если земля эта – ил.

Бью ногой по воде, обдаю ею утку, гребущую лапами неподалеку, и размышляю о правоте лозунга Дядюшки Хо: "Рисовые поля – поля сражений". Ни от кого я не слыхал таких слов дома, в Алабаме, но кто-нибудь должен был так сказать, потому что мы там вели такую же войну – выращивай, чтоб есть, ешь, чтобы жить.

В этом мире, где нет супермаркетов, землепашцы – как азиатские минитмены, с мотыгой в одной руке и винтовкой в другой, а рис – это жизнь сама, божий камень драгоценный, а голод посреди рисовых полей – как военное поражение. Каждая посевная – новая кампания в нескончаемой войне, в этой войне с водой, погодой и землей, в этой борьбе за жизнь, которую кое-кто ведет и с корнями пней.

Дровосек фыркает, выражая недовольство по поводу моей техники сбора урожая, подходит ко мне вплотную сзади, грубо хватает меня за кисть. Он показывает, как правильно держать луой хай, рисовый серп с кривым лезвием, как собирать в руку пучок побегов, тяжелых от рисовых зерен, как чиркать по пучку под водой у корней, быстрым, но плавным и уверенным движением, чтобы не стрясти ни одного тускло-золотистого зерна. Рисовое зернышко все равно что капля крови.

Пытаясь выглядеть кондиционно, я срезаю еще несколько пучков, бредя по колено в мутной воде, наступая на колючую рисовую стерню.

Дровосек внимательно за мной наблюдает, потом говорит: "Когда-нибудь, Баочи, ты услышишь, как растет рис. Когда-нибудь. Может быть". Неодобрительно фыркнув, он вскарабкивается на дамбу и уходит.

Рисовые серпы мелькают вверх-вниз, поблескивая на солнце. Кажется, что находишься в огромной машине, которая жужжит и потрескивает. Каждый сборщик укладывает срезанные ростки на согнутую в локте руку. Когда наберется достаточно, пучок обвязывается бечевкой и укладывается на изрядно истоптанную дамбу, где их подбирают деревенские дети и относят молотильщикам, которые оббивают ростки руками, вымолачивая зерна. Потом зерна перетирают, удаляя шелуху, и подбрасывают в воздух на плоских плетеных корзинах, пока тоненькие пленочки не уносятся ветром.

Жители Хоабини, землепашцы, по колено залезшие в чековую грязь, работают в желтой солнечной духовке день напролет, от рассвета до заката, и при этом и болтают, и смеются. Иногда поют. Мужчины, женщины и дети работают в гармонии с Кса, землей, потому что притяженье земли велико. Там, в Мире, фермеры встречаются все реже, как и ковбои, и американцы не уважают больше ни землю, ни тех, кто трудится на ней. В Хоабини древний союз прошедших веков, земли и землепашцев по-прежнему крепок.

Пацан-посыльный прибегает по дамбе – мальчонка в линялой желтой футболке с надписью "ЭЛВИС – КОРОЛЬ". Он вручает Дровосеку крохотный конверт.

Дровосек благодарит юного посыльного, вскрывает конверт, одобрительно кивает, пишет шариковой ручкой краткий ответ на обороте конверта и возвращает конвертик мальчику.

Мальчик отдает честь и беглым шагом выдвигается по дамбе.

Пацаны-посыльные целый день прибывают вот так к Дровосеку, каждый час или вроде того.

По три-четыре раза в день артиллерийские снаряды пропарывают небо над нашими головами и пыхтят себе дальше поражать какую-нибудь цель в горах. Мы не обращаем на них внимания – разве что недолет порой случится.

По нескольку раз в день мы слышим шум от приближающихся вертолетов. Но вертолеты беспокоят нас лишь тогда, когда подходят группами, чересчур близко или чересчур быстро. Ни от чего кровь не стынет в жилах так быстро, как от вида черных теней этих машин с десантниками.. Стоит нам побежать – и мы уже Ви-Си, и они откроют по нам огонь. Будем стоять на месте – мы дисциплинированные Ви-Си, и они все равно откроют по нам огонь.

А уж когда вертолеты идут в атаку и намереваются сесть, они саранче подобны. Приземлись тут вертолет без поддержки, и жители деревни кормить бататом его не станут.

Сотня рассерженных жителей деревни повиснут тяжким грузом на тонких лопастях и будут висеть, пока лопасти не искривятся, не изогнутся и не сломаются. Они будут молотить по хрупкому алюминиевому фюзеляжу деревянными мотыгами и граблями. Пулеметчика беспощадно искромсает секущая волна ножей для уборки риса и мачете. Голыми руками жители деревни раздерут треснувший плексигласовый фонарь, а потом будут молотить по шлему пилота, колотить и резать его камнями и полевыми инструментами, пока темно-зеленый светофильтр перед лицом пилота не станет черным от крови.

В полдень мы обедаем, еду нам приносят в плетеных корзинах из деревни симпатичные девчонки-подростки, близняшки Фуонг, Белая Роза и Желтая Роза.

Поедая рыбу с рисом, я вспоминаю, как мы с папой, пропахав все утро на зловредном муле, ели обычно на обед сендвичи из кукурузного хлеба с помидорами и майонезом, салат из коричневого бумажного пакета, и запивали колодезной водой из мэйсонских банок.

Я гляжу, как Дровосек пьет рассол из тыквенного черпака, такого же, как те тыквенные черпаки, что были во времена моего детства у нас на ферме, и вижу, что руки Дровосека такие же, как у моего отца, все в мозолях и шрамах, но эти руки способны нащупать жизнь в доброй земле и крепкую силу в деревянном полене.

Одна из двойняшек Фуонг дает мне закупоренный кокос. От улыбки на ее лице появляются ямочки, от вида которых способен растаять асбестовый кирпич. У обеих двойняшек Фуонг круглые довольные лица, безукоризненно румяные, черные волосы заплетены в косички, они хихикают по поводу и без. Сегодня на обеих черные пижамные шаровары и одинаковые розовые рубашки. Я поднимаю кокос, зажав его в горящих, натертых руках.

Я пью вкуснейшее кокосовое молоко долгими глотками, шумно поглощая прохладную сладкую жидкость.

Близняшки Фуонг идут дальше по дамбе и раздают кокосы братьям Нгуен – Моту, Хай и Ба. Близняшки Фуонг вовсю краснеют и хихикают, а жители деревни добродушно дразнятся, посвистывая им вослед. Деревенские свахи совсем уж умотались, но никак не могут разрешить важнейшую математическую задачку: как разделить трех братьев Нгуен на двух двойняшек Фуонг.