Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

— Ну, это уж слишком!..

— Ссс! Для этого живодера ничего не слишком. Так что думаете? Заплатил! Ругался, конечно, — ох, и ругался!.. — но заплатил! Вот как вас начали побаиваться! А насчет охоты не расстраивайтесь. Вот уже я займусь вами, может, обойдется…

— Значит, есть еще надежда? — улыбнулся Ленин.

— Ничего, наилучшим охотником будете. А что в «Ведомостях»?

— Еще не читал.

— Забегу вечерком.

— Ладно!

— Так что пока!

Сосипатыч ушил.

Ленин подошел к двери, за которой лежала больная, прислушался… Елизавета Васильевна спала.

Ленин распечатал письмо Кржижановского, взял шахматную доску и, сверяясь с письмом, расставил фигуры. С этой минуты уже ничто более не занимало его.

Он очень любил шахматы. Друзья, игравшие с ним по переписке, тратили часы на то, чтобы создать на доске самые трудные положения, — он тратил на разрешение их минуты. Но то были минуты полного забвения всего, кроме очередного хода.

На его лбу выступили капельки пота, взгляд устремился туда, где Глеб создал, казалось бы, неприступную линию обороны. Ленин застыл в напряженной позе. Ни единый мускул не шевельнулся на этом лице, лишь на висках появились синеватые тугие жилки.

— Скажите, пожалуйста, милейший Глеб, да вы, никак, всерьез взялись за шахматы, — забывшись, громко сказал он.

— Это вы, Володя? — подала голос Елизавета Васильевна.

— Да! — машинально ответил Ленин.

— Как охота?

Вопрос остался без ответа.

— Вы бы сказали Наденьке, чтобы она немного меньше работала. Ведь она день-деньской…

— Да уж такой у нее характер… Однако какой великолепный ход!.. Она очень скучает по Питеру, по рабочим, по школе… Вот пойдем с ней на охоту, развлечется, отдохнет. Гм, скажите, какой замечательный ход!

— С кем это вы разговариваете?

— Играю в шахматы с Глебом. Да он просто маэстро, ей-богу!

— Разве Глеб приехал? Глеб, что же вы не навестите меня?

— Да нет же! — Ленин оторвался от доски. — Глеба нет, это я один… Он прислал в письме новый ход, и вот я… — И снова углубился в шахматы.

Давно было установлено, что Глеб Кржижановский «легок на помине». Владимир Ильич, погруженный в обдумывание хода, не слышал, как по дороге проехала почтовая повозка, как остановилась против дома, как Кржижановский подошел к окну. После долгой паузы, в течение которой Глеб с победоносной улыбкой наблюдал за Лениным, он, не выдержав, крикнул:

— Ага! Вот так задал я вам задачу, господин философ! — и торжествующе рассмеялся.

Ленин поднял на Глеба утомленные глаза.

— А-а, ты! Ну и легок же ты действительно на помине. Наденька, Глеб приехал. Входи!

Глеб, не долго думая, перемахнул через окно.

Когда Надежда Константиновна вошла в комнату, он бросился к ней, обнял, расцеловал.

— Это от меня, это от Зины, это от Старкова! — приговаривал он при каждом звонком поцелуе. — Ну, здравствуйте! Я у вас не был вечность.

— Неделю, — усмехнулся Ленин.

— Тем не менее она мне показалась вечностью… И если это ничего тебе не говорит, — он запнулся, — то и не надо. Я не мог, ну, понимаете, просто не мог больше сидеть в нашем проклятом селе; Зина прогнала меня к вам. Я ей надоел.

— Глеб, не кричите, — послышался голос больной. — Идите сюда, я хочу обнять вас.

Глеб исчез в боковушке и через несколько минут вышел оттуда.

— Вот заговорилась с вами, Глеб, а от моей птицы остался один уголь! — разволновалась Надежда Константиновна.

— Птица? Откуда?

— Охотник принес.

— Ну да! Застрелил-таки?

— Почему же «застрелил-таки»? — обиделся Ленин. — Не одну птицу, застреленную мной, ты съел в этом доме.

— Разве и тех ты убил?

— А кто же, — совсем сердито проговорил Ленин.

— Полно вам ссориться, — сказала Надежда Константиновна и вышла на кухню.

— Ну, насмешник, садитесь. Отличный выдумали ход, отличный!

— Ага, ага! Ну-ка, поломайте голову, господин Архимед!

— Вы изволили ходить так? Гениально, милостивый государь! Гениально! И быть бы вам, Глеб Максимилианович, мировым чемпионом, ежели бы вы дали себе труд продумывать свои ходы до конца. Но, увы! У вас божественное дерзание никогда не соединяется с расчетом. Пых! — и выгорело. Вот мой ход. — Ленин двинул ферзя.

— Какой же я болван!.. — в отчаянии закричал Глеб. — Как же я не учел!.. Я ведь думал над этим ходом два дня! Все предвидел, кроме хода ферзем.

— Потому что ты помнишь только об ударе и не готовишь резерва для полного разгрома. Сдаешься или будешь думать?

— К черту — сдаюсь! Что нового? Почту получили?

— Да, получил, и есть новости. Нехорошие новости…

Глеб прочел письмо Анны Ильиничны.

— Кускова? Кто это такая Кускова?

— Из либеральных эмигрантов. Живет в Париже с мужем. Прокопович, слышал? Он пишет какую-то книжонку, она балуется социализмом. У нас теперь каждый барин балуется социализмом.

— Стоит ли придавать значение этим благоглупостям?

Ленин вспыхнул:

— Удивляюсь твоему легкомыслию, Глеб! Эти, как ты сказал, благоглупости на самом деле сводятся к одному — обезоружить русских рабочих, превратить их в стадо послушных овец, где мадам Кускова и господа экономисты из «Рабочей мысли» будут главарями. Неужели тебе не понятно, чем это грозит в будущем? Ты подумал, как это может повлиять на иные слабые мозги? Ты подумал, что рабочих, размагниченных идеями Кусковой и иже с нею, уже не поднять на политическую борьбу?.. Это ревизионизм в его чистейшем и наглейшем виде, это не последняя, о нет, далеко не последняя попытка похоронить Маркса и его идеи.

— Но я же ничего не сказал… Я только не понимаю, что нам делать с этой мадам?.. Она за границей, мы у черта на куличках…

— А бить ее нещадно! Я уверен, что Анна права, когда пишет, что вряд ли Кускова и Прокопович осмелятся опубликовать сейчас этот документ. Иудушки-экономисты вообще избегают точных формулировок… Борясь с оппортунистами, нам, к сожалению, приходится больше иметь дело с предателями, чем с их писанием. Тем больше у нас оснований для того, чтобы как можно шире распубликовать «Кредо» предателей, вытащить эту гниль на божий свет. Вот что, Глеб: всем, кто живет поблизости, надо срочно собраться. Мы напишем протест против всего круга идей, заключенного в этой бумажонке. Мы призовем присоединиться к нашему протесту все колонии ссыльных и все организации, верные идеям «Союза борьбы» в России. Наше письмо мы пошлем в Женеву Плеханову, и он протрубит о нем на весь мир. О нем узнают русские рабочие, и те, кто с нами, станут за нас еще крепче, а кто поддался лживым идеям — призадумаются…

— Хорошо, это все хорошо, — рассеянно проговорил Глеб.

Он не был склонен преувеличивать значение манифеста Кусковой, но и спорить с Лениным не хотел. Он, как и другие из близких, побаивался его, зная, как беспощаден бывает он в осуждении либеральничания.

— Может быть, до обеда сыграем партию? — предложил Глеб.

Ленин не ответил. Он шагал по комнате, заложив руки за спину, останавливаясь на повороте и покачиваясь всем корпусом на носках штиблет.

— Я часто ухожу на охоту, — заговорил Ленин, — и не поминаю прошлое, думаю о будущем. Какой затхлостью несет от всех газет и журналов! Стараюсь читать между строк и почти ничего не нахожу. Один Лев Толстой пытается что-то сказать миру об ужасной обездоленности русских людей, но его голос вязнет в пустом сумеречном забытьи. Эта мысль не дает покоя, и чем ближе к свободе, тем больше нервничаю… Начинать опять с того же, с чего мы начали семь лет назад? Невозможно: другие люди, другие песни… Помнишь тот вечер пять лет назад, когда я говорил тебе и Мартову: только газета способна создать широкое, массовое движение рабочих. Только газета, подобная «Колоколу» Герцена, разбудит дремлющее сознание и объединит всех, кто хочет бороться вместе с нами. Она должна бросить искру, из которой вспыхнуло бы пламя борьбы! Сорвалось четыре года назад? Попробуем еще раз! Сорвалось в Россия? Попробуем поставить газету за границей. Не сможем одни — договоримся с Плехановым!

— Великолепно, но деньги? Кто их даст?

— Каждый рабочий даст копейку, каждый честный интеллигент — рубль, каждый, кто ненавидит царизм, — сотню, а то и тысячу. Когда мы покончим на нашем совещании с «Кредо» Кусковой, мы обсудим и эту идею… Ты представляешь, какой сильный отряд революционеров мы воспитаем из тех людей, которым будет поручено распространять ее среди наших русских организаций… Они будут разъезжать по России, они свяжут организации с газетой и нашим Центром!

Из кухни вышла Надежда Константиновна.

— Гонят каторжан… Посмотри, нет ли знакомых!

Все высунулись в окно. В вечерней тишине слышался звон кандалов.