Кто ищет, тот всегда найдёт - Макар Троичанин

— Болото, значит, — констатировал старший.

— Ага, — согласился я — я всегда соглашаюсь со старшими: меньше мороки. Квакаю невпопад: — А ты, небось, партийный?

— С прошлого года, — буднично ответил посвящённый. — Техрук — должность номенклатурная: утверждается в райкоме.

Вон оно что! А я и не подозревал об этом пороге. Вернёмся, тут же заяву накропаю. Такие, как я, под заборами не валяются — с руками-ногами оторвут. Поуспокоившись, поразмыслил: а надо ли? Пока не приспичило, нечего и рыпаться. Алевтина враз политинформатором в тайгу спровадит, не обрадуешься. Вот если бы почётным членом… да ещё и взносы не платить…

— Заболтались, — прервал нелёгкие партразмышления старый коммунист, — пошли знакомиться.

Входная дверь таёжной фазенды открывалась прямиком в кухню. В просторном жарко натопленном помещении с крашеным полом в глаза бросились двое: русская печь и хозяйка. Если первая внушительным видом и типичной конструкцией вполне соответствовала названию, то вторая никак не тянула на солидную хозяйку. Нет, с соблазнительными телесами у неё всё было в порядке — и спереди, и сзади, не сказать, чтобы полная, но и не худая, а только толстущая русая коса до пояса и мягкие ямочки на полных щеках больше подходили незамужней девушке, чем жене-матери. Я таких не люблю. Мне по нутру худенькие брюнеточки, чтобы всего было в них понемногу, чтобы можно было, без опаски получить затрещину, приголубить, приласкать, пожалеть, поплакаться в бюстгальтер. А эта, что в кухне, явно без сантиментов, уж больно здорова, такую не разжалобишь, из таких вырастают настоящие семейные деспоты-матриархи.

— Аннушка, познакомься, — выдвинул меня вперёд, лебезя, явный подкаблучник, — Василий из комиссии.

И глаза у неё чересчур большие, чересчур ясные и чересчур внимательные. Такими раздевают до косточки, и мне показалось, что оценила она меня трухляво, хотя её-то Алексею я, как мужчина, мог дать 100 очков вперёд. Правда, другие, наверное, не дали бы. Она безбоязненно протянула мне ладную ладошку, и я, рабочий изнурительного умственного труда, отчётливо ощутил точечные царапающие мозольки, сразу же подумав, до чего тяжела доля эксплуатируемой женщины в провинции.

— Проходите, Вася, — мягко стелет, — не стесняйтесь, — а я и не думаю: не таким отказывали.

Шагнул в кухню, но хозяин придержал, заставил снять валенки и напялить меховые шлёпанцы — в приличное общество играют. Хорошо, что я предусмотрительно натянул, не пожалел, выходные носки без дырок, а то бы стыда не обобраться. Очень стесняли ватные штаны, но их снять я постеснялся. Приходилось париться и изнутри, и снаружи. Да если бы я припёрся в приличное общество в смокинге и ватных штанах, меня бы выставили в два счёта. Тем более — с пряным ароматом потных носков. А эти как будто и не замечают. Дере-е-в-ня…

— Аня, — снова липнет муж, без неё сам ничего не может, — принеси нам квасу холодненького, а то пришлось пить спирт, во рту до сих пор отвратно.

— Бедненькие, — сделала девчонка брови домиком и углубила ямочки — так и хочется надрать за щёки, — сейчас я вас вылечу. — Сбросила фирменные шлёпанцы, всунула голые ноги с полными крепкими икрами в валенки, накинула грубый полушубок на белое в синий горошек ситцевое платьице до колен с красным фартучком в жёлтых цветах, как в добрых сказках о пай-девочках, и с непокрытой головой выскользнула за дверь, впустив клок белого морозного воздуха.

— Простудится ещё, — пожалел я, брюзжа по-старчески.

— Анна-то? — удивился грубый мужлан. — С чего бы это? Простужаются неврастеники и хиляки. Ей это не грозит.

Я, со своими канатными нервами, постоянно сипел, сопливел и чихал, но не стал его разубеждать. Мне и сейчас было не по себе — то ли от простуды, то ли от усталости, то ли от взвинченности.

Брусничный квас оказался нестерпимо холодным, со льдинками, и я всерьёз побоялся прихватить ангину или ещё какую холеру, но пил и пил, выдул аж две небольшие кружки, даже без сгущёнки, чувствуя с каждым глотком, как проясняются затуманенные спиртом мозги.

— Кушать будете? — поинтересовалась настоящая хозяйка — как ещё назвать после такого кваса? — с улыбкой наблюдая за нашим выздоровлением.

— А Дениска уже спит? — наконец-то вспомнил счастливый отец о том, для кого живёт.

— Умаялся за день, — совсем расцвела молодая мама, — заснул, не дождавшись, — и застенчиво стрельнула в меня заблестевшими глазами, приглашая порадоваться вместе. А я твёрдо решил: как только вернусь, сразу женюсь и тоже рожу сына. Надо только подумать, на ком. Ну, да это дело второе, за такого, как я, любая выскочит без раздумий, только мигни. Правда, дети ревут по ночам, не дают выспаться, а жена будет таскать по кинам каждый вечер и заставлять разуваться у входа. Может, немного повременить? Опять же, ещё дома нет. Придётся подождать до Ленинской.

— Ну, как? — переспрашивает, с надеждой насчёт жратвы, муж.

Не хочу я ихнего борща и рыбы с картошкой.

— Не хочу, — отказываюсь, — да и поздно уже. — Надоели они мне оба со своим вонючим домом и застойным благополучием. Страна в напряжении начала новую пятилетку, а они тут засели в глуши, отгородившись сопками, только и знают, что шибздиков строгать. Другие, вон, не имея ни жилья, ни приличных штанов, урабатываются в поисках месторождения…

— Я бы пельмешек сварила, — провоцирует косатая, сверкая ямочками. Нарочно дождалась, пока я откажусь от борща с картошкой, на пельменях хочет купить комиссию. Пельмешек мал-мала заглотить неплохо бы. У меня всегда так: не поторговавшись, откажусь, а потом жалею, но слово, что воробей: вылетит — чёрта с два поймаешь.

— Не хочу, — бурчу сердито, сглатывая пельменную слюну.

— Ну, тогда пойдём, покажу, как мы живём, а после провожу до конторы, — не отвязывается счастливый хозяин, по уши увязший в мещанстве. Как такому техрукство доверили да ещё взяли в передовую партию. В ней только таким как я, пролетариям, место.

Из кухни вступили в большую комнату, в которой вполне могли разместиться четыре койки общежития, ещё бы и место осталось для двух раскладушек, если кто придёт ненароком. И тут мой критический взгляд замер, пригвождённый к стеллажам во всю длинную стену и до самого потолка. А на них — книги, книги… почти сплошь, скоро и ставить некуда будет.

— Ух, ты! Вот это да! — забормотал я, обомлев от неожиданного книжного завала в туземной хижине, где только и делают, что детей, да в промежутках жрут пельмени. — Ты что, все их прочёл?

Довольный произведённым эффектом Алексей расхохотался.

— Нет, конечно. Книги собирают про запас, на будущее. — Он взял с полки толстенную и широченную в твёрдом синем переплёте с золотой надписью вязью: «Эрмитаж». За все пять лет учёбы я в Эрмитаже был всего раз, да и то, если бы знал, что на мокрые и грязные ботинки — дело было зимой — заставляют напялить белые тряпочные бахилы, ни за что бы не пошёл.

— Во! — удивляюсь. — У тебя и альбомы с картинами есть? — Меня в Эрмитаже картины не прельстили: их было так много, а я так старался побыстрее проскочить все залы, да ещё и подзадержаться в буфете, что разглядывать каждую было некогда. И вообще они выглядели все почти одинаковыми. Больше всего понравился Пётр, я даже отдал ему тайком, по-свойски, честь, как учили на военной кафедре. А ещё статуи, особенно женские. Но толком и их не разглядел, опасаясь, что окружающие посетители подумают, что я не видел женских прелестей в натуре. В общем, в Эрмитаже я был, и не чета Алёшке, у которого только картинки.

— Есть немного, — гордясь собой, подтверждает неизвестно какой ценитель живописи. Он бережно положил альбом на место. — Книги, — объясняет, — как наркотик: чем больше имеешь, тем больше хочется. Больше всего радует сам процесс приобретения хорошей книги, больше, чем чтение. Вызывает гордость и то, что наши поселковые приходят ко мне, как в библиотеку. Читаем, обмениваемся мнениями, спорим — в нашей глуши это большая моральная отдушина. — Книгофил любовно провёл ладонью по корешкам. — Я думаю, по книжным симпатиям можно определить характер человека. С большой долей уверенности можно сказать, что русская классика, историческая и патриотическая литература больше всего нравится тяжеловесным консерваторам пожилого возраста с прямолинейными и категорическими суждениями обо всём, с твёрдо усвоенными моральными устоями. Военно-исторические и военно-художественные произведения пользуются популярностью у властолюбивых тщеславных читателей и у хилой молодёжи. Зарубежную литературу показно штудируют псевдоинтеллектуалы и людишки, огульно преклоняющиеся перед всем западным и так же огульно отвергающие всё наше. Фантастику и приключения неумеренно и запоем поглощают неудачники и авантюристы, обиженные судьбой и мысленно реализующие себя в выдуманных ситуациях и героях. Житейские романы и вообще легковесную беллетристику любят сплошь женщины и женоподобные особи мужского пола.