Потому что (не) люблю - Стася Андриевская

Проникнуть в дом особого труда не составило, гораздо сложнее оказалось внутри — темень здесь была как в погребе. И хотя тишина тоже царила гробовая, включать фонарь было бы рисково. Пришлось довольствоваться зажигалкой.

В одной из комнат обнаружил мерно сопящую Наташу. Стоит ли говорить, о том, как бомбануло меня в первый момент, когда понял, что это женщина?! И как разочаровался, рассмотрев длинную чёрную косу на подушке?

Не заметив больше ничего интересного или подозрительного, осторожно пошёл дальше.

Комната с печкой. Никого нет, обстановка такая же, как днём…

Шаги услышал за мгновение до броска. Треск и яркие разряды дуги электрошокера… но говнюк промахнулся. Замесились с ним — коротко и бестолково, потому что он хотя и оказался неожиданно ловок, а вот силёнки подкачали. Вывернул ему руку, перехватил выпавший шокер и зарядил разрядом в шею гада. Хотя, с бо?льшим удовольствием просто свернул бы её.

Итак, он ждал, а значит и птички не случайны. Стиснул, зверея, зубы. Даже не думал, что для меня это всё ещё настолько острая тема.

Ну ладно, дорогая, давай поиграем в прятки…

Пока связанный фриц валялся в отключке, я повторно прошерстил всю избушку. Несколько раз. Бесполезно! Кроме мирно спящей Наташи никого. Почувствовал себя вдруг таким дураком. Да какого хрена, блин?!

Психанул и, включив-таки фонарь, затащил фрица в махонькую комнатушку без окон. Привязав к стулу, зарядил жёсткого леща:

— Подъём!

Она вяло повёл головой, приходя в себя… И задёргался, едва увидев меня. Я упёр дуло пистолета ему в лоб:

— Считаю до трёх, и если не скажешь где она, — недвусмысленно опустил ствол, — отстрелю тебе яйца, клянусь!

— К-кто, Наташа? Она спит, наверное…

Я в очередной раз психанул. Схватив гада за химо, приложился пару раз кулаком по смазливой морде и зарычал:

— У меня ваши шуточки поперёк горла уже! И либо ты прямо сейчас завязываешь со всей этой хернёй и говоришь правду, либо прощаешься с жизнью. Ты нелегал, тебя даже искать никто не будет, а у меня рука не дрогнет, уж поверь, я об этом моменте уже полгода мечтаю! — жёстко ткнул дулом ему в рот: — Ну?! Считаю до трёх! Раз… Два…

То, что что-то не так я почувствовал за мгновенье до того, как обезумевший от страха взгляд фрица метнулся мне за спину. Резко обернулся… Маринка!

Сердце как-то глупо скакнуло мимо доли, обдавая нутро дебильной радостью… И всё. Темнота.

В отключке провалялся, судя по всему, не долго, но вот контролировать приход в себя не смог: завозился, кряхтя и фокусируя зрение на валяющемся перед лицом полене, попытался подняться на четвереньки… И получил разряд электрошокера в шею.

Когда очнулся в следующий раз, оказался уже привязан к стулу. Башка раскалывается, кости и мышцы до сих пор ломит от судорог, дышать трудно — мало того, что рот заклеен, так ещё и на голову напялено что-то типа… балаклавы? В комнате темно и тихо.

Завозился, пытаясь расслабить скотч на запястьях, но услышал шаги и замер, притворяясь всё ещё бесчувственным.

Шаги приблизились. По глазам сквозь сомкнутые веки ударил свет, словно кто-то рассматривает меня, засвечивая в лицо фонариком. Я невольно зажмурился, но тут же заставил себя расслабиться, сделав вид, что это была бессознательная реакция. В доме что-то громыхнуло, луч тут же погас, и шаги суетливо покинули комнату. Скрип и хлопанье дверей, невнятный диалог, в котором явно слышен женский голос.

Маринкин голос.

И я тут же очнулся окончательно. Вспомнил удар поленом по голове — подлый, исподтишка, потому что в тот миг я настолько охренел, что пропустил бы, наверное, и удар топором. Но сейчас я уже пришёл в себя, и был зол. Чертовски зол!

Так значит, это всё правда: и этот её «хороший человек», с которым она замутила ещё прошлой весной, и подстава с малолеткой — как весомая причина своего «самоубийства» Само это виртуозно провёрнутое «самоубийство» — глобальная месть за моего ребёнка на стороне, способ довести меня до края, навесить на всю оставшуюся жизнь вину за свою смерть… И прав был Тимур — её письмо к родителям, это не про заботу о них, а лишь попытка отвести внимание от своего ненаглядного фрица…

Говорите, «чердак» напоминает, да, уважаемый опер Иванов? Нет, это уже не просто чердак, это…

С-сука-а-а… Какая же лицемерная сука! Как я не разглядел в ней этого раньше?!

Между тем разговор голубков стих, хлопнула дверь, и по прогнившему полу практически сразу снова заскрипели шаги. В мою сторону. Но в этот раз я точно знал, что это ОНА.

Всё ещё прикидываясь бесчувственным, дал ей подойти. А когда она осторожно потянула с моей головы балаклаву — открыл глаза.

Маринка вскрикнула. Выронив фонарь, отшатнулась и рухнула на стоящую позади неё панцирную кровать. Тут же попыталась вскочить с неё, но замерла с неподдельным ужасом глядя на мой силуэт — свет упавшего фонаря бил теперь прямо ей в лицо.

Секунда, другая… И она жалобно всхлипнула, хватаясь за живот. Я машинально перевёл на него взгляд и охренел. Вот просто охренел! Сколько там длится беременность? Девять месяцев? Так вот, тут были все пятнадцать! У Маринки! У. Твою мать. Маринки!

Задёргался, пытаясь порвать путы.

— Марин!

Что я хотел ей сказать? Да, бля-я-ять, откуда я знаю-то?! Я просто охренел!

— Мари-и-и-ин! — орал с заклеенным ртом, и рвался на свободу, но получалось лишь зверское «М-м-м-м-м!!!» и яростные потуги вырывающегося на волю Халка.

И Маринка выбралась из кровати и, пятясь от меня в каком-то ошалелом ужасе, сбежала. Где-то в темноте дома хлопнула дверь, кажется, входная.

Я продолжал рваться, и скотч на запястьях уже начал ощутимо поддаваться, растягиваясь, но заявился фриц и без лишних слов, даже не глядя на то, что я предусмотрительно прикинулся трупом, снова шарахнул меня шокером.

К той поре, как я в очередной раз очнулся — обнаружил себя уже лежащим на той самой панцирной кровати, крепко-накрепко примотанный к ней скотчем. Балаклавы на голове не было. Не было на мне и одежды, кроме нижнего белья. А в моей куртке теперь вообще расхаживал фриц.

Увидев, что я пришёл в себя, он навис надо мной. Поразглядывал, поухмылялся.

— Зря ты это затеял, господин Магницкий. Всё ведь почти наладилось — зачем снова рыть начал? Мог бы жить себе спокойно, и каждому досталось бы своё — тебе твоя железная империя, мне моя женщина. — Склонил голову ещё ниже: — Ты слышишь? Она моя!

Я попытался боднуть,