Лицей послушных жен (сборник) - Ирэн Роздобудько

Я подумал, что это странная логика.

Но возможно, в ней есть какой-то высший смысл? Мне не хватало родителей, их гибель до сих пор причиняла мне боль. А если бы я совсем не знал их, возможно, не было бы так больно?

Я не заметил, что мы молчим уже несколько минут.

Пожилая дама как будто задремала.

– А что это за способ, которым выгоняют неправильные мысли? – прервал тишину я.

– Дочка говорила что-то о «глотке счастья»… – тихо сказала она.

– А что это такое?

– Подробностей я не знаю. И если бы знала, не сказала бы! Молчание – золотое правило, кстати…

И она на самом деле замолчала.

Даже не сказала мне «до свидания», когда я закрывал за собой дверь.

Так и осталась сидеть в кресле: пожилая дама, потерявшая свой рай, с рыжей кошкой, которая нашла его на ее коленях, еще помнивших острые волны голубого Дуная.

Потерянный рай – это когда ты начинаешь мыслить самостоятельно.

И тогда уже не можешь уснуть. Не можешь воспринимать события в одной плоскости, как разложенный пасьянс, где каждая карта кладется на свое место и все сходится.

Начинаешь понимать, что яблоки не всегда бывают сладкими, а улыбка – искренней. Каждый постулат, пришедший извне, подлежит тщательной и строгой проверке. И теряешь доверие ко всему.

Я давно думал об этом. С того времени, как потерял родителей.

До этого я вполне нормально воспринимал некоторые аксиомы, которые теперь опровергаю.

К примеру, когда говорят: незаменимых нет. Я понял, что такого не бывает, и начал оспаривать остальные: деньги не пахнут, победителей не судят, два сапога – пара, лес рубят – щепки летят и массу других, которые нам вдалбливали как дацзибао…

И все оказалось враньем! Деньги воняли. Победителей сажали и судили. Левый сапог давил, правый – шлепал, у каждой щепки была своя личная история, без которой не было бы леса.

Но если об этом не задумываться, можно жить спокойно. Спокойно и бездумно.

Жизнь взнуздывает тебя, кто-то дает тебе в рот удила, ты благодарно зажимаешь их челюстями и время от времени жуешь, как жвачку, на глазах – прекрасные солнцезащитные шоры, в ушах – наушники, в которых звучит цоб-цобе. И вперед – в светлое будущее! И такая благодать, что даже лень повернуть голову, чтобы хоть одним глазом взглянуть на того, кто управляет твоей ходьбой, кто натягивает или отпускает вожжи.

Я давно потерял свой рай. Хотя сначала моя ходьба ничем не отличалась от многотысячного шествия других, которые так же шли рядом, покорно тянули свой воз.

Единственным, что немного отличало меня от остальных, было мое имя. Его дали мне при рождении мои романтически настроенные родители.

В детстве я ненавидел его, так как надо мной издевались. В институте оно помогало мне сдавать экзамены, поскольку каждый преподаватель начинал с вопроса, почему меня так назвали. И, рассказывая всякие небылицы, я всегда забирал определенную часть отпущенного на экзамен времени и завоевывал непреодолимую симпатию удивленного педагога. Так же, благодаря байкам о происхождении моего имени, меня легко взяли на работу с третьего курса – инженером-электриком на железную дорогу. Это было практически исполнение мечты! Когда не было авралов, я сидел в небольшом помещении на станции и наблюдал, как мимо меня пролетают вагоны «и колеса в потемках стучат», а потом учился играть на саксе, включая старый магнитофон с записями Сигурда Рашера, Коулмена Хоукинса, Лестера Янга, Бена Уэбстера и другими, которые стали для меня маленькими и большими богами…

Потом я плюнул на все это. И покинул свой железнодорожный рай вместе со своим верным другом – саксофоном. В отличие от меня, он никогда не боялся импровизаций…

…А директор передвижного шапито любил саксофон.

Они нашли друг друга, когда я подрабатывал на свадьбе.

Это была свадьба настоящей принцессы цирка – дочери воздушного жонглера, на которую меня пригласили вместе с небольшим джаз-бэндом, сложившимся еще в подростковом возрасте в нашем дворе (кстати, в нем играл и Барс – Саша Приходько). Время от времени мы находили себе такую подработку не столько ради денег, сколько ради развлечения и желания развеять грусть-тоску от пребывания на своих «постоянных местах работы». Тогда Барс еще работал музыкальным редактором на радио, а я еще проверял состояние электрического питания на пригородных линиях железной дороги.

На той свадьбе был и директор передвижного шапито, румын по происхождению, по имени Кароль Варга. Слушая мой сакс, он пустил несколько фонтанов скупых мужских слез и предложил «летние гастроли» на побережье Болгарии. Я не представлял, как это может выглядеть, но согласился подумать.

Барс сказал, что я идиот, если могу уехать из города как раз в то время, когда нас – его и меня – согласны принять в оркестр филармонии, по его словам, задаром – без связей, а главное – без музыкального образования. А такой случай, по его же словам, выпадает не каждому.

Барс всегда был прав. И я колебался.

До тех пор пока не встретил Минни…

Она была необыкновенная! Любила мой саксофон почти как Кароль Варга. А может, еще больше. Когда она впервые увидела его в моих руках, два его золотых очертания навсегда отразились в ее огромных черных зрачках. Они оставались там даже тогда, когда я заматывал сакс замшевой пеленкой и прятал в футляр, ревнуя ее к нему.

Не знал, кого из нас она любит больше.

Когда я прятал саксофон, Минни отводила от меня глаза, словно понимая, что я буду ревновать ее к этим запечатленным в ее зрачках двум крошечным золотым соперникам.

Я не видел существа красивее Минни. А она не видела ничего красивее саксофона. На этом мы и сошлись. Случилось это довольно просто.

Когда я впервые зашел за плотную парусину служебного помещения шапито, чтобы поговорить с Каролем Варгой о своих правах и обязанностях, маршруте будущих гастролей и проблемах с разрешением на временную работу за пределами страны, – в самый разгар разговора, который свелся к моему отказу от этой авантюры (господин Варга предлагал смешные деньги, их не хватило бы и на покупку пачки сигарет), Минни проехала мимо меня как королева.

Я открыл рот и застыл на фразе: «…что вы называете бесплатным питанием?», так и не услышав, что отвечает мне хитроумный директор.

С того момента я готов был жевать и опилки с арены!

Непостижимо элегантным движением Минни прильнула к стеклу всем своим грациозным телом и подняла голову, блеснув длинной шеей, которая, как живая ртуть, перетекала в фиолетово-черное туловище, отшлифованное, как морская галька.

– Это – Минни, – заметив мой очарованный взгляд, сказал господин Варга, прерывая свои уговоры насчет бесплатных горячих обедов и прекрасно понимая, что дело решено, – Минни – наша главная артистка. На ней все держится. Вы должны ей понравиться!

Он приказал двум работникам, которые везли аквариум, остановиться и попросил меня сыграть несколько музыкальных пассажей – для Минни.

Я достал саксофон. И Минни, прислушиваясь к звукам, неожиданно начала выделывать такие выкрутасы, что сбежался весь небольшой штат этих бродячих безумцев. Кто из них и кто вообще во всем мире мог знать, что тюлениха любит музыку?

Вот в чем непостижимая хитрость жизни!

Мы не можем знать наверняка, что мы любим на самом деле, пока не увидим ИМЕННО ЭТО. В нас живет целый мир закодированных вещей, которые могут оказаться самыми необходимыми только тогда, когда мы увидим их хоть краешком глаза, хоть издалека, хоть на старинных гравюрах давно забытых и запыленных книг. Или узнаем о них, подслушивая тихий шепот путников, прошедших ночью мимо твоего дома.

И тогда уже не сможем спокойно спать.

Наверное, в Минни каким-то чудом жила музыка. Надо было только дать ей знать об этом. А этого, оказывается, ей не мог дать никто, кроме меня…

…Жара тогда стояла невероятная. Побережье было усеяно людьми. Господин Кароль Варга, имея какие-то неформальные отношения с представителями власти, останавливал наш «обоз» в маленьких городках (в большие мы даже не совались!). Всего по неделе мы стояли в Ахелое, Помории, на окраинах Созополя и Балчика. Все хозяйство помещалось в одну большую фуру вместе с аквариумом для Минни и гнездышком для четырех немолодых пуделей. В распоряжении господина Варги был потрепанный «бусик» на двенадцать мест, где помещалась вся труппа вместе с «оркестром» в моем единственном лице.

В труппе был силовой жонглер Никита, ловивший свои гири через одну, велоэквилибрист Стасик, кое-как вибрировавший на палочке с одним колесом из-за своего пристрастия к горькой, юная дрессировщица собачек Вика – недавняя выпускница циркового училища, которую приходилось днем с огнем искать по пляжам и прибрежным барам, парочка клоунов Бим и Бом, а в быту – Петр и Михаил Терещенко, начинавшие свою «коверную карьеру» еще во времена князя Ярослава.