Воспоминания участника В.О.В. Часть 3 - Ясинский Анджей

Мой еврейский друг по секрету говорил мне, что он очень ждал своих, советских, но теперь сильно разочарован в них. При румынах было лучше и он жалеет о них. Он сказал, что ни в одной стране мира нет такого безразличного отношения к своему населению, к своему народу. Если бы у него была возможность сбежать куда-нибудь, то он первый сбежал бы.

С установлением законной советской власти, начали действовать органы правопорядка и госбезопасности: МВД, НКВД и другие. Многие жители незаметно куда-то исчезли. Тех жителей, которые при румынах занимались крупным гешефтом, работали в румынских учреждениях или чем-то выделялся, всех забрали куда-то. Как по приказу население стало принимать внешний вид, похожий на пролетария, рабоче-крестьянского стандарта, покроя. Девушки, которые при румынах выглядели королевам, теперь старались походить на золушек. Так было спокойнее. У людей изменился внешний вид, речь, походка и тема разговоров.

Моего друга, Козака Михаила, тоже забрали в НКВД. Его жена Лида приходила ко мне домой и просила, чтобы я сходил туда. Просила замолвить за него доброе слово. Ведь он же не виноват, что был евреем и хотел выжить. Тем более, он мне тоже помогал, когда мне было трудно. Хоть я и не хотел идти туда, в НКВД, я их боялся, как черт ладана, но все же, что бы помочь другу, я согласился. Это учреждение работало по ночам и меня там приняли вечером, когда уже было темно. Я попал в кабинет, где за столом восседал офицер в чине капитана. Не знаю, за кого меня приняли, но разговаривали со мной вежливо. Я сказал, что я сосед Козака Михаила, и что я могу о нем рассказать больше, чем кто другой или даже больше, чем он сам о себе. Я рассказал все, что знал о моем друге, ответил на много вопросов и по тому, как офицер реагировал на наше собеседование, было понятно, что он тоже не думает, что Михаил в чем-то виноват и дело ведет по долгу службы. По-видимому, кто-то из бывших друзей или соседей написал на него донос, а следователь по долгу службы должен был принять к делу. Мишу дня через три отпустили домой. Однажды меня самого вызвали в НКВД по повестке. Меня спрашивали про людей, которые при румынах работали на них. Я сказал, что у румын работали только мужчины и тех, которые работали на них, уже забрали. Женщины при румынах больше сидели дома или торговали на базаре. Меня заставили написать автобиографию и отпустили домой. Больше меня не вызывали.

В течение месяца или полутора, как пришли красные, было несколько острых ситуаций, грозивших мне гибелью. Одна из них была такова. По домам ходили военные из комендатуры, они проверяли мужчин. Их интересовало, состоят ли мужчины в военкомате на учете. Нет ли таких, которые прячутся от призыва в армию. В соседском доме обнаружили парня лет девятнадцати, который не имел документов и в военкомате на учете не состоял. Его пригласили пройтись в комендатуру. Парень сопротивлялся и сказал, что у него под боком живет немецкий власовец-легионер и тоже прячется. Пришли к нам. Спросили, кто я такой и где сейчас нахожусь. Дома была тетя Маня. Она сказала, что это парень военнопленный, живет здесь давно и сейчас находится на работе на станции. Я действительно тогда работал в мастерской на железнодорожной станции рабочим. Патруль еще больше рассердился на моего соседа, обругал его по-разному и забрал с собой в комендатуру. Потом его к вечеру отпустили. Однако у меня тогда было везение, и все опасные случаи обошлись благополучно.

Скоро меня снова взяли в армию и я некоторое время, месяца полтора, служил в запасном полку. Каждый день маршировали. Пешком, на себе на плечах носили снаряды к Днестру к Дубоссарам. В часть приходили представители из воинских частей и отбирали себе то артиллеристов, то связистов. Однажды я попал на медкомиссию и меня комиссовали по прошлому ранению в руку. Дали статью 69б и отчислили из армии. Я взял документы и приехал домой в Фергану. Времени я зря терял. Приехав домой, сразу же поступил в мединститут. Своего стремления к какой либо профессии у меня не было. В августе в Фергану приехали одноклассники студенты на каникулы. Это были Мида Матейко и Сара Гуревич. Они учились в Москве в мединституте. Их рассуждения на тему выбора профессии исходили из сугубо практических житейских соображений. Они говорили, что врач - это древнейшая и благородная профессия, дающая возможность работать в любом месте на земле, где живут люди. Все люди болеют и нуждаются в докторах, будь то город, деревня, лес или пароход. Везде найдется работа. Я послушался их совета и поступил в Самаркандский мединститут.

Еще на первом курсе, ближе к концу 1944 года, я получил письмо от моего двоюродного брата Лени Узбекова. Он еще находился на фронте и летал на тяжелом бомбардировщике. Их аэродром был под Москвой, а летали бомбить Польшу и цели в Восточной Пруссии. Мы с ним были дружны. Учились в одном классе, сидели за одной партой. Жил он в нашей семье и спали мы с ним на одной кровати. Он был рад за меня, что я уже не воюю и учусь в институте. После войны он тоже собирался поступать в институт. Но вскоре, в самом конце войны, он был сбит над Данцигом.

Однажды в летние каникулы в городском парке я встретил бывшего одноклас­сника Вальку Кузнецова. Он тоже вернулся с войны живым. Мы, как в доброе довоенное время, уселись на лавочке под деревьями и предались воспоминаниям. Вспоминали своих школьных товарищей. Тех, кто погиб, а их погибло большинство. Было печально знать, что в живых остались единицы. Валька летал с Леонидом в одном экипаже. По его рассказу, они бомбили сухие доки в Данциге. Когда в самолет попал снаряд и самолет стал гореть, была команда прыгать с парашютом. Первым прыгал Валька. Едва он успел выпрыгнуть, как самолет взорвался. Комбинезон на нем загорелся и он получил сильные ожоги. На спине и на руках у него действительно были следы от ожогов. Он приземлился в пределах Данцига. Во время бомбежки немцы укрылись в убежищах и на улицах никого не было. Он благополучно выбрался из города и где-то в лесу сумел соединиться с другими летчиками, которых тоже подбили, а затем удачно перешел фронт.

И вот мы с ним как в доброе предвоенное время, снова сидим в нашем парке и беседуем о делах минувших. Ленькиной матери прислали его документы, много орденов и назначили за него пожизненную пенсию. По-видимому, Ленька был хорошим летчиком и воином. В центральных газетах про него писали хорошее. После войны выяснилось, что его сбивали два раза, но он благополучно дотягивал до фронта и продолжал летать. Однажды после очередного боевого вылета самолет был подбит и под Смоленском сделал вынужденную посадку. В воинской части, где приземлился самолет, ему сказали, что несколько дней назад в их части погиб лейтенант по фамилии Узбеков Николай, 1923 года рождения, и тоже уроженца Кадома на Рязанщине. Леньке показали могилу Узбекова Николая из Кадома. Он постоял у могилы, достал пистолет и несколько раз выстрелил в виде салюта. Все это он рассказал нашей однокласснице Миле Матейко, своей девушке, которая тогда училась в Москве и они там встречались. Будучи уверенной, что я убит, она очень удивилась, когда после войны увидела меня живым. Из военкомата было официальное извещение о том, что я пропал без вести. Все считали меня погибшим. Она-то и сообщила мне историю, приключившуюся с Ленькой под Смоленском, где он собственными глазами видел мою могилу. Тогда я не придал никакого значения этому эпизоду. Мало ли чего люди рассказывали о войне. Однако, через много лет после войны, этот разговор о могиле Узбекова Николая на Смоленщине снова повторился. В 1980 году я был у себе на родине в Кадоме. Был в гостях у своего дальнего родственника, Узбекова Федора Герасимовича. Он рассказал, что его сын Николай погиб под Смоленском. Он был на могиле своего сына Николая и показал мне фотографию надмогильного памятника. На табличке была надпись, где паспортные данные были одинаковые с моими. У того Узбекова Николая был друг, на глазах которого он погиб, который сказал, что на могилу приходил родственник Узбеков, летчик, и говорил, что это его брат. После разговора с Федором Герасимовичем я понял, что Ленька тогда говорил правду. Колькина мать, звали ее Екатериной, вскармливала своей грудью вместе с Николаем и Вальку Узбекову, дочь Никиты, моего дяди, т. е. мою двоюродную сестру, т.к. у ее матери, т. Мани не было молока. Мы были родственниками.