Воспоминания участника В.О.В. Часть 3 - Ясинский Анджей

Когда Толик ушел, уже вечерело. Надо было позаботиться о ночлеге и вообще как-то определиться. Я отыскал хату, где располагался штаб войсковой части. Там находилось несколько офицеров, в том числе тот самый капитан, с которым мы успели познакомиться по дороге из Котовска и с которым сидели в воронке, рассматривая немцев. Я сказал, что пришел сюда вместе с ними из Котовска с передовыми частями. Знакомый капитан подтвердил это. Я попросил, чтобы меня определили в какую-нибудь часть, чтобы я числился их солдатом. Мне велели, чтобы я обратился утром, а пока до утра где-нибудь переночевал. Я расположился на лавке в соседней комнате, где находились сами хозяева хаты. Хозяин дома показался мне знакомым, но я никак не мог вспомнить, откуда я его знаю. Он несколько раз выходил на улицу, потом все стихло. Не успел я уснуть, как в дом зашел солдат и велел вместе с ним идти в штаб. Там за столом сидел все тот же офицер, а перед ним стояли два легионера в немецкой форме, казахи или киргизы.

- Какие у тебя есть документы? - спросил офицер.

Я сказал, что своих документов у меня нет, и я жил под разными фамилиями по разным документам. Сейчас живу вот по этой справке и показал Толину школьную справку. Я назвал свою настоящую фамилию.

- А у кого ты жил? - спросил офицер.

Я ответил, что жил у старика еврея, который тоже носил не еврейскую фамилию, а русскую Васильев Александр Кузьмич. Все его принимали за русского, потому он и уцелел. Пальто на мне тоже его.

- А случайно вот эти вояки не из твоих друзей? - спросил офицер, указывая на легионеров.

Те посмотрели на меня и сказали:

- Нет, не знаем.

На рукаве у них была нашивка, на которой в центре красовалась мечеть, а по кругу по периферии надпись 'Туркестан' и 'алла биз билан'. Легионеры хотели перейти к своим. Они спрятались под крышей дома, переодеться не успели и их там обнаружили. Не буду вспоминать весь долгий разговор в штабе. Дело кончилось тем, что мне велели идти домой и обратиться в свой военкомат, если я так горю желанием повоевать. Офицер велел мне покинуть воинскую часть и чем быстрее, тем для меня лучше. Если я попаду ему еще раз на глаза, мне не сдобровать. На прощанье он спросил:

- Случайно, ты сам то, не еврей? Уж больно вид у тебя не русский.

Я зашел в соседнюю хату, с разрешения хозяев лег на лавку и проспал до утра.

Утром, не медля, из села двинулся в Котовск. При выходе из села стоял часовой или просто солдат на посту, молодой парень лет восемнадцати. После разговора он сказал:

- Ладно, иди.

И я пошел. По дороге все время думал, почему в штабе буквально за какие-то минут 30-40 ко мне так резко сменилось отношение. Вначале пообещали принять, потом вдруг милость сменили на гнев и приказали ночью покинуть их воинскую часть. Я перебирал варианты и, вдруг, вспомнил. Ведь прошлой осенью мы с дядей Сашей свинью то на зиму покупали у хозяина дома, где расположился штаб. Лицо хозяина дома мне сразу показалось знакомым, только я никак не мог вспомнить, откуда я его знаю. Он же меня узнал. Сразу, ничего не говоря мне, он сообщил в штабе, что осенью я купил у него свинью, будучи одетым в немецкую форму. Потому-то он так часто и выходил из дома. Если это было так, то в штабе со мной поступили более, чем мягко. Отпустили домой. Почему? Я и по сей день не могу догадаться. Может быть, офицер был слишком уставшим, и ему не хотелось находить себе лишнюю работу. Может быть ему все осточертело, а может быть, мое еврейское дяди Сашино пальто косвенно навело на мысль, что человек, который жил с евреем и не предал его немцам, уже не мог быть врагом. А может быть, я говорил что-то правильное, и ко мне было какое-то доверие. Не знаю почему, но тогда мне повезло. Я уцелел.

Позже, дней через семь-восемь, на улице случайно встретил того хозяина, у кого располагался штаб воинской части. Встреча была столь неожиданной, что первый момент он растерянно смотрел на меня, как на выходца с того света или на человека, сбежавшего с эшафота. Он молча смотрел на меня и не знал, что говорить. Потом, улыбаясь, спросил:

-Тебя отпустили?

- Как видишь, - ответил я.

Больше мы не встречались.

С приходом красных началась новая жизнь, резко не похожая на ту, что была при румынах. Румыны хоть и не обещали райской жизни, зато предоставляли максимум свободы для личной инициативы и нисколько не вмешивались в дела населения. Кто был деловит и предприимчив, тот жил хорошо. Из властей никто не интересовался тобой, как ты живешь. Бесишься ли ты от жира или умираешь с голоду. Население не голодало. При советах частное предпринимательство запрещалось. По идее всем необходимым должно было обеспечивать государство. Но у государства у самого ничего не было, шла война. Население стало жить трудно, голодало. Моя соседка, у которой было много малолетних детей, а муж был на войне, при румынах занималась мелкой спекуляцией, жила и не голодала. Теперь же, когда времена изменились, она никак не могла приспособиться. Она сама и ее дети голодали. Почти ежедневно во дворе были слышны ее причитания и слезы. Увидев кого-нибудь из соседей, она громко плакала, размахивала руками и говорила:

- Люди добрые, посоветуйте, что мне делать? Чем накормить детей? Они же умрут с голоду.

Наверное, тогда никто хорошо себя не чувствовал. Всё взрослое и трудоспособное

население должно было работать в государственных учреждениях. Зарплата была очень маленькой, символичной. Кроме всего, в послерабочее время жители по несколько часов в день должны были работать на расчистке разрушенных зданий. Люди сравнивали жизнь при румынах и жизнь при советах, которых все очень ждали. Сравнивали немецких солдат, румын с советскими. Сравнивали солдатскую одежду, питание. Какие песни поют солдаты. Как пьют вино и как закусывают. Солдатскую мораль и их поведение. Сравнения были не в нашу пользу и контрастировали сильно. Люди задавали вопросы, как это может быть, чтобы с виду такие разнесчастные, замученные убогие советские солдаты могли побеждать немцев. И в самом деле, глядя на выбритого, чистенького немецкого солдата, его хорошо прилаженное оборудование и вооружение, цивильные вещи, невольно проникались к нему симпатией, хотя он и пришел, как завоеватель.

А молодые женщины и девушки влюблялись в немецких солдат. Наши советские солдаты в своих поношенных, плохо сидящих серых шинелишках, подпоясанных кирзовым ремешком, выглядели непривлекательно. Разбитая в долгих походах обувь и несуразные обмотки усиливали к ним жалость. Знающие себе цену девушки отворачивались от них. Солдаты же, в отместку за это, обзывали русских девушек обидным словом 'немецкие подстилки'. Питание на фронте и в прифронтовой полосе не везде было достаточным. Причин было много. Поэтому солдаты были вынуждены питание выпрашивать у населения. Те же, которые попрошайничать стеснялись, просто воровали или занимались мародерством. Это вызывало к ним и жалость и неприязнь даже у тех, кто сильно ждал их. Конечно, чаще всего это бывало в тяжелых условиях фронта, где сверху бомбят, либо идут проливные дожди, когда страшное бездорожье и нет подвоза. Когда каждый трудный солдатский шаг проходит рядом со смертью, а он все равно должен идти вперед под пули и снаряды, презирая смерть. Все это должно было находить понимание и вызывать чувство уважения к советскому солдату, а не чувство брезгливости. Но так уж устроена жизнь на земле. Любят богатых, сильных и красивых. Казалось бы, к трудным обстоятельствам русского солдата люди должны были относиться с пониманием. Советская армия, находясь в столь трудных условиях, выстояла, да еще победила, то и к солдату такой армии должны относиться с уважением. Всегда существовало мнение, что такая армия есть армия героев. Несмотря на все правильные человеческие умозаключения, голодный и раздетый герой не слишком внушает восхищение. При румынах население городка бегало на станцию, чтобы чего-нибудь приобрести, купить или выменять у проезжих немецких солдат. Теперь же, при советах, советские солдаты со станции сами бегали в ближайшие от станции дома что-либо раздобыть. Выторговать, выменять или, при удобном случае, просто украсть. Такое случалось не так уж и редко. В городе не было ни магазинов, ни продуктов. Население жило старыми запасами, оставшимися еще от румын. Население роптало. Между собой говорили: своих ждали, дождались, радуйтесь.