Суеверный - Р.Л. Стайн

Тяжело облокотясь о стойку бара, Чип наблюдал за парочкой, освещенной синими огоньками музыкального автомата. Студенты колледжа. Девушка в джинсах и во фланелевой рубашке не по росту, сидела на коленях у юноши. Или это был мужчина? Он выглядел старше ее. Но, может быть, это все неоновые огни? Она поцеловала его. Потом еще. Поцеловала его щеки. Лоб. Глаза. Словно они здесь были одни.

Это разозлило Чипа.

Казалось, его голова вот-вот взорвется. Он встал. Как ни странно, у него подгибались колени. В горле стоял ком. Хорошее виски, но ему не впрок. Чип бросил двадцатку на стойку бара. Потом еще одну.

Вошел в полосу синего света. Постоял, глядя, как девушка целует парня. Один раз. Потом еще. Короткие поцелуи, но сладкие. От созерцания этих поцелуев у Чипа защипало лицо.

Он вышел в ночь. Его обдало холодом. Ветер бьет в лицо. Сплющенная картонка из-под апельсинового сока прыгает по тротуару.

Чип пересек улицу и подошел к окну ресторана. Перешагнул через паребрик. Сумел сохранить равновесие. Синий свет последовал за ним через улицу. Синий свет был со всех сторон, и от этого света Чипа бил озноб.

Осторожно, не удариться бы лбом об оконное стекло! Молодой человек поднял глаза. Почти робко. Постарался сосредоточить внимание на столике.

Пусто.

Никого нет. Мальчики в белых передниках убирают со стола.

Нет!

Сколько же он пробыл в этом баре, там, через улицу? Он пытался сосредоточиться, пытался посмотреть на часы, но синий свет заслонял от него циферблат.

Нет!

Сколько же виски он выпил? И как долго он там был? Как долго? Слишком долго!

Но он еще может их догнать. Он еще может испортить им ночь. Он еще может стереть эти грязные, похотливые улыбки. Он может догнать Сару и рассказать ей о том, что он знает.

Чип оторвался от окна, оттолкнувшись обеими руками. Повернулся и, пошатываясь, пошел к перекрестку. Он все еще чувствовал на руках холод оконного стекла.

Мои перчатки. Что я сделал со своими перчатками?

Он все еще думал о своих перчатках, когда почувствовал боль в плече.

Вспыхнул синий свет.

Сначала молодой человек ощутил холод, потом боль заставила его закричать.

Он увидел лезвие. Руку в темной перчатке.

Лезвие скользнуло от его плеча вниз, почти до талии. Оно легко прошло сквозь его рубашку, сквозь его кожу.

Холод. Что-то мокрое.

Горячая кровь – его собственная горячая кровь со свистом пузырилась в холодном воздухе.

Чип покачнулся. Опустил глаза и увидел, как кровь заливает его ботинки.

Еще удар. С другой стороны грудной клетки. Рвутся рубашка и кожа.

Чип открыл рот. Но из горла вырвалось только бульканье.

Он оторвал глаза от ботинок, чтобы посмотреть на нож.

Но синий свет погас.

И он больше не чувствовал ни холода, ни боли.

Глава 38

– Да, я знаю. Да, я знаю.

Детектив Гаррет Монтгомери провел пальцем по рамочке с фотографией своего сына, Мартина. Он наклонился над столом, зажав телефонную трубку между плечом и ухом.

За столом напротив Вальтер, прищурившись, смотрел на Гаррета. Он двигал губами, словно принимал участие в разговоре. Гаррет повернулся в кресле на сто восемьдесят градусов, чтобы не видеть лица Вальтера.

– Я знаю, сэр. Но следует помнить, что... – тихо сказал Гаррет. Он вздохнул, когда от визгливого голоса начальника из Медфорда у него заложило ухо.

– Да, я знаю. Я знаю, сэр.

И снова огорченный вздох.

– У нас совсем маленький участок, – в конце концов удалось ему сказать. – Всего шесть человек. Мы не располагаем необходимым оборудованием, сэр. Я первый это признаю. И внимание всей нации – все телекамеры, все репортеры...

Голос его затих. И надо же такому случиться, чтобы четвертая жертва оказалась сыном большой шишки с телевидения! Репортеры и камеры чуть ли не с ликованием заполонили Фривуд. Они покрыли город, как муравьи корку хлеба. Рыщут по всему студенческому городку, ходят, куда хотят, говорят, с кем хотят. Говорят все разом. Говорят, говорят и говорят. Поправят волосы и опять говорят. Женщина из программы новостей даже предлагала Гаррету десять тысяч долларов, если он расскажет перед камерой какие-нибудь ужасные подробности.

Он наотрез отказался. Может быть, даже слишком резко. Позже Энджел строила предположения по поводу того, что они могли бы сделать с десятью тысячами долларов. По ее мнению, нет ничего неэтичного в том, чтобы рассказать подробности, которые все и так знают.

Но все вовсе не знают всех подробностей.

Дело в том, что репортерам не рассказывали о том, насколько ужасными и бесчеловечными были эти убийства.

Бесчеловечные. Гаррет подумал, что это удачное слово.

Бесчеловечные. Об отпечатках никому не рассказывали. Не рассказывали о странных завитках и складках, которые не соответствовали отпечаткам человеческих рук. Подобных отпечатков никто никогда не видел. Пытаясь подобрать образцы, соответствующие этим отпечаткам, компьютер чуть не запорол жесткий диск.

Разумеется, Гаррета и его сотрудников обвинили в полной некомпетентности, в неумении снимать отпечатки. Им заявили, что у них квалификация на уровне середины прошлого века.

Конечно, Гаррет знал, что телерепортеры дорого бы дали за то, чтобы послушать об этих отпечатках. И о телах, разорванных на части. Разорванных на мелкие кусочки и разбросанных, как продукты, выпавшие из порванного бумажного пакета.

И уж конечно, они бы с ума сошли, если бы узнали, что есть показания очевидца. Если бы узнали историю, рассказанную пареньком, который видел, как убийца бежал с места преступления в костюме монстра.

Сколько бы они заплатили за подобный рассказ?

Гаррет сказал Энджел, что продай он телевидению эту историю, получи он за это хоть цент, он не смог бы спать по ночам.

Но он и так уже не может спать по ночам.

Так что какая разница?

– Хорошо, сэр. Я понял. Хорошо, – сказал Гаррет в трубку ровным голосом.

Абсолютно никаких эмоций. Он положил трубку.

– Что там такое? – спросил Вальтер, наклоняясь вперед, так что под ним заскрипел стул.

Звук показался Гаррету очень громким. В эти дни все звуки казались ему преувеличенно громкими. Он потер виски.

– Нас отстранили. Это не удивительно.

Но Вальтер очень удивился.

– Нас отстранили от расследования убийств?

Гаррет мрачно кивнул.

– Шеф сказал не совсем так. Просто ФБР собирается расследовать это дело вместе с нами. Они собираются принять от нас мяч и вести свою игру.

Почему он вдруг сравнил это дело с игрой в мяч? Может, он был больше расстроен таким поворотом дела, чем хотел признаться даже самому себе? И отсюда подобные ассоциации?

Дайте мне передохнуть! Я полицейский или психотерапевт?