Долгая дорога в дюнах - Олег Руднев

— Лиго, Лиго, — пели солдаты, притопывая сапогами.

Лаймон подошел к полковнику и, надевая на него венок, сказал:

— Разрешите поздравить, товарищ полковник. — От всех Янов разведроты.

— Спасибо, ребята, — растроганно улыбнулся командир полка. — Откровенно говоря, я сегодня сам… как не в себе. И дом виден, и праздник этот… Вот смотрю на карту, вроде бы совсем рядом. — Сарма поставил на кружочек с надписью «Рига» пистолетный патрон.

— Мой ближе, — горделиво зарделся Лаукманис, небольшой худенький солдат. — Вот здесь. — Он ткнул пальцем в район Даугавпилса.

— А мне далеко — во-он куда, — тоскливо сказал другой.

Солдаты теснились у карты, водили по ней пальцами, отыскивая родные места.

— А где наш с тобой? — обернулся Артур к Лаймону.

— На карте все близко, невесело усмехнулся тот. — А на пузе…

— Что ж… — Сарма снял и положил подаренный ему венок на карту, подошел к нише в блиндаже, — настоящий Ян должен угощать пивом и сыром, но, увы… — Он достал флягу, потряс ею над ухом.

— Почему «увы», товарищ полковник? Мы не прочь и покрепче, — подал голос Лаймон. — Пиво будем дома пить.

— Тоже верно, — поддакнул Сарма. — Сегодня кружки поднимаем символически, а выпьем, когда вернетесь с задания.

Солдаты сразу притихли.

— Вот так, братцы, — негромко продолжал командир полка. — Приказано взять языка.

— Сегодня? — не сумев скрыть огорчения, спросил Лаймон. — В такой день?

— Пойдете сегодня в ночь, — строго сказал Сарма. — Праздновать будем после возвращения. Сами понимаете. — Полковник сдвинул венок с карты. — Мы вот здесь. А здесь, по данным разведки, немцы составили наших земляков из латышского легиона. Именно отсюда и приказано взять языка.

Лаймон невольно присвистнул:

— Ничего себе. Это же черт-те где…

— Да, это уже территория Латвии, — подал голос молчавший до сих пор Грикис. — Но командованию нужны данные именно о латышских формированиях. В том-то и штука.

Праздничное настроение исчезло. Опять была война, опять в воздухе повеяло ненавистью, кровью и смертью.

Через два часа Артур шагал по лесной тропинке. Нежно и звонко перекликались в пышной листве птичьи голоса, радостно светило солнце, и, несмотря на предстоящую опасность, настроение у Банги было бодрое приподнятое.

— Запомни, Круминьш, ничего лишнего, — втолковывал Артур плечистому голубоглазому старшине. — Лично проверь — не дай бог, что-нибудь звякнет или заскрипит.

— Да что вы, товарищ капитан, впервой, что ли?

— Считай, что впервой. Так еще не ходили. Тут осечку дать нельзя. Насчет разговоров особо предупреждаю: пусть каждый зарубит себе где хочет — умри, а молчи.

— Это вы не нам говорите, — проворчал старшина.

— Почему не вам?

— Да уж… не нам. — Он неодобрительно покосился на заросли боярышника, где винтовочным залпом грохнул хохот. Артур вопросительно посмотрел на старшину и шагнул в кустарник.

На поляне, возле землянки разведчиков, творилась какая-то кутерьма. Бойцы сгрудились вокруг незнакомого чернявого офицера, а в стороне, на пеньке, будто статуя на постаменте, возвышался Лаукманис — почему-то без пилотки и в одном сапоге. Второй сапог, рядом с ремнем от гимнастерки, валялся на траве.

— Еще минутку! — крикнул чернявый старший лейтенант и выхватил из-за голенища финку. — Как говорят у нас в Одессе: прижмурьте глазки.

Артур только сейчас заметил на сосне у входа в землянку грубо намалеванную на куске фанеры физиономию Гитлера. Из правого глаза фюрера торчала рукоять ножа. Офицер взмахнул финкой, и она, просвистев в воздухе, врезалась Гитлеру в другой глаз. Разведчики весело загоготали, а Лаукманис, красный от стыда, стянул с ноги второй сапог.

— Не горюй, браток, — ухмыльнулся чернявый.

— Не везет в игре — повезет в любви. Парень ты видный… Аполлон, можно сказать.

Старший лейтенант переждал очередной взрыв хохота, в его руках сверкнули сразу два ножа — казалось, он выхватывал их из воздуха.

— Что бы с тебя еще скинуть? Для большей, так сказать, античности.

И метнул обе финки почти одновременно — правой и левой рукой. Они врезались одна за другой в усы, удлинив их и придав фюреру законченный вид идиота. Рев восторга потряс поляну. Рыжий Лаукманис обреченно расстегнул ворот гимнастерки и, стараясь не замечать смешливых взглядов товарищей, принялся насвистывать что-то бравурное.

— А может, не надо, товарищ старший лейтенант? — неуверенно сказал кто-то из толпы. — Свой же парень не чучело.

Солдаты возмущенно заспорили:

— Нечего Лазаря петь, сам напросился.

— Напросился и получил. Хватит.

— Ладно, где наша не пропадала, — великодушно махнул рукой офицер. — А то капитан твой посмотрит-посмотрит, да и спишет из разведчиков на кухню.

В глазах Лаукманиса вспыхнули тревожные огоньки.

— Где капитан? — смешно втянул он голову в плечи.

— Здрасьте, я ваша тетя из Жмеринки. Разуйте глазки, следопыт.

Артур понял, что его заметили. Теперь скрываться было бессмысленно. Он вышел из укрытия на поляну. Лаукманис торопливо спрыгнул с пня и, стыдливо краснея, пробормотал:

— Товарищ капитан, разрешите доложить…

— Отставить! — багровея от злости, рявкнул Банга. — Собрать барахло и… три наряда вне очереди. Кру-гом!

А когда отошли на порядочное расстояние от солдат, сдержанно обратился к офицеру:

— Стыдно, товарищ старший лейтенант. Не успели появиться — цирк устроили. Бойца опозорили перед личным составом.

— Почему опозорил? Честное пари. Если бы я проиграл — тоже босиком докладывал бы. Понимаешь, капитан, задел он мое самолюбие. Не поверил, что я фрица с десяти метров побрею. — Чернявый аккуратно вытащил из фанерного листа свои ножи. У нас в Одессе на спор, знаешь, что сделают?

Артур угрюмо покосился.

— Горлов твоя фамилия? — неожиданно переходя на «ты», спросил он.

— Ну Горлов.

— Так слушай, Горлов, что я скажу, — с трудом подавляя неприязнь, — сказал Артур. — В разведку я тебя, конечно, возьму, приказ выполню. Но если ты еще хоть раз что-нибудь отмочишь… со своими одесскими шуточками…

— А ты не бойся шутки, капитан, насмешливо перебил Горлов. — Не обязательно воевать с кислой рожей, можно и повеселее.

— Повеселее? — Лицо Артура пошло красными пятнами. — Тебе хорошо веселиться. У тебя в Одессе уже вино попивают, а у меня, — он неопределенно повел рукой в сторону передовой.

Горлов насупился. Горькая гримаса скривила рот.

— Нет, капитан, мои уже ничего не пьют, — почти прошептал он. — Моих в душегубке… перед самым уходом… Мать, жену, сынишку — всех. — Старший лейтенант отвернулся, ссутулился и, не разбирая дороги, пошел прочь.

На неструганные доски стола ложились солдатские книжки, партийные и комсомольские билеты, ордена и медали — непременное условие перед выходом в разведку. Пожилой капитан все это переписал, аккуратно сложил. Для него такая работа была привычной. Со стороны церемония выглядела буднично — так, что-то вроде сдачи вещей в камеру хранения. И если бы не отдаленный орудийный рокот да не частый, отчетливо слышный треск пулеметов, можно было бы подумать, что мужчины собираются на рыбалку или на охоту.

Последним к пожилому капитану подошел Артур. Сдал ордена и медали, документы, секунду-другую помедлил, расстегнул карман гимнастерки, вынул фотокарточку Марты, мельком взглянул на ее улыбающееся лицо, молча протянул капитану.

— Жена? — простодушно спросил тот и, не получив ответа, заключил: — Понятно, невеста.

Лаймон незаметно наблюдал за товарищем. А тот, не ответив на прямой вопрос, круто повернулся к солдатам и резко сказал:

— Сбор через пять минут.

Разведчики вышли. В землянке остались только пожилой капитан, Артур и Лаймон.

— Все? — Капитан захлопнул чемоданчик, подал Банге руку. — Как говорится, ни пуха, ни пера.

— К черту, к черту, — нетерпеливо ответил Артур.

— Бывайте.

Капитан ушел. Банга снял со стены автомат, забросил за плечо, остановил взгляд на Лаймоне. Во всем облике друга было что-то неуловимо грустное.

— Ты хочешь что-то сказать? — спросил он. — Или тебе нездоровится?

Лаймон сочувственно покачал головой:

— Мне-то что? Это вот тебе сказать нечего — ни жена, ни невеста…

— А-а, ты снова за свое, — натянуто улыбнулся Артур. — Мы же с тобой договорились: этой темы для нас нет. Если, конечно…

Лаймон опустил голову, проговорил отчужденно:

— Если вернемся из поиска, если останемся живы, если дома нас встретят, если кое-что забудем, кое-что простим… Тебе не кажется, что слишком много набирается этих «если»?

— Мне кажется, что ты принимаешь все слишком близко к сердцу.

— Да мне тебя жалко.