Мои литературные святцы - Геннадий Красухин

Борису Яковлевичу посвящены воспоминания Л. Я. Гинзбург и В. С. Баевского.

Скончался Б. Я. Бухштаб 17 сентября 1985 года.

Отец юмориста Михаила Задорнова был человеком серьёзным.

Николай Павлович Задорнов (родился 5 января 1909 года) с 1926 по 1941 годы работал актёром и режиссёром Сибири, Дальнего Востока, Уфы. Был литературным сотрудником сибирских и башкирских центральных газет. Во время Великой Отечественной работал в Хабаровском радиокомитете и в краевой газете «Тихоокеанская звезда». В это время писал роман «Амур-батюшка».

За этот роман и за романы «Далёкий край» и «К океану» он получит сталинскую премию 2 степени.

Но циклы исторических романов об освоении Сибири русскими первопроходцами расположит не по хронологии.

Первый цикл составит из четырёх романов «Далёкий край» (кн. 1—2, 1946—1949), «Первое открытие» (1969; первоначальное название «К океану», 1949), «Капитан Невельской» (кн. 1—2, 1956—1958) и «Война за океан» (кн. 1—2, 1960—1962).

Второй цикл по Задорнову состоит из романов об освоении Сибири крестьянами-переселенцами. Здесь «Амур-батюшка» (кн. 1—2, 1941—1946) и «Золотая лихорадка» (1969).

В 1971 написал роман «Цунами» об экспедиции адмирала Е. В. Путятина в Японию в 1854—1855 годах. Видимо, для этого в 1969 посетил Японию. Правда. он посетил её ещё раз в 1972 году и к «Цунами» добавил ещё «Симода» (1975), «Хэда» (1979) и «Гонконг» (1982), написав таким образом о Путятине тетралогию.

В 1967 году Задорнов написал «Жёлтое, зелёное, голубое…» – роман о писателе, помогающем секретарю обкома.

И этим романом, по-моему, многое объяснил в своей жизни.

Дело в том, что писателем он был, мягко говоря, средним. Психологическим мастерством не владел. Интриги его романов были довольно унылы. Видимо, он чувствовал это, раз в 1967 году отодвинул в сторону историю с освоением Сибири и взялся за историю с освоением писателем профессии секретаря обкома.

Зачем-то нужна была ему партийная поддержка. Чего-то он хотел от властей предержащих.

Его сын, вспоминая отца, скончавшегося 18 сентября 1982 года, наверное, не хотел обрисовать его таким, каким он у него вышел. Но уж – каков есть:

«Сейчас, когда отца нет, я всё чаще вспоминаю наши ссоры. Я благодарен ему прежде всего за то, что он не был обывателем. Ни коммунисты, ни «демократы», ни журналисты, ни политики, ни Запад, ни писательская тусовка не могли заставить его думать так, как принято. Он никогда не был коммунистом, но и не попадал под влияние диссидентов.

Только мы, его самые близкие, знали, что он верит в Бога. У него была в тайнике иконка, оставшаяся от мамы. И её крестик. Незадолго до смерти, понимая, что он скоро уйдёт из жизни, он перекрестил меня, некрещёного, давая этим понять, что когда-нибудь мне тоже надо креститься.

А диссидентов он считал предателями. Убеждал меня, что их скоро всех забудут. Только стоит измениться обстановке в мире. Я «инакомыслящих» защищал со всей прытью молодости. Отец пытался переубедить меня:

– Как ты можешь попадаться на эти «фиги в кармане»? Все эти «революционеры», о которых так трезвонит сегодня Запад, корчат из себя смельчаков, а на самом деле, они идут театрально, с открытой грудью на амбразуру, в которой давно нет пулемёта.

– Как ты можешь, папа, так говорить? Твой отец в 37 году умер в тюрьме и даже неизвестно, где его могила. Мамины родители пострадали от советской власти, потому что были дворянского происхождения. Мама не смогла толком доучиться. После того, как ты написал романы о Японии, за тобой ведётся слежка. В КГБ тебя считают чуть ли не японским шпионом. А эти люди уехали из страны именно от подобного унижения!

Отец чаще всего не отвечал на мои пылкие выпады, словно не уверен был, что я дозрел в сорок с лишним лет, до его понимания происходящего. Но однажды он решился:

– КГБ, НКВД… С одной стороны, ты, конечно, всё правильно говоришь. Но всё не так просто. Везде есть разные люди. И, между прочим, если бы не КГБ, ты бы никогда не побывал в той же Америке. Ведь кто-то же из них разрешил тебе выехать, подписал бумаги. Я вообще думаю, что там у нас наверху есть кто-то очень умный, и тебя специально выпустили в Америку, чтобы ты что-то заметил такое, чего другие заметить не могут. А насчет диссидентов и эмигрантов… имей в виду, большинство из них уехало не от КГБ, а от МВД! И не диссиденты они, а… жулики! И помяни моё слово, как только им будет выгодно вернуться – они все побегут обратно. Америка от них ещё вздрогнет. Сами не рады будут, что уговаривали советское правительство отпустить к ним этих «революционеров». Так что всё не так просто, сын! Когда-нибудь ты это поймёшь, – Отец снова ненадолго задумался и как бы не добавил, а подчеркнул сказанное, – Скорее всего, поймёшь. А если и не поймёшь, ничего страшного. Дураком тоже можно прожить вполне порядочную жизнь. Тем более, с такой популярностью, как у тебя! Ну, будешь популярным дураком. Тоже не плохо. За это, кстати, в любом обществе хорошо платят!»

Тёмной личностью, судя по этим воспоминаниям Михаила Задорнова, вырисовывается его отец. Одна только его трактовка советских диссидентов (многие из которых были замучены органами, вышли инвалидами или умирали на воле недолеченными в тюремных больницах), говорит о многом. Точнее, об одном: очень совпадал Николай Павлович в оценке диссидентов с ненавидящими их чекистами.

Так получилось, что в 1958 году я очень легко сумел купить лежавший на прилавке роман Фёдора Кузьмича Сологуба «Мелкий бес», изданный Кемеровским издательством. Ажиотажа не было. Многие читатели, очевидно, вообще не знали этого имени. Роман продавался в небольшом книжном магазине на Арбате рядом с магазином украинской книги.

Нечего говорить о том, что проглотил я его дня за полтора. А потом ещё неделю перечитывал.

Очень он мне понравился.

Много лет спустя я перечитал роман, и он мне не разонравился.

Но к этому времени я уже знал о Сологубе много чего. Знал о его желании уехать из России после Октября, которое ему никак не удавалось осуществить. Знал, что в день получения разрешения уехать, его близкая к сумасшествию жена Анастасия Чеботаревская, бросилась с моста в реку и погибла. Похоронив жену, Сологуб остался в стране.

Но советская власть не любила Сологуба. И он терпеть не мог этой власти. По свидетельству Иванова-Разумника, «Сологуб до конца дней своих люто ненавидел советскую власть, а большевиков не называл иначе, как „туполобые“». Он писал антисоветские басни, он отказался от нового правописания и свои письма непременно помечал старым летоисчислением.

На мой взгляд, Сологуб – один из выдающихся писателей своего времени. Я, например, люблю у него такого рода стихотворения:

Верь, – упадёт кровожадный кумир,Станет свободен и счастлив наш мир.Крепкие тюрьмы рассыплются в прах,Скроется в них притаившийся страх,Кончится долгий и дикий позор,И племена прекратят свой раздор.Мы уже будем в могиле давноНо не тужи, милый друг, – всё равно,Чем разъедающий стыд нам терпеть,Лучше за нашу мечту умереть!

В том-то и дело, что терпеть «разъедающий стыд» Сологуб не хотел, не мог. Потому и загадывал о лучшей жизни. Когда она будет? Когда нас не будет! Но это его не пугало. Он был готов к загробной жизни, которая сможет избыть сущую, ненавистную.

Умер Фёдор Кузьмич 5 декабря 1927 года. Родился 1 марта 1863-го.

Я очень люблю фразу Шкловского о вещах неотвратимых, обязательных. «Мы же уступаем дорогу автобусу, – сказал Виктор Борисович, — не из вежливости!».

Вообще, вместо того, чтобы рассказывать довольно известную биографию Шкловского, предлагаю почитать его высказывания. Иные из них великолепны и мудры:

«Для того чтобы увидеть новое, надо его знать

Жизнь примеривает нас друг к другу и смеётся, когда мы тянемся к тому, кто нас не любит.

Каждый солдат в своём ранце носит своё поражение.

Концы лестницы, ведущей в будущее, упираются в прошлое

Николай Первый не любил русского искусства, хотя хвастался им. Оно существовало наперекор ему.

Никто нас не может сделать смешными. Потому что мы знаем свою цену.

Правды о цветах нет – есть наука ботаника

Пулемётчик и контрабасист – продолжение своих инструментов. Подъёмная железная дорога, подъёмные краны и автомобили – протезы человечества».

А вот – фраза, расширенная до целой истории. Так сказать, расширенный афоризм:

«Когда случают лошадей, это очень неприлично, но без этого лошадей бы не было, то часто кобыла нервничает, она переживает защитный рефлекс и не даётся. Она даже может лягнуть жеребца.