Бедный расточитель - Эрнст Вайс

Он не заметил, что я ношу перелицованный костюм, сшитый еще в 1914 году. Но я стал наконец господином положения. Я решил сделать первую пробу.

— Ты умеешь молчать, папа?

— Разумеется! — ответил он. — Лучше, чем ты!

— Тогда я признаюсь тебе, как мужчина мужчине, что со мной здесь очаровательная маленькая подруга семнадцати лет. Блондинка, глаза как сапфиры, и, разумеется, мне приходится быть признательным, а моя… Габи носит, к сожалению, только кружевное белье и выливает каждое утро по литру одеколона в ванну.

— Счастливчик! Так вот почему ты хотел отделаться от феи? Старый счастливчик! — вскричал отец, сияя. — Что за аромат, наверное? А ты не познакомишь меня с этим прелестным созданьем? Перейдем, однако, к нашим семейным обстоятельствам… Знаешь ли, ты чуть не разбил сердце моей любимицы Юдифи? Какого труда стоило мне ее успокоить! И теперь, говорю тебе прямо, речь идет о ней. Ты как-то дал мне очень хороший совет, он касался страховки… ты помнишь? Что ты посоветуешь мне сейчас?

— Я? Я не могу советовать, не имея точного представления о делах, и к тому же у тебя гораздо больше делового опыта, чем у меня.

— Да, об этом я тоже подумал, «представление» я привез с собой.

Он вынул из элегантного сафьянового портфеля договоры, записи доходов с домов, извлечения из банковских счетов, ценные бумаги, и мы провели всю ночь, обсуждая чуть ли не каждый пункт, причем отец усердно делал у себя пометки и внимал моим словам, точно гласу священнослужителя. А вся моя мудрость была почерпнута из газет и разговоров в лечебнице.

— Я очень благодарен тебе, — сказал он около трех часов утра, перед тем, как идти спать. — Ты оказался истинным другом! Я всю жизнь работал на вас всех. Я не хочу, чтобы приданое Юдифи растаяло. Если она будет богата, это даст кое-что и всей семье, разумеется, а ты как думаешь?

Я тоже так думал, и мы расстались чрезвычайно сердечно. За завтраком мы увиделись снова, и он, если это только возможно, был еще более сердечен, пожимал мне обе руки и пытался услуживать мне за столом. Я не допускал этого, и мы состязались друг с другом в любезности. Прощаясь, он сказал:

— Надеюсь, что ты скоро вернешься ко мне. Мне очень тебя не хватает. Твой преемник или твои преемники не в состоянии тебя заменить. Ведь твоя одаренность в окулистике была очевидна. Ты оперировал почти так же хорошо, как я, только немного торопился, это ошибка всех начинающих. У нас не так, как в хирургии. Кто затрачивает на операцию больше времени, тот часто и мастер. Так, как же, ты не хочешь вернуться? Те деньги, которые платит Морауэр, я тоже стану тебе платить. — Я улыбался и молчал. — А что касается Габи, то знай, пожалуйста, что я либерал, я могу закрыть на это глаза. Вам нужно только подождать. Ты как думаешь?

Я ничего не думал. На этот раз он никак не мог расстаться со мной, и мы проговорили бы до самого обеда, если б не моя неотложная работа. Он уехал с двенадцатичасовым поездом. Я передал через него множество приветов семье и маленький подарок для моей жены.

Однажды вечером, незадолго до рождества, ко мне в комнату вошла экономка и сказала, чтоб я оделся потеплее — шел сильный снег — и пришел в сторожку.

— Вас ждет одно лицо, которого вы не ждали.

Ничего не подозревая, я пошел к домику сторожа, по дорожке, расчищенной в глубоком снегу меж высоких елей, и в тускло освещенной комнате увидел бледную, немолодую беременную женщину, сидящую у окна. Пораженный, я подошел ближе, и, хотя я еще не узнал ее, у меня забилось сердце.

— Ты не узнаешь меня? — сказала она и тяжело поднялась, пряча носовой платок в широкую меховую манжету, — ведь это я! Разве я так изменилась?

Рыдая, она упала в мои объятия, и я услышал ее всхлипывания и ужасный мучительный кашель.

— Эвелина! Ты? — сказал я. Больше я ничего не мог сказать.

— Позволь мне остаться здесь, — молила она, судорожно цепляясь за мое пальто. — Я словно маленький ребенок, мне нужно быть подле тебя. Позволь мне остаться здесь, не наказывай меня!

Привратник скромно отвернулся. Я должен был принять решение.

— Как ты приехала сюда? — спросил я со всей сдержанностью, на какую был способен. Холодный, энергичный звук моего голоса, видимо, подействовал на нее. Она собралась с силами, вытерла слезы и сказала, опустив глаза:

— Что тебе хочется знать?

— Ты приехала на машине?

— Да. На машине, в автомобиле. Он ждет на улице. Я боялась, что ты меня прогонишь.

— Ах, Эвелина, большой ребенок!

Покуда я платил довольно большую сумму шоферу и приказывал прислуге перенести ко мне багаж — два больших чемодана, — она стояла, прижавшись к кафельной печке, где горел веселый огонь, и пыталась согреться после долгой дороги. Казалось, она была на верху блаженства, услышав шум отъезжающей машины. Мы шли по еловой аллее во флигель, где я теперь жил. Я поддерживал ее. Снег перестал. Стемнело, снежный покров сверкал, как серебро. Я видел лихорадочный блеск ее глаз на бледном лице. Огромные серьги, семейную драгоценность, она уже не носила.

— Я что-то очень устала с дороги, — сказала она, очутившись в моей комнате. — Мне не хотелось бы сегодня видеться с экономкой и с Морауэром.

— Как тебе угодно, — ответил я.

— Мне кажется, что у меня легкий бронхит, — продолжала она. — Я не могу смотреть на себя в зеркало. Знаешь, — и она припала ко мне так, что я ощутил ее большой живот, — моя мать умерла, когда ей было больше тридцати четырех. Значит, мне остается жить еще лет пять. Все хотят испытать все, что только могут в короткий срок!

У нее начался ужасный приступ кашля.

— Разденься, ложись в постель, мы измерим температуру…

— Да, делай все, что нужно. Ты не станешь мне мстить, правда? Ведь я вернулась к тебе. Я не стану говорить больше, что я люблю тебя, я…

Я закрыл ей рукою рот. Она поцеловала мою ладонь с прежней страстью.

5

Но Эвелина была в большом беспокойстве, и я на этот раз в не меньшем.

— Твой муж знает, что ты здесь?

— Нет, он не знает, что я у тебя. Разве он отпустил бы меня?

Я погладил ее маленькую пепельную головку, и мы сели за стол. Она изо всех сил заставляла себя есть. Экономка в кухне старалась, как могла. Я положил Эвелине на тарелку очень маленькую порцию. Я был страшно рад, что она проглотила хоть эту малость.

— Ты согласна, — спросил я ее после завтрака, — чтоб мы пригласили доцента Л.?

— К чему? Я здорова, а ребенок появится еще не скоро.

— Но ты ведь сама жаловалась вчера на бронхит.

— Я? Я только простудилась в дороге.

— Не будем спорить о словах, — сказал я спокойно, — я требую, чтоб ты сегодня вызвала специалиста.

— Да? Тогда другое дело, — ответила она и очень удивленно взглянула на меня.

Сейчас же после осмотра я переговорил с врачом. Он не стал, как некогда Морауэр, ссылаться на профессиональную тайну и совершенно откровенно сообщил мне диагноз.

— Мне нужен рентгеновский снимок, но я и сейчас могу успокоить вас, поскольку не считаю симптомы угрожающими. Затронуты оба легких, это несомненно. Имеются ли каверны, это может установить только рентген. Решающего значения это не имеет. Я очень надеюсь на благоприятный исход.

— Благодарю вас, коллега, — сказал я и пожал ему руку.

Он торопился. Я вручил ему солидную сумму за визит, и он принял ее с большой благодарностью. Разумеется, я включил сюда и оплату времени, затраченного на дорогу. Дойдя до привратницкой, он простился со мной, но потом обернулся еще раз:

— …Беременность, разумеется, нужно прервать немедленно. Вы, конечно, и сами это знаете, не так ли?

— Нет, — сказал я, — я не обладаю достаточным опытом.

— Опытом обладаю я. Спасти и мать и ребенка вне сил человеческих.

— Вы объяснили это пациентке?

— Не помню, право, — сказал он немного смущенно и торопливо. — В сущности, это само собой разумеется. Если я забыл, передайте от моего имени.

Я вернулся к Эвелине очень угнетенным. Несмотря на довольно благоприятный диагноз, у меня были мрачные предчувствия, и на этот раз с полным основанием. Как можно осторожнее я сказал Эвелине о том, что узнал от врача. Но она заткнула уши и не пожелала меня слушать. Она начала рыдать и биться. Наконец она с трудом поднялась и стала укладывать вещи, не отвечая на мои просьбы.

— Я хочу ребенка, — сказала она, когда я насилу заставил ее снова лечь. — Я слишком высокого мнения о себе, чтобы служить только развлечением вам, господам земли! Женщина и не мать — существо бесполезное.

— Прежде ты никогда этого не говорила.

— Я всегда это говорила, но ты не хотел меня слушать. Вы, мужчины, с вашим чудовищным эгоизмом думаете только о себе.

— Но это угрожает твоей жизни!

— Кто это сказал? Моя мать была гораздо сильнее больна, чем я, а родила двух здоровых детей, меня и моего брата, — великана, креслокрушителя.

— Я не знаю, как сильно больна была твоя мать. Но я знаю, что у тебя затронуты оба легких и что в тридцать лет ты не перенесешь первые роды.