Украшения строптивых - Арсений Миронов

Шли медленно: детишки приставали, умоляя подудеть в дуделку; разрумяненные девицы домогались, прося «у ряженого старичка поцелуй на счастье»… Разумеется, старичок не мог отказать! О! Особенно тебе, кудрявая! Повсюду весьма веселые бабищи, резвясь, прыгали вокруг березок, наряжая растительность в ленты. Еще менее грустные мужики прыгали за бабищами, приставая по различным поводам. Даже старушки с бодрым визгом катались в росистой траве («набирали силушки», как пояснил Лито).

Гнедан то и дело отбегал, знакомился с поселянами, рефлекторно жахал стакан, обнимался, танцевал шесть секунд в хороводе с девахами и вприпрыжку настигал обоз, принося гостинцы: землянику в ладонях, а чаще полета грамм в туеске. Возможно ли носить жидкость в берестяном туеске?! — уже усомнились прикладные ботаники с факультета книжных червей. Эх, потомки! Аз вам свидетельствую: самогон из туеска не проливается никогда. Сие есть исторический факт, балбесы вы занудные; так и запишите в диссертациях. А знаете, почему не проливается? Не успевает.

Вскоре по шоссе пришлось продавливаться с боем. И не заметил, как оказался увешанным лентами — видимо, кто-то из бабищ по пьяни принял меня за старый пень. Трезвых не было (прямо на телегах стояли неохраняемые бадьи с бражкой). Каждый встречный имел в зубах печеный рыбий хвост или гусячье крылышко. Клево. Здесь не хуже, чем в моем бункере!

Лито поправил меня, заметив, что сие не фестиваль, а княжий травокос — изнурительная крестьянская повинность в пользу городской казны. Я долго икал в накладные усы. Должен признать: действительно, кое-где кое-кто даже как бы нечто косил, видимо, типа для смеха и разнообразия. В массе своей косы торчали у дороги, воткнутые в землю и сплошь увитые лентами. О, мне нравится веселый город Властов, дери его!

Когда луга закончились, начались кварталы дико угнетенной бедноты. Я сразу понял: по-ихнему, бедность — это когда в твоем коттедже всего два этажа, а не четыре. Угнетенные, страдая ожирением, томились в горницах и слушали народный музон в живом исполнении местных скоморохов (конкуренты, драть их!). Перекрывая пиликанье струн, в небе над головой постоянно бухало: ага, смотрите! над крышами сияют скопища ветряков, по семь-восемь штук — торчат в солнечное небо, призывно махая трескучими махалами! Гнедан заметил сие и возрадовался; вид мельниц будоражил его воображение: рыжий вырвался и убег. Хе. Хе. Ковбоя ждал облом: на этот раз вернулся без гостинцев.

— Все-таки у нас на селе народ значительно добрее, — заметил он, потирая спину в оборванном жилете. — Чуть что, сразу оглоблей охлобыстить… Нет у городских гостеприимства!

Так Гнедан выяснил, что мукомольный концерн в этом районе Властова держит мафия Кривых — восемнадцать коренастых братьев с жесткими ладонями. Посмеиваясь на охлобыщенным приятелем, мы вторглись в ремесленный посад: ух! Здесь клювом не щелкай! Хорошо, если помоями обольют из окна. Хуже — если кожевенным квасом, как меня… Кислота, знаете ли. Очень бодрит. Угу, очень смешно, как же. Посмейся у меня, ушастый! Впрочем, моему имиджу уже ничто не повредит…

Перебежками, перебежками — как по Сараеву во время обстрела: отовсюду гасят брызги раскаленного металла, горячая окалина свищет из окон — а то и забракованная подкова со звоном вылетит на улицу! Э, полегче, отморозок, со своей тачкой! Да не бухай ты, парниша, своей кувалдой! Отвали, мальчик, со своими путевками в Прагу!

— Все-таки у нас на селе добрее пахнет, — заметил Лито, зажимая чуткий нос. — Нет у городских приличия!

Стены начались внезапно. Колючие плетни, заостренные брустверы, контрольно-следовые полосы — одно за другим, жесткие кольца обнимали близкий уже центр города. Дорога шла через валы, сквозь башни и ворота, а фортификации все не кончались — между укреплениями паслись отвязные козы, бабки бойко сбывали таранку, исцарапанные пацаны играли в войнушку, шумно делясь на «наших» и «печенежцев». Попадались и полуразрушенные стены: на нагретых валунах сидели задумчивые чистенькие старички, среди развалин таились разомлевшие змейки да хихикающие влюбленные. Я уже влегкую притомился от бесконечных заборов, от дальнего шума города, похожего на шум моря, к которому идешь и не можешь прийти, начал слегонца фигеть от идиотского звона бубенчищ, свисавших с колпака у меня над ушами, и вот…

…Близость кайфового городского центра чувствуешь не только спинным нервом, но и — чуткой печенью. А также другими натруженными органами, точно-точно. Не забудем, что я — бывший москвич! Средневековый мегаполис, клевая зверюка — как он воняет, как рычит! Этот нарастающий гул, висящий в небе, он неспроста. Этот тихий, настойчивый рок-н-ролл, толчками рвущийся из-под земли, — это вау. Знойный муравейник, плавильный котел — скоро нырну в тебя с головкой! Сколько холодного пива, баксов, свиных котлет, молока, розовых сисек, меда и зрелищ в одном месте! Клево. Великий Властов-град, роскошный прыщ на теле Руси; сердце и клоака Залесья — вот он, зараза. Вот он, бесстыдная гордая тварь…

…стянутый в ребристый корсет каменных стен, умащенный первосортным навозом улиц, истыканный сверкающими иглами башен, растянутый на дыбе тысячи дорог, облепленный жирными примочками рынков… Оу йеаа. Я шел и расцветал, озираясь в тусующейся толпе: хе-хе! Вон, под густыми гирляндами колбас гудит толпа бражников (привет, парни!). Быстрый рой детишек облепил сахарный ряд, а дальше — гы, легкие светлоокие стрекозочки вьются у цветастых тряпок (девчонки, хай!). О, прикол: продаваемые в рабство культуристы из ближнего зарубежья демонстрируют мышцы на высоких помостах, сбоку загорелые, похожие на итальянок невольницы улыбаются, показывая покупателям белые зубищи и вышивку своей работы. То и дело на полноприводных жеребцах цвета мокрого асфальта проносятся молодые мажоры… хэй, поберегись! Богатые дочки в мужских одеждах, сбежав от нянек, осторожно щупают ножкой горячую мостовую, инкогнито разгуливая по городу. Иностранные дипломаты в открытых паланкинах объезжают злачные кварталы, прикрывая повлажневшие лица подсолнечниками… Степенные белобородые старики в кольчугах расхаживают, звонко бухая оземь древками секир… Свежая брусчатка площадей сплошь усеяна просыпавшимся белоярым пшеном пополам с мелкими монетами: ноги загребают пеструю смесь ореховых скорлупок, яичной шелухи, разноцветного изюма… Вау-вау. Вот где надо жить. Зачем, почему я до сих пор прозябал вблизи крапивы, грядок и курятников? Мерз в ледяных озерах, изнемогал в жестких седлах, носился в облаках на сапоге-самолете — а надо было… просто бросить все и приехать во Властов.

О Властов! Нежное чудовище! Позор тому, кто не глотал твою перебродившую ночь, задыхаясь в жаркой постели в тесной горенке под крышей! Позор тому, кто не любил тебя во все дырки твоих расписных заборов, во все подворотни резных твоих теремов, во все щели твоих кабаков! Отдыхает тот, кто не облизывал с губ твою пыль, не грыз пряников твоих, запретных и тем пуще медовых! Несчастен тот, кто не пил здесь жидкого солнечного пива, закусывая соленой белорыбицей — слегка подпахшей, тем пуще аппетитной! Кто сказал «Париж»? Париж — горбоносый пучеглазый карлик, в Париже маловато воздуха и совсем нет красивых девушек. Точно-точно.

(М-да. И еще. Покажите мне чужеземного балбеса, который вздумал бы прийти сюда, во Властов, с оккупационной армией…)

Братки! Кореша! Проницательные читатели! Щас скажу важное: приезжайте. Возьмите студенческий билет в Х век, Возьмите лучшего друга и пузырь водки, сядьте хоть во что-нибудь: в поезд, в тройку, в медный таз — и в путь, дери вас! Во Властов, точно-точно![65] Заберитесь по звонкой мостовой на Студеную Гору — в престижный квартал художников, резчиков и глинописцев. Ломанитесь вниз по бульварам изнеженного боярского Всполья, глотните из клевых тонизирующих фонтанов на Нижней Дубраве. Гуляйте от винта. Рвите резьбу. Вострите каждые встречные лыжи! Пройдите по Гороховой, сверните на Ореховую! Приставайте к стебущимся цветочницам в Вишневом Вертограде, погоняйтесь за ряжеными визгливыми русалочками на берегах Калюзы-реки…

Йо-майо, Калюза-река! Это просто блюз какой-то. Пляж Ваикики отдыхает и прячется в тень, отступая перед широким блеском зеленых, шелковисто-травяных берегов Калюзы — они сплошь усеяны огрызками наливных яблочек, кусочками папенькиных пирожков, косточками жареных гусей-лебедей, оторванными жемчужными пуговками, обрывками любовных берестяных грамоток, обломками сахарных сердец… Ах, кисельные пляжи Калюзы! Что за мягкая вода, разогретая, как козье молоко! Как розово светятся нежные ножки под легкой струёй! И почему я не лежу (прямо сейчас!) там, в теплой жидкости, подставив небу загорающее пузо?

А вечер, безумный вечер большого города? Хе. По освещенным улицам Дубравья нельзя пройти без ушных затычек: музыка ревет из окон — богачи устраивают квартирные концерты гудочников, зазывая прохожих на бесплатный перечный сбитень. Однажды и я зашел в чей-то терем… полчаса искал гостиную, слоняясь по подвесным галереям, ну и встречаю там дочку хозяйскую… в светелке… и она мне: «дядюшка, помогите застегнуть…», я кинулся помогать, и вдруг вся ее одежда… Впрочем, довольно. Я вижу, вам неинтересно. Хватит лирики, вернемся к основной корке. Смысл ее сводится, как вы поняли, к следующему: Великий город Властов жил, так и не осознавая главного: жуткий команданте Бисер уже явился. Уже грядет по его улицам в костюме старого скомороха.