Проза о стихах - Е Эткинд

Досягнешь ли?- Вон над тучей

Двувершинный и могучий

Режется из облаков

Над главой твоих полков.

Пар из бездны отдаленной

Вьется по его плечам;

Вот невидим он очам!..

Той же тканию свиенной

Так же скрыты мы мгновенно,

Вмиг явились, мигом нет,

Выстрел, два, и сгинул след.

Войска Ермолова сражаются на Кавказе, тысячи русских воинов гибнут от чеченских пуль и кинжалов, а "Северная пчела" будет именем чеченцев спрашивать: "Русь! зачем воюешь ты / Вековые высоты?" И с ослепительным красноречием доказывать неодолимость Кавказа и непобедимость горцев, воспевать блестящую стремительность их набегов стихами такой энергии, каких, пожалуй, еще не было в русской литературе: "Вмиг явились, мигом нет, / Выстрел, два, и сгинул след". Возможно ли печатать подобные строки? Ведь они кажутся переводом с чеченского, а не стихами российского певца. Далее в голосе горцев появляется нечто еще более странное, чем самонадеянная уверенность в победе,- сквозь их обращение к русским войскам проглядывает издевательская насмешка:

Двиньтесь узкою тропою!

Не в краю вы сел и нив.

Здесь стремнина, там обрыв,

Тут утес: берите с бою.

Камень, сорванный стопою,

В глубь летит, разбитый в прах;

Риньтесь с ним, откиньте страх!

Может ли "Северная пчела" позволить себе так обращаться к нашим доблестным отрядам? А вдруг какой-нибудь кавказский поручик прочитает одну только эту строфу - не сочтет ли он себя оскорбленным газетой Булгарина и Греча? Потом нелегко будет ему объяснить, что это говорит не газета, а г. Грибоедов, да и не г. Грибоедов, а придуманные им горцы. Дальше-то, пожалуй, стихотворение становится спокойнее - две следующие строфы изображают дележ добычи, объявленный в заглавии; дикари совершили набег, захватили пленных. Эти две строфы даже полезны - в наших людях они возбудят гнев, желание отбить у врага своих. Неприятны разве что нотки высокомерного презрения:

Ждем.- Готовы к новой сече...

Но и слух о них исчез!..

Загорайся, древний лес!

Лейся, зарево, далече!

Мы обсядем в дружном вече,

И по ряду, дележом,

Делим взятое ножом.

Доли лучшие отложим

Нашим панцирным князьям

И джигитам, узденям

Юных пленниц приумножим,

И кадиям, людям божьим,

Красных отроков дадим

(Верой стан наш невредим).

Но конец- конец каков! Эй, Александр Сергеевич, одумайся! Давно ли тебя допрашивали в Следственной комиссии, давно ли ты был на краю пропасти? Не чудом ли спасся от каторжных рудников, от Сибири, от лишения чинов и дворянства? Не хочешь ли ты кандалов и для себя, и для нас, издателей "Северной пчелы"? Можно ли вообразить более гибельные слова, чем те, что ты произносишь - якобы от лица чеченцев?

Узникам удел обычный,

Над рабами высока

Их стяжателей рука.

Узы - жребий им приличный;

В их земле и свет темничный!

И ужасен ли обмен?

Дома - цепи! в чуже - плен!

Понимаешь ли сам, что написал? Солдату русскому плен не страшен, он крепостной мужик, он и дома в цепях. Попасть для него в плен значит попасть из одного рабства в другое. А что говорит стих: "В их земле и свет темничный"? Не то ли, что вся Россия - темница? И этой темнице, этой стране-тюрьме противостоит вольный край кавказских народов, о котором с ликованьем и торжеством возглашают горцы в последнем куплете:

Делим женам ожерелье.

Вот обломки хрусталя!

Пьем бузу! Стони, земля!

Кликом огласись, ущелье!

Падшим мир, живым веселье.

Раз еще увидел взор

Вольный край родимых гор!

Побойся Бога, Александр Сергеевич, "Северная пчела" не может печатать такое стихотворение. Ведь оно враждебно русскому оружию. Ведь Рылеева только что казнили! Ведь "Северную пчелу" читают при дворе!..

Можем ли мы осуждать крепостное право? Отвергать справедливость нашей миссии на Кавказе?

3

"У меня желчь так скопляется, что боюсь

слечь или с курка прыгнуть. Да не будь

трус, напиши мне, я записку твою сожгу,

или передай сведения Ж., а тот передаст

А., а А. найдет способ мне сообщить.

Vale."

Грибоедов - Булгарину,

около 7 марта 1826 года

Так или почти так мог думать Фаддей Булгарин, в который раз перечитывая рукопись стихотворения "Дележ добычи". Вспоминалось и о другом: за месяц до восстания он напечатал в "Северной пчеле" "Отрывки о Кавказе (Из походных записок)", подписанные, к его счастью, не полным именем автора, но буквами "А. Я.", и хотя многие догадывались, что за ними скрылся Александр Якубович, все же имени этого государственного преступника- террориста в газете не было. А ведь "А. Я." позволил себе сказать, что "самая природа своими красотами и ужасами возвышает дух сих горцев, внушая любовь к славе, презрение к жизни и порождает благороднейшие страсти, теперь омрачаемые невежеством магометанства и кровавыми обычаями". "А. Я." тоже, как и Грибоедов, восхищался тем, что горцы знают свой край лучше собственной ладони и что им помогает природа, враждебная чужим; о вождях горцев, "белатах", он писал (Булгарин теперь с трепетом вспоминал об этих строках в "Северной пчеле"):

Расторопность и сметливость белата неимоверны: в самую

темную ночь, когда небо покрыто облаками, партия редко удаляется

от направления. Белат, заметив ветр и весь будучи предан своему

намерению, чувствует малейшее его изменение, часто проверяя себя

компасом. В звездную же ночь Полярная звезда, Большая и Малая

Медведица - их вожатые; созвездие Лиры указует им часы; в случае

же, когда компас разобьется или потеряется и сухая погода мало

увлажняет росою землю, то первая кочка служит компасом: приложив

руку, согретую за пазухой, к четырем сторонам возвышения,

влажнейшею определяют север, и направление берется с

необыкновенной верностью.

Александр Якубович писал о горцах с уважением и сочувствием. Грибоедов же, получивший очистительный аттестат и повышение в чине, дипломат царской службы, Грибоедов шел куда дальше: он писал не о горцах, а от них. Он не отзывался о горцах с сочувствием - он был ими. Их противники оказывались рабами, которые вольных людей, целый "вольный край родимых гор" обращали в рабство, тем более постыдное, что победителями были рабы.

И это, это должен был печатать Булгарин в своей верноподданнической "Северной пчеле"?

Если бы Булгарин высказал Грибоедову возражения, изложенные выше, Грибоедов мог бы ответить ему:

"Ты восторгаешься солдатским мужеством, Фаддей. Впрочем, я

слышал, что и ты, когда был капитаном в войсках Наполеона, не

слыл трусом и не кланялся ядрам. Ужели ты пал так низко, что

станешь праздновать труса теперь, когда ничто тебе не грозит?

Ужели испугаешься напечатать "Дележ добычи"? Объясни Бенкендорфу,

что это стихотворение способно лишь возбудить гнев русских воинов

против горцев. Скажи ему, что оно показывает горцев хищниками и

дикарями; что чем враг сильнее духом, числом и уменьем, тем более

чести приносит победа над ним; что в песне моей показаны красоты

Кавказа, завоевание коего великая заслуга нашего оружия. Прочего

он не заметит".

Булгарин обхватил обеими руками свою плешивую голову и забегал по комнате в растерянности и смятении. Потерять Грибоедова? Не приведи Господь! А ведь это было не так уж трудно - он помнил ледяное письмо, которое года полтора назад ему написал Грибоедов: "...не могу долее продолжать нашего знакомства... Расстанемся.- Я бегать от вас не буду, но коли где встретимся, то без приязни и без вражды. Мы друг друга более не знаем. Вы верно поймете, что, поступая, как я теперь, не сгоряча, а по весьма долгом размышлении, не могу уже ни шагу назад отступить". В тот раз причиной были чрезмерные "ласковости" Булгарина-критика: Грибоедов не желал быть предметом похвалы незаслуженной или во всяком случае слишком предускоренной. Тогда разрыва удалось избежать. Но если его причиной могли быть "предускоренные похвалы", насколько же легче могла вызвать отчуждение Грибоедова осторожность, граничащая с трусостью, с изменой? Нет, потерять Грибоедова он не желал. Но потерять расположение Бенкендорфа, но разгневать государя? Булгарин в смятении бегал из угла в угол, пока не напал на мудрое решение.

Изменим заглавие - введем в него бранное слово, сразу настраивающее читателя на определенный лад: не "Дележ добычи", а "Хищники на Чегеме" ("Чегем - горная река при северном склонении Кавказа", напишет Булгарин в примечании к заглавию). Согласен ли автор? Ведь он, автор, не только поэт, но и - дипломат.

- "Хищники"? Пусть так, на такую уступку пойти можно.

Далее. Одну строфу убрать необходимо - девятую, где все, что думает Грибоедов о рабстве в России, сказано прямо и с дерзостью беспредельной. Ее печатать немыслимо. Неужели автор хочет, чтоб у него отобрали очистительный аттестат, "Северную пчелу" навсегда закрыли, а издателей сослали в Сибирь?