Греховная невинность - Джулия Лонг

Он прискакал к дому Оливии разгоряченный, покрытый потом и брызгами грязи. Дожидаясь в холле, пока лакей доложит госпоже о прибытии гостя, пастор увидел, как двое слуг вносят изысканный букет оранжерейных цветов – пламенно-красных и пурпурных, перевитых пышными зелеными ветками с шипами.

– Адам!

Каблучки Оливии звонко застучали по мраморному полу. Она подставила Адаму щеку для поцелуя.

– Это вам, мисс Оливия, – объявил лакей, вручив хозяйке визитную карточку. Слуги с букетом нерешительно замерли чуть поодаль.

– От Ланздауна, – без всякого интереса обронила Оливия, взглянув на букет. Ее губы недовольно скривились.

– О чем еще говорится в записке?

– Лорд Ланздаун просит принять его. Он пишет одно и то же изо дня в день. Похоже, некоторые люди не понимают, когда следует остановиться.

– То же можно сказать и о тебе.

Оливия надменно вскинула голову. Прищурившись, она смерила кузена сердитым взглядом, отлично понимая, к чему он клонит. Адам не в первый раз заводил этот разговор.

Но его не так-то легко было смутить или обескуражить. На него навалилась такая страшная усталость, что, казалось, душа его онемела и утратила способность чувствовать.

– Это дружеский визит, Адам? У тебя всегда столько дел, я польщена, что ты нашел время навестить меня.

Адам и сам не знал, пришел ли он как друг или как священник.

– Еще бы, не каждому выпадает такая честь, – шутливо отозвался он. – Не хочешь ли прогуляться по парку? Я недавно побывал у леди Фенимор, а в ее комнате жарко, как в тропиках. Боюсь, мой левый бок уже начал обрастать зеленью.

– Я только схожу за шалью!

Оливия взбежала по лестнице в гостиную и тотчас вернулась с шалью на плечах. Они вышли в парк, залитый рассеянным солнечным светом, и побрели по круглой дорожке мимо фонтана, где плавали быстро таявшие островки льда. В это время года в Пеннироял-Грин наступало затишье. Оливия с Йеном оставались единственными обитателями Эверси-Хауса, а Йен часто уезжал в Лондон.

Адам и Оливия говорили о родственниках, о жителях городка и о работе в доме О’Флаэрти. Имени графини Адам не упоминал. Оливия, хорошо зная кузена, не стала заговаривать о том, что он ударом кулака сбил с ног человека, защищая женщину, перед которой в Пеннироял-Грин закрылись все двери. Впрочем, едва ли Оливию удивил его поступок, Эверси частенько выкидывали подобные фортели.

Поравнявшись с садовыми скамейками, стоявшими между розовыми кустами, Адам внезапно остановился.

– Оливия, я пришел сюда сегодня не просто так.

Оливия вскинула брови.

– Видел бы ты свое лицо, Адам. – Ее голос звучал ровно и немного насмешливо, словно худшее, что могло случиться, уже произошло, и ничто отныне не вызовет в ней и тени волнения. – Ты такой мрачный и хмурый.

– Мне передали одну вещь, некогда принадлежавшую тебе. Я хочу вернуть ее. – Оливия собиралась отпустить очередную колкость, но прежде чем она успела раскрыть рот, Адам сунул руку в карман и достал миниатюру. – Дай ладонь, Оливия.

Язвительно усмехнувшись, она протянула ладонь, и Адам вложил в нее миниатюру.

Рука Оливии дрогнула, словно крошечный портрет был раскаленным железом, только что вынутым из кузнечного горна. Кровь отхлынула от ее щек. Казалось, Оливия вот-вот лишится чувств. Ее лицо мучительно исказилось, она пыталась справиться с собой.

Адам протянул руку, спеша поддержать кузину, но та резко мотнула головой, не желая, чтобы к ней прикасались.

Глядя на свое юное лицо, изображенное на портрете, она прерывисто вздохнула, потом перевернула миниатюру и взглянула на надпись, выведенную ее рукой.

Повисло долгое молчание. Оливия стояла, не поднимая глаз. Адам мягко взял ее за локоть. Ему хотелось хотя бы немного ее утешить.

Оливия не стряхнула его руку. Наконец она заговорила слабым надломленным голосом:

– Откуда у тебя эта вещь? Тебе отдал ее…

Адаму вдруг пришло в голову, что уже давно никто не слышал, чтобы Оливия хоть раз упомянула имя Лайона. И едва ли кто-то решился бы произнести его при ней. Он понял, что должен это сделать. Должен вернуть кузину к реальности. Заставить ее подумать и принять решение. Если в его власти что-то изменить, если он хочет видеть Оливию счастливой, он не вправе молчать. Адам не знал, сможет ли сам когда-нибудь обрести счастье, но не желал смотреть, как мучаются другие.

– Нет. Я получил миниатюру не от Лайона, – произнес он быстро и нетерпеливо. – Думаю, он недавно отдал ее другому человеку, который и доверил ее мне. Неведомо почему. Не могу сказать тебе, кто этот человек. Долг священника обязывает меня хранить тайну. Я рассказал тебе все, что мне известно. Полагаю, ты подарила Лайону свой портрет. Я не знаю, где Лайон и жив ли он. Но я хочу, чтобы эта вещь осталась у тебя.

Некоторое время Оливия молчала, тяжело дыша.

– Почему? – гневно бросила она срывающимся голосом.

В ее глазах блестели слезы, сжатые губы побелели. Адам знал, что она терпеть не может плакать – не хочет, чтобы к ней относились как к ребенку. Должно быть, слезы вызывали у нее еще бо́льшую ярость. С тех пор как исчез Лаойн, никто не видел Оливию плачущей. Она не пролила ни слезинки даже в тот день, когда Колина едва не повесили.

– Прости меня за прямоту, Оливия, но я думаю, что должен высказаться откровенно. Мы все стараемся не упоминать при тебе о Лайоне, словно ты слишком хрупка, изнеженна или глуповата, будто ты фарфоровая кукла или мученица. Но я так не считаю. Наверное, пока рана была еще свежей, не стоило бередить ее. Но, похоже, ты привыкла, что все старательно избегают этой темы. Ты в совершенстве овладела искусством уклоняться от неприятных разговоров и пресекаешь любые попытки вызвать тебя на откровенность. Ты бываешь великолепна в своем гневе, а в умении язвить и сыпать колкостями тебе нет равных. Неудивительно, что все устали и отступились. Но, умалчивая о том, что тебя гложет, ты не задумываешься, какую жизнь ведешь. Возможно, ты напрасно теряешь время, страдая по Лайону. Подчас я задумываюсь: может, это вошло у тебя в привычку, и ты боишься перестать думать о нем из упрямства или из гордости. Мне пригнуться? Ты собираешься швырнуть в меня свой портрет?

Нужно быть настоящим храбрецом, чтобы бросить такое в лицо побледневшей от ярости Оливии Эверси. Ее прищуренные глаза сверкали льдом.

– Ты чертов наглец, Адам Силвейн, – грозно отчеканила она, выплюнув его имя словно ругательство.

Но Адама не испугала ее гневная вспышка. Требовалось что-то посильнее, чтобы лишить его самообладания.

– Я неправ? – тихо спросил он.

Оливия обожгла его яростным взглядом. Адам не дрогнул, не извинился, не сделал попытки успокоить ее, просто ждал – молчаливо, с бесконечным терпением, которое не раз помогало ему добиться желаемого. Наконец Оливия тяжело опустилась на скамейку и сомкнула веки. Адам уселся рядом с ней.