Укрощение герцога - Элоиза Джеймс

Рейф куда-то отправился, налепив фальшивые усы и выдавая себя за него. Поэтому можно было предположить, что и ему, Гейбу, захочется прикинуться герцогом. Но он направился в спальню сразу после ужина.

Он спускался по огромной лестнице, гадая, как чувствовал бы себя он, будучи законнорожденным сыном, в доме Холбруков. Гейбриелом Джорденом, а не Гейбриелом Спенсером. Огромный вестибюль был освещен тускло и казался пустым, если не считать дремавшего лакея, выпрямившегося при его приближении и приветствовавшего Гейбриела:

– Добрый вечер, сэр.

Гейб кивнул. Была бы его жизнь другой, если бы лакей сказал: «Добрый вечер, милорд»? Он подумал и решил, что нет.

Из-под двери библиотеки пробивался свет, и он вошел туда. Библиотека Рейфа была древней, уставшей от жизни и слегка заплесневевшей комнатой. Ковры в ней были выношены и протерты почти до основы, как и одежда Рейфа. Книги помаленьку испускали дух и рассыпались в прах, превращаясь в груды пыли. В этой комнате было не так много роскоши, и все же что-то в ней напоминало о годах герцогов Холбруков, читавших здесь, сидевших и куривших трубки или сигары и закоптивших потолки до того, что они почернели, а книги слегка пропахли древесным дымом.

Она сидела за библиотечным столом, склонив голову над листами рукописи.

Сердце его подскочило. Он дал себе слово держаться подальше от этой обольстительной и достойной молодой леди. Она была слишком холодна, недосягаема и чересчур прекрасна для него.

– Уже поздно, мисс Питен-Адамс, – сказал он вопреки своим намерениям.

Она подняла голову и бессознательным движением потерла глаза, как девочка пяти или шести лет. Завитки бронзовых волос вились вокруг ее шеи и на висках, выбиваясь из элегантной прически.

– Я должна отправить текст роли миссис Ловейт актрисе. Кажется, она обеспокоена ее отсутствием. Сегодня Рейф передал мне записку от нее.

– Лоретта написала Рейфу записку? – спросил Гейб не задумываясь.

Мисс Питен-Адамс ничего не пропускала мимо ушей. Она подняла на него глаза и сказала:

– Да, мисс Хоз спрашивала о пьесе. Поэтому Рейф передал мне ее письмо.

Гейб молча смотрел на нее. В ее лице было изящество линий святой, некая ясная красота, какую он видел в статуях, – не в сладострастных итальянских творениях, а в изображениях аскетических северных святых. Он забыл – ей было известно, что Лоретта была его любовницей.

– Могу я помочь вам переписывать текст? – спросил он, садясь рядом без дальнейших церемоний. Он был падшим человеком, готовящимся привезти бывшую любовницу в дом дворянина. Едва ли могло быть что-нибудь хуже этого.

– По правде говоря, я была бы признательна за помощь, – ответила она с легким вздохом изнеможения.

– Вы читайте текст, а я буду его записывать.

Она принялась читать, а он – строчить все дерзкие и глупые высказывания миссис Ловейт, впавшей в истерику.

– «Больше он не найдет во мне влюбленную дуру», – диктовала мисс Питен-Адамс.

Гейб поднял на нее глаза и заметил, что она смотрит на него. Губы ее выражали полную безмятежность, как если бы она… она… Что? Смеялась над ним?

– Она никогда и не была любящей меня дурой, – сказал Гейб, забыв о своих обязанностях. – У нас был короткий и глупый роман. И я действительно сбил ее с ног каретой, мисс Питен-Адамс.

– Я не интересуюсь этими подробностями, мистер Спенсер.

– Думаю, ваши глаза видят много человеческих слабостей. Верно?

– У меня единственные глаза, а слабостей много, и наблюдать их приходится, – проговорила мисс Питен-Адамс с достоинством.

Гейб не смог удержаться. Ему нравилось поддразнивать ее, эту самонадеянную девицу благородных кровей.

– А что вы думаете о моих слабостях?

В свете горящих на столе свечей Джиллиан походила на кошку.

Она закрыла книгу.

– Я думаю, что вы красивый мужчина, мистер Спенсер. – Рот его непроизвольно раскрылся, он так и замер. – Что вы используете свою привлекательность, чтобы добиться успеха и получать наслаждения. Если я все понимаю правильно, мисс Хоз едва ли сильно пострадала от вашего внимания, пусть даже и краткого.

Гейба будто повергли наземь ударом булыжника. Мисс Питен-Адамс спокойно раскрыла книгу и прочла следующую реплику:

– «Больше он не найдет во мне влюбленную дуру, как прежде».

Гейб не выказал ни малейшей готовности взять в руки перо.

– Я сожалею, если обременила вас своими откровениями, – сказала она. – Но предпочитаю ясность светским любезностям.

– Я польщен, – пробормотал Гейб.

Он снова показал себя болваном. Легкая улыбка мисс Питен-Адамс показала, что она необычная и интересная личность и в ней нет ничего от женщин, принадлежащих к лицемерному светскому обществу.

– Я вас недооценивал. И не думаю, что достаточно заинтересовал, чтобы вы пытались понять меня.

Гейбриел Спенсер не подозревал, что легкая улыбка, порхавшая в уголках его губ, весьма напоминает ту, которую он только что лицезрел на лице своей соседки.

– Если это так, – сказала она, снова закрывая книгу, – не лучше ли мне удалиться, мистер Спенсер?

– Нас никто не видит и не стережет.

– Да.

Она неторопливо поднялась. Он тоже встал.

Гейб шагнул к ней и увидел, как широко раскрылись ее зеленые глаза, но не успел пересчитать все ее прелести, потому что она оказалась в его объятиях.

Она таяла, как миссис Ловейт, а он прижимал ее к себе со всем пылом, с каким мог бы обнимать женщину сам Доримант. Но этот поцелуй, затянувшийся надолго, приведший их в угол, на софу, где его волосы оказались взъерошенными, а ее колени ослабели и превратились в желеобразную массу… Уж этот-то поцелуй не имел ничего общего с тем, которым обменивались миссис Ловейт и Доримант.

Зато в нем было много от Гейбриела Спенсера, доктора теологии, отца Мэри, такого загадочного и желанного, и от мисс Джиллиан Питен-Адамс, считавшей, что никогда не встретит мужчину, который не был бы дураком.

Но сама она была не настолько глупой, чтобы не признавать своих ошибок.

Глава 27

Имоджин узнает кое-что о брачной постели, а также о других постелях

– Не могу этому поверить, – твердила Имоджин, сотрясаясь от хохота.

– М-м… – промычал Рейф, выволакивая ее из театра. Она бежала за ним следом, а небольшие лужицы и остатки крема струились по ее одежде.

– Я не могу явиться домой в таком виде! – сказала она, смеясь.

– Вы не можете также войти в таком виде в мой экипаж, – заверил ее возница, стоявший рядом со своей коляской.

Рейф выудил из кошелька соверен. Возница принял его, но покачивал головой:

– Это погубит мои сиденья. Экипаж провоняет, что неудивительно. В креме есть молоко, а молоко свертывается и киснет.