Третье яблоко Ньютона - Елена Котова

— А ты думаешь, я не понимаю, почему ты выбрал защищать мой кейс на процессуальной основе, а не по существу?

— Потому что по существу, при твоем отсутствии в этой стране, я защищал бы его года три. А ты думаешь почему?

— Сам знаешь почему, — залилась смехом Варя.

— Мне интересно, как ты себе это объясняешь. И при чем тут роялизм?

— Потому что у нас не было бы шансов в суде присяжных, и до этого нельзя было доводить. Они бы как взглянули на твои умные глаза, на твои манипуляции реальностью и людьми, а вдобавок на мои туфли Louboutin и Bottega, так тут же и повелели бы отрубить мне голову в Тауэре. Людей же не проведешь.

— Я достаточно долго изучал историю костюма, чтобы одеть тебя для суда подобающим образом.

— Тогда можешь раздеть меня сейчас…

На следующий день, проснувшись поздно, Варя увидела, что Мэтью рядом в кровати нет. Она спустилась вниз, тот сидел за лэптопом на кухне, разложив вокруг распечатки из Интернета, кипы газет, которых еще прибавилось со вчерашнего дня.

— Привет, а где завтрак?

— Я не хочу. Сделай себе кофе. И мне тоже, а то мой совсем остыл.

— Что мы сегодня будем делать? Что ты еще мне должен показать? Может, съездим в Кент?

— Нет, я сегодня хочу работать.

— Да? А как же я?

— В машине есть второй лэптоп, из моего офиса. Ты будешь русскую и немецкую прессу прорабатывать, если хочешь, конечно.

— А чем мы, собственно, занимаемся?

— Пока хочу понять все, что происходит. Ты знаешь, например, что из банка ушла в отставку Мария Гонзалес?

— Вот те нате, хрен в томате, жаль, ты не поймешь. I mean, I am astonished.[73] Когда?

— За десять дней до суда. Теперь газетчики связывают ее отставку, конечно, с твоим делом. Действительно, на поверхности легко сочинить story о том, что ты невиновна, а комплайенс банка… понятно. Но если о реальности говорить, я размышляю о том, почему Гонзалес внезапно ушла? Еще мне интересно понять, почему английская пресса пишет о твоем деле подробно и воодушевленно, а американская — крайне скупо и скептически, — вспомни вчерашнюю статью в USA Today. Садись за работу, смотри европейскую прессу. Прочти, что пишут в России. Ну, что там пишут, в общем, понятно. Садись, не отлынивай. Кофе готов? Можешь прямо тут сидеть, ты мне не помешаешь, если не будешь разговаривать, включать на компьютере музыку, играть в дурацкие стрелялки и много курить.

«Вот те нате, действительно, хрен в томате, — думала Варя, делая все, что было велено. — Раскомандовался… „Сиди тут, не сиди там, не кури много“. Вчера уже было понятно, что и как пишут. Как тогда, в январе, все было понятно. Ясно, что ему интересны все детали. Приятно читать о себе великом…»

Было бы даже немилосердно как-то ему в этом удовольствии отказывать. А лучше было бы опять пойти погулять или съездить куда-нибудь, в Брайтон, например, где она никогда не была. Но Мэтью был уже недоступен ни миру, ни Варе.

Ей ничего не оставалось делать, как взять второй лэптоп и заняться чтением. Русская пресса писала, конечно, только о ней, а из немецкой, порученной ей в качестве домашней работы, она осилила только статью на целую страницу во Frankfurter Allgemeine Zeitung. Эта газета хранила верность традициям обстоятельного анализа. Статья начиналась задорно и весело, про то, как с Вари снимали иммунитет и она «спасалась бегством из Америки». Потом шли перипетии ее дела, а вслед за тем — длинный анализ превратностей statutory law and common law Великобритании и истории становления этой запутанной системы. Статья завершалась пассажем о том, как давно назрела судебная реформа в этой стране, что не далее как на днях с блеском продемонстрировал адвокат Мэтью Дарси, который на этом «русском кейсе» приобрел заслуженную мировую славу. Варя собрала в один файл все мало-мальски интересные пассажи, а Мэтью все сидел, отрешившись.

Варя походила по кухне, открыла холодильник, стала жевать кусок сыра, глядя на Мэтью. Тот сидел, сосредоточившись. Варя смотрела на него и чувствовала, что так сильно она никогда еще в жизни не любила ни одного мужчину. Наклон его головы, как он пишет левой рукой, его изогнутые чувственные губы, — все было совершенством. «Нет никого прекрасней моего Мэтью, — думала Варя, теперь жуя яблоко. — Как же я люблю его. И это такое же ничем не замутненное волшебство, как закаты, как шампанское у камина. Любовь, не обмусоленная словами. Зачем люди все всегда разрушают? Вот поживу тут еще немножко и надо искать квартиру в Лондоне. Не вместе же с ним жить. А что в Лондоне? Встречаться украдкой? У него эта Грейс, будь она неладна. С другой стороны, ну и хрен с ней, есть и есть, я-то тут при чем. Что мне от Грейс, убудет, что ли? Просто не надо все превращать в бытовуху, тогда все как-нибудь образуется, наверное. Где жить — тоже как-то само решится. Не с ним же. Если его носки с моим бельем в одной стиральной машине будут лежать, мы что, от этого любить будем друг друга больше?»

— Вот что я думаю, — произнес Мэтью, наконец оторвавшись от работы. — Мы засиделись, поэтому сейчас поедем в Чичестер, в мишленовский ресторан. Должен же я чем-то тебе ответить за московские изыски. Залезь в Интернет и зарезервируй столик, скажем, на восемь. Туда еще почти час ехать. Еще я думаю о том, что, при всей моей иронии к теориям заговоров, я склоняюсь к выводу, что Мария Гонзалес действительно работала на ЦРУ, и убрали из банка ее именно они, когда после смерти Серикова ситуация так обострилась. А ситуация для них так обострилась потому… потому что… не исключаю, что где-то там присутствовал и Шуберт. Впрочем, у нас будет время поболтать об этом в ресторане. Тебе сколько надо времени, чтобы собраться? Я очень хочу есть.

«Вот так всегда, — думала Варя, стоя под душем, а потом укладывая волосы феном. — Целый день для него в прессе копалась, теперь, бац, „в ресторан едем, быстро собирайся“. Мужчина, что тут скажешь. Никакого представления ни о чем. И это еще лучший из них! Как можно вообще жить с мужчинами вместе?»

Весь вечер во французском ресторане с меню, пришедшим с другого берега Ла Манша, Варя слушала размышления Мэтью о своей собственной истории. Как это могло быть, или, наверное, даже и было, или не было. Она смотрела по сторонам, смотрела на Мэтью, любовалась его глазами с густыми черными ресницами, умирала от любви к его капризно-изогнутым губам, слушала его и наслаждалась вечером, вином, лангустинами, своей любовью и тем, что она свободна делать со своей жизнью все, что захочет. Мэтью подарил ей свободу и подарил любовь, прекраснее которой у нее не было. Никто, даже он сам, не сможет ей запретить любить его. Она чувствовала его любовь, несмотря на его слово «наверное», сказанное накануне. Слова — это не более чем слова. А чувства — это чувства. Варя всегда думала, что слова нужны. А теперь чувствует, что нет. Так сложилась их любовь. Они страшились взорвать словами их общую работу, они самим себе не разрешали думать о чувствах, разрешая только чувствовать. Они вообще в Москве старались поменьше говорить. На всякий случай… И это воспитание чувств дало им взамен настолько большее! Так необыкновенно и остро — смотреть друг другу в глаза и говорить без слов. Прикасаться друг к другу, сгорая от чувства, а говорить о другом. Прощаться и ждать… А эта вспышка в его и ее глазах, когда она вбегала в отель, где он поджидал ее после разлуки. Это пронзительное ощущение дано только им. Отсутствие слов делает их любовь самой сильной и неуязвимой. Ни мир, ни они сами никогда не разрушат ее, пока не впустят в нее слова — это оружие разрушения.

Прошло еще два дня прогулок, любви, размышлений Мэтью над бумагами, вечеров у камина с шампанским. Мэтью излагал Варе логику предстоящего иска к банку, который должен сделать их обоих богатыми людьми. А его — еще и очень знаменитым. Беспрецедентно — засудить международный банк на многомиллионную компенсацию на основе нарушения прав человека, частного лица. Притом из России. Это будет бомба.

Но это будет не скоро. Пока же Мэтью надо было ехать в Лондон, к своей работе, к текучке, к картофельному кейсу. Варе не хотелось никуда ехать. Даже в Лондон, который она так любила и о котором мечтала всю морозную московскую зиму. Ей хотелось еще немножко просто пожить одной, в покое, в полной недосягаемости для мира, тут на море, ну, хотя бы до наступления октябрьских холодов и штормов. «Если ты не передумал и это не представляет неудобств, я, пожалуй, еще тут побуду», — сказала она в воскресенье. «Конечно, побудь, какие неудобства, — он поцеловал ее еще раз, стоя перед открытой дверцей своего спортивного „мерседеса“. — Надо ехать, уже поздно, и трафик перед Лондоном будет чудовищным. Работай над нашим кейсом. У тебя великолепные мозги. Мы дойдем до Страсбурга. Не скучай, я позвоню…». «Не буду скучать, езжай осторожно».

Варя просыпалась в Сассексе одна, спускалась на кухню, варила кашу, выпивала кофе, садилась на диван с какой-нибудь книжкой или открывала лэптоп, как велел ей Мэтью. После полудня шла гулять к морю, а ближе к вечеру снова открывала лэптоп. Через пару дней она изучила все прибрежные тропинки, и все, что писали о ней и Мэтью. Пресса утихала, в мире появлялись другие новости, занимавшие человечество.