Мы пойдем другим путем! От «капитализма Юрского периода» к России будущего - Александр Бузгалин

Неужели мы еще раз наступим на те же грабли, принимая идеологические вывески за реальность?

Не менее важен другой вопрос: какая социально-философская, экономико-политическая парадигма наиболее адекватна для исследования природы нашей системы? Обозначение наших трансформаций как перехода к рынку и демократии – это не более чем формальная абстракция, причем не безобидная. В самом деле, оба понятия-имени – демократия и рынок – обозначают чрезвычайно широкий круг явлений, лежащих в историческом периоде по крайней мере двух с половиной тысячелетий. Любители именно этих имен это прекрасно знают, но, тем не менее, активно их используют. Почему? Да потому, что на практике они стараются создать в нашей стране вполне определенный тип экономики и общества, более строго обозначаемый как неолиберальная модель периферийного зависимого капитализма. Но такое «имя» (на самом деле достаточно строгое понятие, раскрытое в работах Р. Пребиша, Э. Валлерстайна, С. Амина и мн. др.) очевидно не годится для идеологе-политических целей, и на его место неслучайно ставят нечто заведомо камуфлирующее действительные объективные процессы, так же как это делали в прошлом веке ждановско-сусловские идеологи «победившего» (или «развитого») социализма.

Но и это не вся правда: действительное (а не идеологически закамуфлированное под «рынок») «строительство» неолиберальной модели капитализма в действительности в конкретных условиях экс-СССР привело к возникновению далеко не того детища, на которое рассчитывали «прорабы реформ». Все получилось как в сказке: «Родила царица в ночь // Не то сына, не то дочь, // Не мышонка, не лягушку, // А неведому зверушку».

В своих академических исследованиях авторы сформулировали эту связь строже: попытки перехода форсированными методами шоковой терапии к неолиберальной модели позднего капитализма (обозначим этот параметр знаком « Ш ») в конкретных условиях разлагающегося советского типа экономики и общества (« С »), сохраняющихся российских цивилизационно-культурных традиций (« Р ») и разворачивающегося нового глобального порядка с его тенденциями реколонизации периферии (« Г »), не могли не привести к образованию специфической экономическо-политической системы (обозначим этот искомый параметр как « X »), а отнюдь не «рынка» и «демократии».

Так получается «формула» наших трансформационных «реформ»:

(С + Р) × Ш × Г = Х

Дело, конечно же, не в «формуле». Дело в том, чтобы дать, наконец, ответ на вопрос о действительном содержании социально-экономической и экономико-политической системы, возникающей (но еще не до конца сложившейся) в нашей стране.

Результаты. Экономика

Плодами либерализации и приватизации в России стала власть бюрократии и кланово-корпоративных групп

В качестве основных структурных блоков нашей системы « X » возьмем для простоты результаты проведения трех основных «реформ», провозглашавшихся их авторами: либерализация, приватизация, демократизация [43] .

Нельзя сказать, что наши реформаторы не приложили усилий к либерализации российской экономики. Конечно, либерализация в России не сразу вышла на те рубежи, которых быстро достигли некоторые наши соседи из Центральной и Восточной Европы – но ведь и начинали-то они совсем с других точек отсчета. Скажем, венгерский рынок еще до начала «радикальных реформ» (в 1988 г.) был более либерализован, чем наш в 1992 году, в первый год после их начала. Но скачок в деле либерализации экономики в России был беспрецедентный, куда как более резкий, нежели в этих странах. В результате с плановой системой покончили, свободу предпринимателям дали, цены либерализовали – а все что-то «не вытанцовывается». Что же именно пошло не так, как было обещано (а кое-что – даже и не так, как задумано)?

Во-первых, советскую бюрократическую плановую систему выгнали в дверь, но она ухитрилась влезть обратно в окно. Правда, не в виде системы централизованного планового управления – ею-то как раз у нас и не пахнет. А вот отягчавший эту систему запашок произвольного бюрократического вмешательства в экономику почему-то никак не выветрится. Впрочем, ясно, почему: у власти осталась значительная часть прежней номенклатуры, с энтузиазмом включившаяся в рыночные реформы, а наше свободное предпринимательство предпочло терпеть на своей шее всевластие бюрократии, лишь бы эта бюрократия, не считаясь ни с чем, проложила им дорогу к светлому капиталистическому завтра.

Ну, а за это надо платить – ведь у чиновника в этом деле тоже должен быть свой интерес. Потому чиновник и запускает без зазрения совести свои лапы как в государственную казну, так и непосредственно в карманы населения, включая и господ предпринимателей. Делать же это он может одним, хорошо отработанным за столетия способом: оставляет окончательное толкование любых законов за собой, любимым, и, пользуясь этим, расставляет всюду бюрократические препоны и рогатки. А если хочешь эти препоны как-нибудь объехать – изволь раскошелиться! Если же поделишься с кем надо, не скупясь, тебе вообще позволят хапать обеими руками.

Так коррупция превратилась в главный элемент государственного регулирования экономики, а отношения чиновников и предпринимателей лучше всего характеризуются приобретшим универсальный смысл словечком «откат». Для такого типа поведения как предпринимателей, так и чиновников имеется в экономической теории даже специальный термин – rent seeking – то есть «поиск ренты», основанной на каких-либо исключительных преимуществах. При этом наш государственный аппарат нимало не озабочен проведением какой-либо осмысленной политики общенационального экономического регулирования, помимо решения простейшей задачи, от которой никак невозможно уклониться, – поддержания равновесия денежного обращения.

Во-вторых, даже если отвлечься от существования бюрократии, разросшейся далеко за пределы, достигнутые в советском прошлом, то и тогда наше рыночное хозяйство не выглядит примером торжества либерализации. Где же вожделенный свободный конкурентный рынок? А нет его. И быть не могло. Ибо эта сладкая капиталистическая мечта могла быть реальностью лишь где-нибудь в середине XIX века, да и то далеко не везде. Уж тем более призрачны были надежды создать свободный конкурентный рынок на постсоветском пространстве.

Тому есть немало причин – и высокий уровень концентрации и специализации производства, создававший объективную основу для монополизма, и сильнейшие позиции естественных монополий, и выросшие на этом базисе корпоративно-монополистические структуры, подчиняющие рынок собственному регулирующему воздействию, и своеобразный путь становления «правил игры» в российском рыночном хозяйстве.