Комната с привидениями - Чарльз Диккенс

День был облачен и пасмурен, густо падал снег, но к вечеру буря миновала и на безлунных небесах ярко засияли звезды. Свежевыпавший снег искрился отблесками небесных огней, и на фоне неба отчетливо выделялась черная громада — дом Мартина Фрейзера. Спальня его вот уже много ночей кряду оставалась темна, но окно старого мистера Фрейзера, расположенное ближе к нашему дому, струило на заснеженную лужайку потоки ослепительного света. Устав от непосильных дневных трудов и изматывающих душу переживаний, я склонилась к окну, припав разгоряченными щеками к морозным стеклам и повторяя про себя все подробности моего знакомства с Фрейзерами. Перед мысленным взором проносились картина за картиной, видение за видением — мечты о счастье, которое могло бы стать моим.

Я стояла перед окном, крепко прижимая к глазам руки, по которым катились слезы, когда в комнату, чтобы закрыть ставни, вошла няня. Заметив меня, она нервно вздрогнула и воскликнула:

— Мне померещилось, будто я увидела твою матушку! Сотни раз видела, как она вот так же стоит у этого самого окошка.

— Сьюзен, а как вышло, что моя мать не вышла замуж за мистера Фрейзера?

— Да как со всеми бывает — не поняли друг друга, даром что любили до безумия. Мистер Фрейзер первый раз женился ради денег, и брак был не из счастливых, так что он сделался изрядно угрюм и нелюдим. Они поссорились, и твоя мать назло ему объявила, что выходит за мистера Греттона, твоего отца! Ну вот! Мистер Фрейзер в одну ночь превратился в глубокого старика и с тех пор, пожалуй, ни разу не покидал дом, так что она больше никогда так его и не видела, хотя он жил совсем рядом. Но я-то частенько подмечала, когда твой отец был где-нибудь на балу, или на скачках, или на вечеринке с друзьями, как она стоит тут, точь-в-точь как ты сейчас, только последний раз на руках у нее была ты — я принесла тебя для поцелуя на сон грядущий. Она склонилась к окну и прошептала тихонько, глядя на небеса: „Бог свидетель, я честно пыталась исполнить свой долг перед мужем и моей крошкой!“

— Нянюшка, — попросила я, — оставь меня одну, не закрывай пока ставни.

Никакому самолюбию и жалости к себе не оставалось более места в моем сердце. Как часто твердила я себе, что нет на земле скорби, подобной моей, но ошибка моей матери была куда страшнее, а испытание — суровее, чем мое. Тяжкий крест, который она сама на себя взвалила, обрек ее на раннюю могилу, но не ушел в землю вслед за ней; этот крест, ставший после ее смерти во много раз тяжелее, покоился теперь на сердце старика, который, без сомнения, долгие часы размышлял о событиях своей ушедшей жизни и более всего об этом, ибо оно было печальнее прочих. Как же хотелось мне еще раз увидеться с ним — увидеть того, кто оплакивал гибель моей матери сильнее и дольше всех! И вот я решила тайком прокрасться через поля, по аллее и, если окно мистера Фрейзера не занавешено (как можно было предположить по струившемуся из него яркому свету), еще раз взглянуть на него в память о моей матери.

На крыльце я помедлила, словно мы обе стояли на пороге какой-то сомнительной авантюры, но с присущим мне упрямством отмела все колебания и устремилась в морозную ночь.

Да, окно было не занавешено — я разглядела это еще у ворот аллеи. Скоро я увижу его, того, кого любила моя мать, увижу, как в безрадостном одиночестве лежит он на кушетке, где провел все эти утомительные годы, пока Люси Фрейзер не подросла настолько, что смогла заменить ему дочь. И тут я вспомнила слухи, что с грустью поведала мне Сьюзен пару часов назад: будто внучка старика умирает, — и с растущей тревогой помчалась дальше.

Наконец я очутилась под окном, но комната эта не была более спальней тяжелобольного: кушетка исчезла из нее, равно как и экран перед камином, зато появилось маленькое креслице Люси Фрейзер. Не осталось там и признаков современного удобства или же роскоши — ни уюта, ни ярких красок, ни пышности: теперь это была просто библиотека и рабочий кабинет погруженного в занятия студента, что забывает о комфорте и пренебрегает им. Однако какой бы она ни была, сердце мое мгновенно узнало в ней родной дом, ибо там сидел Мартин, по своему обыкновению с головой окунувшись в какие-то вычисления и время от времени заглядывая в разложенные повсюду книги.

Возможно ли, что этот самоуглубленный человек совсем недавно еще столь пылко твердил мне о своей любви, а теперь равнодушный и безучастный сидит перед огнем в тепле и уюте, так близко, что я могла бы коснуться его рукой? Я же точно бездомная бродяжка, стою в темноте, на морозе, в полном отчаянии? Неужели эхо моих шагов уже не трепещет на его пороге, а призрак моего лица не встает между ним и его вычислениями? Я утратила право сидеть возле него, читать заметки, сделанные его рукой, и разгонять угрюмость, грозившую овладеть его натурой, и у меня даже не оставалось надежды (а для меня это было бы поистине надеждой и утешением), что какая-нибудь другая женщина, достойнее меня, сможет обрести утраченные мной права.

Тут раздалось слабое позвякиванье колокольчика. Мартин поднялся и покинул комнату. Я гадала, успею ли прокрасться внутрь и взять на память всего лишь один-единственный клочок бумаги, который он небрежно откинул в сторону, но едва трепещущей рукой взялась за ручку стеклянной двери, он вернулся с худенькой фигуркой крошки Люси Фрейзер на руках. Бережно укутав девочку в свободный плащ, он усадил ее в кресло и подкатил поближе к огню. Суровые черты его лица смягчились в нежной улыбке. Страстно желая вновь оказаться рядом с этим благородным сердцем и заставить холод и мрак отступить, я протянула к окну руки, а потом повернулась и побрела было прочь, в мой разоренный дом, унося в памяти это последнее нежное воспоминание, но внезапно в плюще у меня над головой раздался шорох и крохотная птичка, вылетев из гнезда в морозную ночь, ударилась об освещенные стекла окна.

В то же мгновение пес Мартина, и без того уже взбудораженный, потому что он-то давным-давно учуял меня, с лаем вскочил на окошко. И я едва успела спрятаться в кустах, как Мартин отворил дверь и вышел на террасу. Пес с радостным тявканьем помчался по моим следам, и пока его хозяин озирался по сторонам,