Пепел - Стефан Жеромский

После этой церемонии в зал вошло десятка полтора увядающих или совершенно увядших красавиц последних лет Станиславской эпохи. Сестры сначала положили оливковые ветви у подножия алтаря, а затем заняли места в рядах. Великий мастер открыл ложу и произнес на французском языке приветствие и поучение. При последних словах он пять раз ударил молотком, перевязанным в этот деиь голубой лентой, и тихо, как будто оробев, спросил, нет ли каких-нибудь предложений. Мастер церемоний ответил, что имеется непосвященная, желающая быть принятой в братство масонок. На вопрос: не возражает ли кто-нибудь против этой просьбы? – присутствующие встали и протянули правую руку к образу; тогда великий мастер послал одного из братьев подготовить кандидатку. Рафал был очень недоволен и разочарован.

Дамы, которых он увидел, не вызывали у него восторга, а новая кандидатка, надо полагать, должна была только увеличить число этих накрашенных и завитых развалин, прибавить еще одну кокетливую ужимку к сумме заученных, хотя давно уже безуспешных улыбок. С нескрываемым неудовольствием думал он о длительной церемонии, ожидавшей его в эту ночь в ложе, в которой было душно, как в римской бане. Брат правитель скрылся в дверях зала размышлений, хорошо памятного Рафалу, и долго не возвращался. Тем временем великий мастер, согласно ритуалу, задавал мастеру масонок вопросы, на которые та без запинки, со старческой жеманностью отвечала по-французски.

– Que faut-il pour rendre une loge juste et parfaite?

– Trois la composent, cinq la rendent juste, sept la rendent parfaite.

– Qui sontils?

– Le Vénérable, deux Surveillants, deux Compagnons et deux Apprentis.

– Dans quelle loge avez-vous été vécu?

– Dans la loge Saint-Jean.

– Pourquoi nos loges sont-elles dédiées à Saint-Jean?

– Parce que les Frères Maçons qui s'ètoient unis pour la conquête de la Terre Sainte avoient choisi Saint-Jean pour patron…[340]

В это время раздался сильный удар в дверь, и после обычных вопросов и ответов на пороге появилась непосвященная. Глаза ее были повязаны очень широкой повязкой, закрывавшей лицо от самого лба до губ. Золотая бахрома повязки спустилась на белоснежные плечи, на обнаженную грудь. Из-под повязки были видны только пышные золотистые волосы, связанные греческим узлом krobylos, и полуоткрытые губы. Пламя шести спиртовых ламп, колеблясь, отбрасывало на непосвященную трепетный свет. Рафал увидел эти пугливо, как у трехлетнего ребенка, полуоткрытые губы, увидел и замер в томительном ожидании. Ни одна мысль не могла родиться в его мозгу. Сердце билось все медленней, и только губы беззвучно рыдали:

– О волосы золотые… О губы, о мои губы…

Братья и сестры, завидев непосвященную, трижды хлопнули рукой по правому бедру. Два брата правителя дважды обвели прибывшую вокруг ложи, держа ее под руки, после чего она остановилась против великого мастера и ждала со склоненной головой.

Мастер вопросил:

– Кто ты, женщина?

– Меня зовут Гелена де Вит.

Услышав этот голос, Рафал чуть не вскрикнул. Он подавил возглас, готовый вырваться из груди, и только пальцы правой руки, как когти, впились в левую руку. Он трепетал от счастья и отчаяния, как трепещут ветви дерева, колеблемые ветром.

Великий мастер говорил что-то непосвященной, заикаясь и путаясь, как школьник, отвечающий урок. Наконец, после бесконечно длинных вопросов и ответов, после церемоний, длившихся, казалось, десятки лет, Рафал с трепетом услышал его слова:

– Мы дадим тебе первый луч света, который должен управлять твоими шагами. Дайте пани де Вит первый луч света.

Слезы затуманили глаза Рафала. Он видел, что кто-то приближается к пани де Вит и развязывает повязку. Он машинально поднял свою шпагу, как все, чтобы образовать стальной свод над головой кандидатки. Блеск клинков заслонил от него лицо, открывшееся из-под повязки, но через минуту он его увидел. Не дыша, словно в бесчувствии, он вперил холодный, дикий взор в это лицо, эти царственные глаза, дуги бровей и щеки, прелестнее аромата весенних цветов. Он услышал опять ее голос, когда она произносила присягу перед создателем мира, клянясь всем, что может быть святого для честной женщины, сохранить тайну под страхом меча архангела. Рафал дрожал и трясся, слушая эти слова. Волосы встали у него дыбом и дыхание смерти овеяло ему чело. Клыки и когти волка впились ему в горло, молотом били в грудь, впивались в ребра, а зеленые глаза сверкали, выплывая из страшной тьмы. Чудный голос звучал, как небесная песнь:

– Пусть огонь, царящий в высших воздушных сферах, охватит мою душу и, очистив ее, озарит путь добродетели…

«Страшный брат» потряс цепью и возложил ее на шею новой ученицы. Рафал не видел, что происходило вокруг него, не понимал, почему вновь вступающей сестре надели белый фартук и дали белые перчатки. Он не понимал ни единого слова из речи мастера, он смотрел и не видел, как мастер со счастливой улыбкой дал новой сестре, своей жене, поцелуй мира, и сказал:

– Позволь мне дать тебе поцелуй мира, ты же отдай его братьям и сестрам, равно как слово, знак и прикосновение.

Рафал весь ушел в себя. Он был в неведомом, нездешнем мире. Страдальческим взором смотрел он в свою душу, лежа на дымящемся снегу среди полей. Он видел надвигающуюся смерть. Вновь принятая сестра шла медленно, словно прекрасный дух, словно чудный, сладостный аккорд, извлеченный из волшебных струн виолончели, давая братьям и сестрам поцелуй мира. Протянув руку, она прикасалась к пальцам каждого из них и тихо, с глубоким почтением и смирением произносила таинственное слово «Feix», что значит «школа». Глаза ее были опущены, а чудная, почти совершенно обнаженная грудь дышала глубоко. Когда, обойдя середину, Гелена приближалась к тому ряду, в самом конце которого стоял Рафал, она повела глазами с выражением легкого, едва уловимого раздражения. Тем не менее она продолжала идти вперед, исполняя приказание мастера. Так подошла она к Рафалу. Протянув руку, она коснулась его пальцев, подняла глаза с почтением и легкой тревогой, желая, видно, узнать, отчего так дрожит эта рука, подняла глаза, как на лицо каждого из братьев… Но увидев его, последнего в ряду, она замерла. Глаза ее внезапно остановились, лицо поднялось еще выше. Ноги подкосились. Казалось, она вот-вот упадет навзничь. Медленно подняла она запрокинувшуюся голову. Улыбка на губах…

– Feix, – прошептала она, дрожа, но сияя, словно залитая светом луны.

Губы ее приблизились к губам Рафала и коснулись их тихим, жутко сладостным поцелуем. И в тот же миг шепот счастья, сменяясь внезапным испугом, слетел с них в уста любимого:

– О боже…

Искушение

Гелена де Вит ходила взад и вперед по своему будуару. Толстый ковер заглушал ее шаги, стены, обитые узорчатым атласом, ограждали от наружного шума. Вокруг было тихо, тихо и темно. Душная июньская ночь спустилась на сад и дом, заключив все в свои знойные объятия. Листья деревьев, затенившие окна, висели неподвижно и тяжело, словно плиты, выкованные молотом из железа… Гелена подходила к окнам, проскальзывала на балкон над газоном, снова возвращалась в комнату, не находя себе места…

Платье жгло ей плечи и бедра, блестящие атласные туфельки жали ногу, раздражал узел пышных, тяжелых, рассыпающихся волос. Тысячу раз уже решала она сбросить платье и распустить волосы, но всякий раз у нее беспомощно опускались руки и страдальчески сплетались пальцы. Она смотрела в черную ночь, сгустившуюся между деревьями, в ночь, чуть-чуть алеющую у края то ли от не остывшей еще вечерней зари, то ли от близкого уже восхода солнца, в ночь, пышущую жаром, как раскаленное железо, когда оно начинает стыть, и уста ее шептали тихие, тайные, запретные, в тоске рожденные слова. Она впивалась взором в невидимые аллеи, глубокие недра которых дышали сладкой тревогой, упоительным страхом, и внимала невозмутимой вечной тишине ночи. Она протягивала к саду тоскующие руки и тоскующие уста, прижимала к пустоте голову, жаждущую опоры, клала ее на плечо ночи и, раздувая ноздри, вдыхала пряный аромат нарциссов, смутный, безмолвный, неизъяснимый аромат тоски. Какой чудной была для нее эта знойная ночь, какой особенной, непохожей на другие, единственной в жизни! Она манила к себе, в свои полные невыразимого блаженства недра, которых никогда не удастся изведать…

Долгие погожие дни, сухие ветры и море зноя предшествовали ей, неделями творили ее. И вот она простерлась над землей, жуткая и торжественная, всемогущая и непреоборимая, и взывала из глубокой тьмы. Из мрака ее на облаках ароматов уносилась ввысь радость, всеобъемлющая, гордая радость, широким взмахом освобождающая от пут тело и душу. Но не одна 'эта радость давала счастье. О нет! Она была лишь надеждой на счастье, которое близко, которое кружит вокруг дома, таится в дымке ароматов, ждет и робко, бесшумно ступает по земле. Сердце громко билось в груди Гелены де Вит, и удары его звучали в ушах, как шаги грядущего счастья. В одном месте между облаками листвы виднелось чистое темно-синее небо и мириады звезд на нем. Звезды были яркие, близкие и сверкали, как брильянты. Гелене казалось, что она видит их огромные тела и острые грани. Она подняла глаза к извечной беспредельности неба и стояла так долго, покачиваясь мягко и гармонично. Она слышала в себе как бы мелодию звезд, их песню, которая врывается в сердце незримыми путями, как врывается в душу аромат цветущего сада. Звезды говорили: