Сын повелителя сирот - Адам Джонсон

Я устроил родителям настоящий пир, и у нас у всех было приподнятое настроение. Ради такого случая я зажег вторую свечу. Я представлял себе, как стою на краю крыши нашего дома под звездами и делаю свой первый звонок с телефона Командира Га так, будто именно в этот момент передо мной открывается вся Вселенная, благодаря впервые попавшему в мои руки устройству, которое позволит мне связаться с любым человеком на Земле. Но вместо этого я немного поиграл с телефоном, пока мы ели, «пройдясь» по пунктам меню. Здесь использовался латинский алфавит, но я искал только номера, а в телефоне не было ни входящих, ни исходящих звонков.

– Что у тебя там? – спросил меня отец, прислушиваясь к звуку телефона.

– Ничего, – ответил я.

На мгновенье мне показалось, что мать взглянула на телефон, но когда я поднял на нее глаза, оказалось, что она смотрит прямо перед собой, с удовольствием поглощая рассыпчатый белый рис – продовольственные карточки на рис не выдавали уже несколько месяцев подряд, и мы долгое время питались одним пшеном. Раньше родители спрашивали, где я беру деньги, чтобы покупать продукты на черном рынке, но в последнее время они перестали задавать мне подобные вопросы. Я придвинулся к матери, поднял руку с телефоном и медленно поводил им у нее перед глазами. Даже если она и увидела устройство, то виду не подала.

Я снова стал нажимать клавиши телефона. Не то чтобы я не знал ни одного телефонного номера – это действительно так и есть – просто я лишь в эту секунду осознал, что звонить мне некому. У меня не было ни женщины, ни коллеги, ни даже родственника, с которыми мне захотелось бы поговорить по телефону. Неужели у меня совсем нет друзей?

– Папа, – обратился я к отцу, который ел свой любимый соленый арахис, поджаренный с перцем чили. – Папа, если бы тебе потребовалось с кем-то связаться, с любым человеком, то кто бы это был?

– А зачем мне это, – удивился он. – Мне это не нужно.

– Я говорю не о том, что нужно, – уточнил я. – Речь идет о твоем желании: ты бы хотел позвонить своему другу или родственнику?

– Наши товарищи по Партии удовлетворяют все наши потребности, – вмешалась моя мать.

– А как же твоя тетя? – допытывался я. – Ведь у тебя есть тетя, которая живет на Юге?

Лицо отца оставалось неподвижным, лишенным всяких эмоций.

– У нас нет ничего общего с этим коррумпированным капиталистическим государством, – ответил он.

– Мы порвали с ней всякие отношения, – сказала мать.

– Но ведь я вас спрашиваю не как государственный дознаватель, – объяснил я им. – Я ваш сын. Давайте поговорим по-семейному.

Родители продолжали есть в тишине. Я снова занялся телефоном, просмотрел его функции, ни одна из которых, казалось, не была включена. Набрал пару цифр наугад, но телефон не подключился к сети, хотя вышка сотовой связи была видна из нашего окна. Я прибавил, а затем убавил громкость звука, но гудка в телефоне так и не услышал. Попытался включить камеру, но и это мне не удалось. Похоже, мне все-таки придется продать этот телефон. И все же мне не давала покоя мысль, что я не смог даже придумать, кому бы позвонить. Я мысленно перебрал профессоров своего университета, но двоих моих самых любимых преподавателей отправили в трудовые лагеря – мне действительно было неприятно ставить свою подпись под постановлением о признании их виновными в подстрекательстве к мятежу, но это входило в мои обязанности, поскольку к тому времени я уже был стажером в Подразделении 42.

– Подождите, я вспомнил, – обратился я вновь к родителям. – Когда я был маленьким, вы дружили с одной супружеской парой. Они приходили к нам, и вы до позднего вечера вчетвером играли в карты. Разве вам не интересно, как у них дела? Неужели вы не захотели бы им позвонить, будь у вас такая возможность?

– По-моему, я никогда о таких людях не слышал, – ответил отец.

– Да нет же, – упорствовал я. – Я прекрасно их помню.

– Нет, – стоял на своем отец. – Наверное, ты ошибаешься.

– Папа, это же я. Больше в комнате никого нет. Нас никто не слышит.

– Прекрати этот опасный разговор, – потребовала мать. – Мы ни с кем не встречались.

– Я и не говорю, что вы с кем-то встречались. Вы вчетвером играли в карты после работы, когда завод закрывался. Вы смеялись и пили соджу.

Я потянулся к отцу, намереваясь взять его за руку, но тот от неожиданности отпрянул.

– Папа, это я, твой сын. Возьми меня за руку.

– Не сомневайся в нашей верности Партии, – произнес отец.

– Это что, проверка? – спросил он, блуждая по комнате своими белесыми глазами. – Нас что, проверяют? – обратился он в пустоту.

Каждый отец когда-нибудь объясняет своему сыну, где и как нужно себя вести и чтó следует говорить в определенных случаях, добавляя при этом, что внутри мы все равно остаемся самими собой, мы – одна семья. Мой отец поговорил со мной об этом, когда мне исполнилось восемь лет. Мы сидели под деревом на холме Моранбонг. Он сказал мне, что каждому из нас уготован особый путь. На этом пути мы должны делать все то, о чем нас предупреждают знаки, и соблюдать все правила, которые нам предписываются. Он говорил, что даже если мы вместе идем по этому пути, то внешне нам следует вести себя так, будто каждый из нас – сам по себе, хотя внутренне мы держим друг друга за руки. По воскресениям заводы не работали, поэтому воздух был чистым, и я представлял себе этот путь впереди. Он пересекал долину реки Тэдонган, вдоль него росли ивы, над которыми проплывали кучки белых облаков. Мы ели мороженое с ягодным вкусом и слушали, как переговариваются старики, которые играли в чанги[24] и азартно бросали карты во время партии в хато. Вскоре я стал мечтать об игрушечных корабликах, вроде тех, с которыми играли у пруда янбаны. Но отец продолжал вести меня вдоль по этому пути.

– Я осуждаю этого мальчика за то, что у него синий язык, – сказал он, указывая на меня. Переглянувшись, мы рассмеялись.

Я вытянул вперед руку и ткнул ею в собственного отца.

– А этот гражданин ест горчицу.

Незадолго до этого я впервые попробовал горчичный корень, и родители засмеялись, увидев мое скривившееся лицо. Теперь все, связанное с горчицей, казалось мне смешным.

– У этого мальчика контрреволюционные взгляды на горчицу. Его нужно отправить на горчичную ферму для борьбы с его горчичным мышлением, – произнес отец, обращаясь к невидимому чиновнику.

– Этот папа ест огуречное мороженое вместе с горчичными какашками, – сказал я.

– Это ты хорошо придумал. А теперь возьми меня за руку, – попросил отец.

Я вложил свою маленькую ладошку в его руку. Скривив губы от ненависти, он закричал:

– Я объявляю этого гражданина марионеткой империалистов, его будут судить за преступления против государства. – Его лицо побагровело от ярости.

– Я был свидетелем того, как он распространял капиталистические идеи, пытаясь отравить наш разум своими гадкими, предательскими речами.

Старики отвлеклись от своих игр и недоуменно уставились на нас.

Я в ужасе готов был заплакать.

Отец сказал:

– Видишь, эти слова произнесли мои губы, но при этом твоя ладонь оставалась в моей руке. Если твоей матери когда-нибудь придется сказать мне нечто подобное, чтобы защитить нас с тобой, знай, что внутри мы с ней держим друг друга за руки. А если когда-нибудь тебе придется сказать нечто подобное мне, я буду знать, что это – ненастоящий ты. Внутри мы вместе. Внутри отец и сын будут всегда держаться за руки.

Он протянул руку и взъерошил мне волосы.

Стояла глубокая ночь. Я не спал. Пытался уснуть, но не мог. Лежа без сна в кровати, я силился понять, как Командир Га умудрился изменить собственную жизнь и стать кем-то еще . Не имея записей в личном деле о том, кем он на самом деле являлся… Как можно избежать теста Партии на пригодность или не пройти экзамен на Правильность мышления, которые проводят учителя на протяжении двенадцати лет? Я чувствовал, что жизненная история Га была полна друзей и приключений, я ему завидовал. Меня не волновало то, что он, вероятно, убил женщину, которую любил. Как он смог найти свою любовь? Как он с ней справился? И была ли любовь причиной его изменений или же, как я подозревал, она пришла к нему лишь тогда, когда он стал другим человеком? Я подозревал, что внутри Га оставался тем же человеком, но его внешний вид полностью поменялся. Я мог относиться к этому с уважением. Но разве настоящее изменение личности не предполагает преодоления человеком всего этого пути, дабы в итоге обновить свою внутреннюю сущность?

У этого Командира Га не было даже своего личного дела – у меня имелось только личное дело товарища Бука. Ворочаясь в кровати, я все думал о том, как Га удается оставаться таким безмятежным? Поняв, что все равно не усну, я встал, зажег свечу и принялся внимательно читать личное дело Бука. Я был уверен, что мои родители не спали, они спокойно лежали и ровно дышали, слушая, как я шуршал бумагами в поиске хоть какой-нибудь информации о личности Га в деле товарища Бука. Я впервые стал завидовать сотрудникам отдела «Пуб Ёк» и их умению получать ответы на свои вопросы.