Анж Питу - Александр Дюма

– Добрым другом! – вскричала королева с новым взрывом презрения. – Вы, сударь?! Другом короля?!

– Конечно, – невозмутимо ответствовал Жильбер, – почему бы и нет?

– Ах, да, опять благодаря вашим тайным способностям, с помощью ваших оккультных наук, – прошептала она. – Кто знает? Мы уже видели Жаков и Майотенов; быть может, возвращается эпоха Средневековья? Вы возрождаете приворотные зелья и колдовские чары. Вы собираетесь управлять Францией посредством магии; вы надеетесь стать Фаустом или Никола Фламелем – У меня и в мыслях нет ничего подобного, ваше величество.

– Нет в мыслях, сударь! Сколько чудовищ более жестоких, чем чудовища из садов Армиды, более жестоких, чем Цербер, вы усыпили бы у врат нашего ада?

Произнося слова: «вы усыпили бы», королева устремила на доктора еще более испытующий взгляд.

На сей раз Жильбер невольно покраснел.

То было неизъяснимой радостью для Марии-Антуанетты, она почувствовала, что на сей раз ее удар попал в цель и больно ранил врача – Ведь вы же умеете усыплять, – продолжала она, – вы учились везде и на всем и несомненно изучили магнетизм вместе с чародеями нашего века, с людьми, которые превращают сон в предателя и выпытывают у него секреты.

– И правда, ваше величество, я часто и подолгу учился у Калиостро – Да, у того, кто осуществлял сам и заставлял осуществлять своих последователей моральное воровство, о котором я только что говорила, у того, кто посредством магического усыпления, которое я назвала бы подлостью, отнимал у одних душу, у других тело.

Жильбер снова уловил намек, но на сей раз не покраснел, а побледнел. Королева затрепетала от радости.

– О, ничтожество, – пробормотала она, – теперь я ощутила, я ранила тебя до крови.

Но даже самые глубокие волнения недолго были заметны на лице Жильбера. Подойдя к королеве, которая, радуясь победе, неосмотрительно подняла на него глаза, он сказал:

– Ваше величество напрасно стали бы оспаривать у этих ученых мужей, о которых вы изволите говорить, главное достижение их науки: умение усыплять не жертвы, нет, но пациентов – магнетическим сном. Особенно несправедливо было бы оспаривать у них право всеми возможными средствами стремиться к открытию новых законов, которые, будучи признаны и приведены в систему, смогут перевернуть мир.

Стоя против королевы, Жильбер смотрел на нее, сосредоточив всю свою волю во взгляде; когда он смотрел так на нервную Андре, она не могла выдержать его взгляда.

Королева почувствовала, как при приближении этого человека по ее жилам пробежал озноб.

– Позор! – сказала она. – Позор людям, которые злоупотребляют темными и таинственными силами, чтобы погубить душу или тело!.. Позор Калиостро!

– Ах! – отвечал Жильбер проникновенным голосом, – остерегайтесь, ваше величество, слишком строго судить ошибки, совершаемые человеческими существами.

– Сударь!

– Всякий человек порой ошибается, ваше величество, всякий человек вольно или невольно вредит другому человеку, и без себялюбия, которое является залогом независимости каждого, мир был бы не более чем огромным и вечным полем брани. Одни скажут: все очень просто: лучшие – это те, кто добры. Другие скажут: лучшие – это те, кто менее злы. Чем выше судья, тем снисходительнее он должен быть. С высоты трона вы меньше чем кто бы то ни было вправе строго осуждать чужие прегрешения. Вы, восседающая на земном престоле, явите высшую снисходительность, как Господь, восседающий на престоле небесном, являет высшее милосердие.

– Сударь, – возразила королева, – я иначе смотрю на свои права и обязанности, я царствую для того, чтобы карать и вознаграждать.

– Не думаю, ваше величество. По моему мнению, напротив, вы, женщина и королева, возведены на престол для того, чтобы примирять и прощать.

– Надеюсь, вы не собираетесь читать мне нравоучений, сударь?

– Ни в коем случае, я всего лишь отвечаю вашему величеству. К примеру, я вспоминаю Калиостро, о котором вы давеча упомянули и чье учение отвергали, и мое воспоминание восходит к временам более ранним, чем ваши трианонские воспоминания; я вспоминаю, что в садах замка Таверне Калиостро доказал супруге дофина могущество этой неведомой мне науки, о чем она без сомнения должна хорошо помнить: ведь это доказательство произвело на нее впечатление столь сильное, что она лишилась чувств.

Жильбер попал в цель; правда, он разил наугад, но случай помог ему, и удар был таким метким, что королева побелела как полотно.

– Да, – сказала она хрипло, – да, правда, он явил мне во сне отвратительную машину; но я и поныне не знаю, существует ли эта машина в действительности?

– Не знаю, что он вам показал, ваше величество, – продолжал Жильбер, довольный произведенным впечатлением, – но я доподлинно знаю, что нельзя оспаривать титул ученого у человека, который приобретает над себе подобными такую власть.

– Себе подобными! – презрительно пробормотала королева.

– Пусть я ошибаюсь, – продолжал Жильбер, – в этом случае он обладает еще большим могуществом, ибо склоняет до своего уровня под гнетом страха голову королей и князей земли.

– Позор, повторяю вам, позор тем, кто злоупотребляет слабостью и доверчивостью.

– Иными словами, позор тем, кто пользуется наукой?

– Химеры, ложь, подлость.

– Что это значит? – спокойно спросил Жильбер.

– Это значит, что Калиостро подлый шарлатан и что его так называемый магнетический сон – преступление.

– Преступление?

– Да, преступление! – настаивала королева. – Ибо это воздействие пойла, отравы, яда, и человеческое правосудие в моем лице сумеет настигнуть и покарать тех, кто изготовляет подобные зелья.

– Ваше величество, ваше величество, – терпеливо увещевал Жильбер, – молю вас о снисхождении к тем, кто совершил ошибку в этом мире.

– А, так вы раскаиваетесь?

Королева заблуждалась: по мягкому голосу Жильбера она заключила, что он просит за себя. Она заблуждалась; это было преимущество, которым Жильбер не преминул воспользоваться. – В чем? – спросил он, устремив на Марию-Антуанетту пылающий взор, которого она не смогла выдержать и опустила глаза.

Королева осеклась, потом сделала над собой усилие и сказала:

– Королеве не задают вопросов и не наносят обид; вы новичок при дворе – запомните это; но вы, кажется, говорили о тех, кто совершил ошибку и взывал к моему снисхождению?

– Увы, ваше величество, – сказал Жильбер, – какое человеческое создание можно назвать непогрешимым? То, которое так глубоко забилось в скорлупу своей совести, что уже недоступно постороннему глазу? Вот что часто именуют добродетелью. Будьте снисходительны, ваше величество.

– Но, если так рассуждать, – неосторожно начала королева, – то для вас, сударь, для вас, ученика этих людей, чей взгляд ищет истину даже на дне сознания, нет добродетельных существ?

– Это верно, ваше величество.

Она разразилась смехом, в котором звучало откровенное презрение.

– Помилуйте, сударь! – воскликнула она. – Извольте вспомнить, что вы не на площади, где вас слушают глупцы, крестьяне и патриоты.

– Поверьте, ваше величество, я знаю, с кем говорю, – возразил Жильбер.

– Тогда больше почтения, сударь, либо больше притворства; окиньте взглядом свою жизнь, измерьте глубины совести, которая у людей, которые трудились на самых разных поприщах, несмотря на весь их гений и опыт, должна быть такая же, как у всех смертных; припомните хорошенько все, что было в ваших помыслах низкого, вредного, преступного, все жестокости, насилия, даже преступления, какие вы, быть может, совершили. Не перебивайте меня! И когда вы подведете итог, господин доктор, склоните смиренно голову и не приближайтесь более в надменной гордыне к обиталищу королей, которым, во всяком случае, пока, доверено Богом читать в душах людей, преступивших закон, их затаенные мысли и налагать без жалости и снисхождения кару на виновных. Вот что вам надлежит сделать, сударь. Раскаяние вам зачтется. Поверьте мне, лучшее средство исцелить столь больную душу, как ваша, было бы стать отшельником и жить вдали от почестей, ибо они внушают людям ложные представления об их величии. Так что я посоветовала бы вам держаться подальше от двора и отказаться от желания врачевать недуги его величества. Вам следует взяться за лечение, которое угоднее Господу, нежели любое другое: вам надо излечить самого себя. У древних ведь даже есть поговорка:

Ipse cura medici17.

Однако вместо возражений, которые бы лишь сильнее раздосадовали королеву, она неожиданно услышала мягкий ответ Жильбера:

– Я уже сделал все, что советует ваше величество.

– Что сделали, сударь?

– Я подумал.

– О себе?

– Да, о себе, ваше величество.

– Ну и как, верно ли я угадала то, что вы увидели в глубинах собственной души?

– Не знаю, что имеет в виду ваше величество, но сам я понимаю, что человек моих лет, должно быть, не однажды прогневил Бога!