Чингисхан. Верховный властитель Великой степи - Александр Викторович Мелехин

территорию в надежный проход как на юг — в сторону мусульманских государств, так и на запад — на территорию степных тюркских народов, и далее на Русь и в Европу[812].

В этих новых обстоятельствах Чингисханом был изменен титул, который признавался за его харлугским зятем; об этом свидетельствует требование, выдвинутое Чингисханом к новому хургэну (зятю): «И повелел Чингисхан, чтобы его (Арслан-хана. — А. М.) называли Арслан-сартактай, т. е. таджик, и соизволил сказать: «Как можно звать его Арслан-хан?»»[813]

По мнению Г. В. Вернадского, цель этого требования Чингисхана заключалась в том, чтобы, «во-первых, утвердить достоинство монгольского императорского (ханского) титула превыше титулов, прилагаемых к правителям народов. Во-вторых, не давать повода к утверждению феодальной знати признанием законности каких-либо феодальных титулов»[814].

Итак, «призыв к подчинению» был услышан всеми, к кому его обратил Чингисхан. Причем, как мы видим, важная роль в реализации планов Чингисхана сыграли его дочери, использовав которых он смог «породниться» с харлуками, уйгурами и ойратами, тем самым не дав их втянуть в античингисовскую коалицию.

Суждение американского исследователя Джека Уэзерфорда по поводу действий Чингисхана, направленных на рассширение и укрепление своего государства, как всегда, оригинально, но вполне обосновано: «Расширяя свое родство на сибирские племена (на «лесные народы». — А. М.) и уйгуров (а также харлугов. — А. М.), Чингисхан не просто заключал союзы между царскими семьями. Он принимал весь народ в состав своей империи, как родной, поскольку в мышлении племен степи, породнившись с ханом, он принимал в семью и весь его народ. Так идея родства постепенно переросла в некое подобие гражданства. Поскольку Чингисхан продолжал эксплуатировать эту практику еще много лет, она приняла форму универсального гражданства, основанного не на религии, как это было среди христиан и мусульман, и не только на биологическом родстве, как это было в традиционных кланах степи. Оно было основано просто на верности, терпимости[815] и преданности»[816].

* * *

Чингисхан в описываемый нами период времени, помимо укрепления своих позиций на западе, намеревался окончательно добиться покорности от правителей своего южного соседа — тангудской державы Си Ся. Но если «покорение лесных народов» далось посланному к ним старшему сыну Чингисхана, Зучи, малой кровью, а харлуки и уйгуры и вовсе сами объявили о своей покорности Чингисхану, то установление сюзеренитета над государством тангудов Си Ся характеризуется нашими источниками как настоящий «карательный поход», реальная «война против непокорных тангудов».

Рашид ад-дин в качестве причины второго выступления монголов на войну с тангудами в 1207 году называет то, что «(племена) области Тангуд постоянно бунтовали, не платили дани и не выказывали (должного) уважения»[817]. Правда в другом месте своего «Сборника летописей», персидский историк называет, возможно, и другую причину этого похода: «…В третий год, бывший годом зайца и называемый (по-монгольски) толай-йил (туулай жил. — А. М.), Чингисхан с большим войском… осенью и зимой был занят войной против той области (Тангуд. — А. М.) и ее освобождением (от неприятеля). Большую часть ее он покорил»[818].

Из первого свидетельства Рашид ад-дина следует, что в результате первого похода монголов на Си Ся в 1205 году тангуды обязались платить монголам дань, но их новый владетель (им стал Ли Ань Цюань) нарушил эти договоренности и, к тому же, не отнесся к Чингисхану, недавно провозглашенному ханом Великого Монгольского Улуса, с должным почтением.

«Неприятелем», о котором упоминает Рашид ад-дин во втором процитированном отрывке, по-видимому, являлись все те же «непримиримые», остатки племен найман и мэргэд.

Российский исследователь Р. П. Храпачевский, описывая второй поход Чингисхана на страну тангудов, приводит утверждение китайских военных историков по поводу еще одной возможной причины этого похода: «В 1207 г. во время второго тангудского похода, согласно китайским источникам, монголами были захвачены еще два города. Был взят Волохай[819] (иначе — Уйрака), крепость в горном проходе Алашаньских гор в Нинся… Она имела важное стратегическое значение, запирая прямую дорогу на столицу (тангудов. — А. М.).

В источниках нет деталей взятия, можно предположить, что сработал фактор внезапности, так как крепость закрывала очень тесный проход (всего около 24 м шириной) и была слишком хорошо защищена природными условиями и оборонительными сооружениями, чтобы быстро пасть. Она стала базой для последующих операций монголов.

Вторым городом был Цзечжоу, который был взят «с боя», в ходе которого была пробита стена, а затем перебито все население до последнего человека («Чжунго цзюнши ши» (История военного дела Китая) С. 125).

Таким образом, уже через два года после первых опытов взятия городов монголы научились разбивать крепостные стены, что показывает их способность быстро учиться осадному искусству…

Два тангудских похода очевидным образом расширили возможности монголов брать укрепленные города, они получили практический опыт следующих способов их взятия, которые зафиксированы при успешных осадах четырех тангудских городов-крепостей: блокада на измор; внезапное нападение или взятие хитростью; непрерывные штурмы в лоб за счет численного превосходства; взятие штурмом после пробития брешей в стенах.

В последнем случае можно предположить появление у монголов осадной техники: камнеметов и таранов. Это вполне вероятно по причине большого числа пленных, взятых в двух походах, которые были в первую очередь военными, ремесленниками и прочими полезными для монголов специалистами. Поэтому не кажется преувеличением утверждение китайских военных историков, что «Чингисхан, через два года (в 1207 г.), повторно напал на Си Ся (страну тангудов. — А. М.) для изучения способов взятия городов-укреплений» («Чжунго цзюнши ши» (История военного дела Китая) С. 125)»[820].

Думается, что, помимо моральных и, несомненно, экономических (природные и людские ресурсы) аспектов «тангудского вопроса», Чингисхан в это время «стал замышлять поход на Цзинь» (чжурчжэньскую державу Цзинь), и, в первую очередь, его интересовал вопрос «стратегического партнерства» в грядущей войне против заклятых, кровных врагов монголов — империи Цзинь.

Чингисхан прекрасно понимал, что, только нейтрализовав Си Ся, как потенциального союзника империи Цзинь, и обеспечив себе надежный тыл и дополнительный плацдарм для нападения на чжурчжэней, он будет готов к этой войне.

В конце концов Чингисхану стало очевидно, что новый правитель страны тангудов сделал ставку на державу Цзинь и заставить его перейти на свою сторону можно только силой оружия.

Хотя персидский историк Рашид ад-дин утверждал, что Чингисхан в результате второго похода на страну тангудов в 1207–1208 гг. «…покорил всю эту область и вернулся назад победителем…»[821], дело обстояло не совсем так. Иначе бы, зачем Чингисхану было покидать страну тангудов в 1208 году и снова нападать на нее через год, в 1209 году?!

Окончательно убедившись в том, что новый император Цзиньской империи Вэй Шао (Вэй Шюй, Вэй ван Юнжи) не намерен оказать тангудам серьезную военную