Блюз мертвых птиц - Джеймс Берк

— Но кто-то должен знать, кто он такой, — ответил я.

— Дэйв, ты не понимаешь. Этот мужик тот, кем его считают другие. Все, что ты на него накопаешь — плоды чьего-то литературного вымысла. Ты же почитатель Джорджа Оруэлла. Помнишь, что он говорил об истории? Она закончилась в 1936 году. Если не хочешь снова забухать, лучше оставь это дерьмо в покое.

Это было вовсе не то, что я надеялся услышать. Я пытался списать его слова на цинизм агента ЦРУ, который в свое время помог привести к власти диктатора в Чили, снабжал оружием террористов в северном Никарагуа и был связан с людьми, стоявшими за камерами пыток и ответственными за убийства теологов, выступавших за освобождение. К сожалению, те, кто стал свидетелем темной стороны нашей истории, как правило, были и теми, кто помогал в ее низвержении, а потому нам легко сбрасывать их слова со счетов. Иногда я задумывался о том, что их самое большое бремя заключалось в том, что они, в конце концов, понимали, что помогали другим людям красть свои собственные души.

— Мы узнаем, кто он. И мне плевать, сколько времени это потребует, — после недолгого раздумья, озвучил я свое решение.

После долгой паузы мой друг, разрушивший сваю печень, два брака и жизни своих детей, повесил трубку. Закончив работу, я отправился домой, сел в складное кресло у канала и всмотрелся в течение, несущее воды к югу, в сторону Мексиканского залива. Клет сказал, что, быть может, у нас есть свой Джон Уэйн Гейси, живущий неподалеку в комфорте довоенного дома, который мог бы стать сценой для спектакля Теннеси Уильямса. Только вот сравнение хромает. Гейси был серийным убийцей молодых мужчин и мальчиков, чьи тела прятал в стенах и нишах своего жилища. Возможно, Гейси и не был психом, но нет никаких сомнений в том, что он был умственно нездоров. Говорят, что его последними словами, обращенными к одному из охранников, препроводивших его на казнь, были «поцелуй меня в задницу». Алексис Дюпре же был полностью рациональным стариком, ни в коей мере не страдавшим помутнением рассудка, и если он действительно был членом СС, его преступления, вероятно, были гораздо более тяжелыми и многочисленными, чем преступления Гейси. Каждый раз, когда я делал тот или иной вывод на его счет, мне приходилось использовать слово «если». Почему же? Во времена «Гугла» и Акта о свободе информации я не мог найти ни одного неоспоримого факта о его жизни.

Я пытался подумать о том, кем Алексис Дюпре не является. Он утверждает, что был узником Равенсбрюка. Но если он был охранником или младшим офицером в Равенсбрюке, а не заключенным, какой смысл ему рассказывать о лагере, ведь остальные выжившие могут в любой момент опознать его по фотографии? Если Алексис Дюпре был членом СС, он, вероятно, проходил службу в лагере, о котором никогда не упоминал, быть может, его освободили советские войска, и тогда архивы были конфискованы советской разведкой и их не представили войскам союзников. Когда немецкая армия начала разваливаться на востоке, СС бежали на запад, оставляя за собой тысячи тел в товарных вагонах, в железнодорожных депо или в штабелях у крематориев, словно хворост. Они использовали форму обычных армейских частей в надежде сдаться американцам или британцам, а не русским, которые бы их просто расстреляли.

Алексис Дюпре был умным человеком. Не исключено, что он сделал еще один шаг в своем обмане и вытатуировал тюремный номер на левой руке, играя роль выжившего узника и ветерана Французского Сопротивления, состоявшего в основном из коммунистов. Кем бы Дюпре ни был, он точно не придерживался левых взглядов. Быть может, он был информатором. Он точно походил на эгоистичного перебежчика. Был ли он другом знаменитого военного фотографа Роберта Капы? Из всех возможных предположений о прошлом Дюпре я был уверен, что уж это точно ложь. Я был уверен в том, что фотография солдат-республиканцев, сделанная во время штурма Мадрида и подписанная Капой, была лишь очередной фальшивкой семьи Дюпре. Все работы Капы давно опубликованы, включая потерянный ранец с фотографиями, обнаруженный в Мексике в 1990-е годы. К тому же Капа был социалистом, у которого высокомерный представитель элиты вроде Дюпре вызвал бы лишь отвращение.

«А дальше-то что?» — спросил я себя.

Ветви кипариса над моей головой были хрупкими и тонкими, словно паутина в лучах позднего солнца. Вдоль берега среди кувшинок проплывала панцирная щука, прокладывая себе путь напоминающим толстую иглу носом, разрезая поверхность воды лакированным хребтом, своей гибкостью напоминая скорее змею, нежели рыбу. Огромные шестерни разводного моста натужно поднимали его огромный вес в небо на фоне плавящегося горизонта. Порыв ветра пронес по центру канала длинный луч янтарного света, словно победную песнь уходящему дню и приближающейся прохладе ночи, как будто вечерняя пора и смена времени года были столь бесшовной и неотделимой частью жизни, что лишь самые никчемные и упрямые из нас стали бы это отрицать.

Медитации о смерти — дешевый прием, не дающий ни малейшего утешения в борьбе со злом. Зло — это не абстракция, и игнорировать его — значит стать его жертвой. Земля пребывает вовеки, но так же вечны и раковые клетки, которые никогда не спят.

Я задумался о том, что Клет может оказаться прав: на каком-то этапе действительно возникает желание взять старика за яйца. Эти слова заставили меня передернуться. Нельзя давать силы своему врагу, и нельзя позволять ему заставлять других уподобляться себе. Я поднял еловую шишку и попытался забросить ее в середину потока, словно этот жест не только позволил мне отвлечься от мыслей, но и освободил мою душу. Но на сердце было все так же тяжело, и я понимал, что не успокоюсь, пока не найду убийц Блу Мелтон и не верну Ти Джоли в ее каджунский домик на берегу Байю-Тек.

За ужином я не мог сосредоточиться на том, что обсуждали Молли и Алафер.

— Дэйв, это будет то еще мероприятие, — заявила Алафер.

— Ты имеешь в виду Фестиваль сахарного тростника? Ну да, так всегда бывает, — ответил я.

— Фестиваль сахарного тростника прошел месяц назад. Я говорю о музыкальном ревю 40-х годов, — поправила она.

— Я думал, ты говоришь о следующем годе, — промычал я.

Молли вгляделась в мое лицо и не отводила взгляда, пока я не моргнул.

— Что сегодня произошло? — спросила она.

— Кто-то вломился в офис Клета. Вероятно, друзья Варины Лебуф, — ответил я.

— Они что-то искали? — спросила жена.

— Зачем ставить себя на место уголовников? Это все равно что засунуть руку в несмытый унитаз, — пробурчал я.

— Вот уж сказанул, так сказанул, — заметила Алафер.

— Это просто метафора, — ответил я.

— В следующий раз не забудь сначала рвотные пакетики раздать, — ответила на мои жалкие оправдания Алафер.

— Прекратите оба! — тут уж не выдержала Молли.

— Варина является частью какого-то заговора. Клет заполучил разоблачительные записи, которые впоследствии уничтожил, но Варина думает, что они все еще у него. Кого я никак не могу выбросить из головы — так это Алексиса Дюпре. Я думаю, он служил в СС, а если так, то он работал в лагере смерти в Восточной Европе.

— И почему ты пришел к такому выводу? — спросила Молли.

— Дюпре — это полная противоположность тому, что он о себе говорит, — ответил я.

— Удобно, не так ли?

— Думаешь, он ветеран французского подполья, человек мира? Он и его семья терроризировали фермеров, которых ты пыталась организовать, — ответил я.

— Но это еще не означает, что он бывший нацист.

Я положил нож и вилку на край тарелки так мягко, как только мог, и встал из-за стола, в висках у меня стучала кровь. Я вышел на веранду, сел на ступеньки и бросил взгляд на светлячков, мерцающих в деревьях, и на листву, которую ветер гонял по земле. Я заметил картонную коробку, завернутую в коричневую бумагу, стоящую у нижней ступеньки крыльца. Упаковочная бумага была тщательно сложена на углах и аккуратно перевязана бечевкой. Надписей на коробке не было. Я открыл перочинный нож, разрезал бечевку, снял бумагу, открыл коробку и заглянул внутрь. На поверхности упаковочного материала, представлявшего собой смесь соломы и древесных завитушек, лежал конверт с приклеенным к нему скотчем розовым стебельком. Внутри была толстая карточка с серебряным обрамлением, по центру которой располагалась надпись, сделанная синими чернилами. Я долго не мог отвести взгляда от надписи, затем ножом отодвинул в сторону упаковочный материал и снова заглянул в коробку. Я едва успел закрыть нож и пинком отодвинуть посылку в сторону, когда дверь за мной открылась.

— Дэйв? — позвала Молли.

— Я буду через пару минут, — ответил я.

— Не нужно тебе все держать внутри. Это все равно что пить яд маленькими глотками.

— Ты говоришь, что я приношу свои проблемы домой вместо того, чтобы оставлять их на работе?