Шерас - Дмитрий Стародубцев

Так длилось несколько лет. Туртюф появлялся каждые одиннадцать дней, проводил в обществе Каруду и танцовщиц какое-то время и беспечно сорил деньгами, оставляя за раз не менее десяти инфектов. Иногда он пропадал на несколько месяцев или на полгода, отправляясь в дальнее плавание, но всё равно три раза в месяц, в последний день каждой триады, мальчик-слуга приносил в акелину деньги, будто встреча состоялась. Каруду наслаждалась своим счастьем, а Жуфисма и ее подруги сдували с нее пылинки.

Вскоре в акелине появилась новая люцея — наивная, словно голубиный птенец, авидронка. Выросла она в лесу, в землевладении своего отца, едва умела читать и писать, а уж о мужчинах и вовсе не имела никакого понятия. Прочие люцеи посмеивались над несмышленой селянкой и постоянно поучали ее. Но опытная Каруду сразу насторожилась. Уж слишком красивые глаза были у этой скромницы. Слишком чиста была глупышка.

Первые дни Андэль проплакала, а потом ее облачили в дорогие плавы, возложили на голову бронзовый венец люцеи, научили манерам, посвятили в главные таинства ремесла и заставили работать. Прошло несколько месяцев, и она вполне свыклась с новыми обязанностями, к которым, между прочим, отнеслась со всей серьезностью. Только теперь люцеям акелины было не до смеха — большинство посетителей жаждали только ее и не хотели слышать ни о ком другом.

Многоопытная Жуфисма, бывшая люцея, а ныне вполне обеспеченная распорядительница акелины, больше всего на свете боялась потерять щедрого Туртюфа. Каруду была уже слишком стара для такого богатого и избалованного ласками эжина. Имелся только один способ удержать судовладельца, и старшая женщина с присущей ей предприимчивостью приступила к осуществлению тонкого хитроумного плана.

Вскоре Туртюф действительно обратил внимание на сочный персик, едва надкушенный похотливыми грономфскими мужами. Он стал охладевать к Каруду и всё больше заглядывался на светловолосую авидронку, которая с некоторых пор прислуживала ему во время трапезы, омовения и отдыха. Через месяц он бросил Каруду и обратил свою страсть, впрочем, как и кошель, в сторону Андэль.

Все блага, коими пользовалась бывшая любовница, вдруг перешли к авидронке. Теперь она была ограждена от других посетителей, имела собственные покои, особый стол, лучшие благовония. Ей было запрещено работать, целыми днями она проводила в купальнях либо в лавке продавца плав, а несчастная Каруду вернулась в общие покои и приступила к обычным обязанностям люцеи, от коих уже совершенно отвыкла.

Несмотря на обстоятельства, отношения между двумя люцеями сложились доверительные. Андэль чувствовала себя неловко, но Каруду постепенно убедила авидронку, что так распорядились боги и она обиды не держит. Наивная Андэль поверила новой подруге — она нуждалась в сострадании, которое она нашла в отношениях с женщиной, старшей по возрасту и более опытной в ремесле. К тому же ей не с кем было поговорить, поделиться сокровенным.

Вскоре Каруду испросила у Жуфисмы позволения прислуживать новой любовнице Туртюфа. Андэль с радостью восприняла новость и, несмотря на отношения, предполагающие почти рабскую зависимость, продолжала вести себя по-дружески. Каруду же теперь всегда находилась рядом, действительно пытаясь помочь, подсказать, иногда утешить. Она была трудолюбива и услужлива.

После каждого посещения Туртюфа добрая Каруду старалась узнать о встрече как можно больше, чтобы помочь не очень-то опытной любовнице. Ее интересовали мельчайшие подробности. Андэль добродушно и открыто отвечала на все вопросы…

— Мне всё равно, — отвечала юная люцея на оклик своей служанки.

— Любую работу ты должна поручать мне. Иначе нам несдобровать. Ты же знаешь Жуфисму! Я не хочу обслуживать матросов в портовой акелине!

— Прости меня, я не подумала, — согласилась Андэль.

— Хорошо, — кивнула подруга. — Скоро явится Туртюф, а ты еще совсем не готова. Пойдем, я натру тебя благовониями, нанесу на лицо краски и одену в плавы.

И Каруду потянула молодую люцею в дом, отрывая от любимого занятия. Андэль нехотя попрощалась с ростками жемчужин и покинула сад. Женщины узкими коридорами прошли в сводчатые купальни.

В купальнях акелины, выложенных зеленым мрамором, из львиных ртов струились воды, наполняя два небольших бассейна — с холодной и горячей водой. Кисейный парок от нагретого пола и воды тянулся вверх, к световому колодцу, и там нехотя исчезал. Две совсем юных люцеи не авидронского происхождения плескались в «холодном» бассейне. Обе походили на островитянок — низкорослые, черные и толстогубые. Они весело болтали на родном языке, издавая короткие грубые звуки. Зычный смех, отражаясь от глухих каменных стен, приобретал поразительную силу и гулкость и был слышен во всех соседних помещениях. Заметив вошедших, обнаженные веселушки испугались и смолкли. Выбравшись из бассейна, они быстро облачились в муслиновые туники и покинули купальни.

Каруду помогла авидронке раздеться и распустить волосы. При помощи изящного серебряного ковша, «сахарного камня» и губчатой рукавички помощница омыла кожу Андэль теплыми водами.

— Твоя кожа нежна и шелковиста, Андэль, как лепесток цветка, — сказала Каруду, поглаживая рукавицей плечи, спину и бедра девушки. — Только у авидронок может быть такая красивая кожа. Туртюф тебе об этом говорил?

— Говорил, — отвечала девушка. — Он говорил, что ни разу не встречал женщины с такой упругой и свежей кожей. Что кожу других женщин нужно натянуть на калатуши, ибо ни для чего другого она не годится.

Андэль рассмеялась, а Каруду вспыхнула и закусила губу, но и виду не подала, что заметила оплошность Андэль. Напротив, спокойно закончила омовение и насухо вытерла тело авидронки. Затем она наполнила ладонь душистым маслом и принялась старательно умащивать кожу юной красавицы, после чего костяным гребнем расчесала ей волосы.

Туртюф был хорош в своих темно-синих одеждах. Красив. Богат. Походил на знатнейшего посланника загадочной далекой страны.

Многие путешествия, а также неограниченность средств — наложили отпечаток на его внешний вид. А был он в широких штанах, кои носят народы Оталарисов, в длиннополой яриадской рубахе, поверх нее — в открытой парраде с меховыми вставками, которые предпочитают мореходы, и в странном плаще без застежек с вырезами для рук. К широкому поясу, усыпанному драгоценностями, крепились кинжал «дикая кошка» в эффектных ножнах, покрытых дикарской символикой, несколько увесистых кошелей и футляр для онисовых свитков. Во всей его одежде чувствовалась чванливая роскошь, избалованный вкус, презрение к узколобой местной моде, этакая насмешка над приземленной грономфской моралью и неповоротливой культурой, не желающей замечать более изящного и практичного.