Зарево - Юрий Либединский

— Ффу-у! — и тут же, жестом подозвав хозяина, расплатился за всех. Потом он быстро оглядел круглого и румяного Али-Акбера, допивавшего последний глоток чаю, и Акопа, неторопливо смакующего драгоценный напиток, и тонким, дребезжащим, но очень верным голоском неожиданно пропел:

«Тореадор, смелее в бой… тореадор, тореадор!» — И такая веселая лихость выступила на его молодом, раскрасневшемся после чая лице, что Али-Акбер, у которого в ушах еще продолжали звучать всхлипывания и проклятия жены и свояченицы, вдруг с облегчением почувствовал, как точно тяжелый камень отвалился от души, стало ясно, торжественно и весело.

Петр Васильевич — самый младший и единственный из трех делегатов, с недавнего времени член партии большевиков — взял на себя руководство делегацией. К своей задаче делегаты были уже подготовлены; главное сейчас: добраться до председателя Совета нефтепромышленников Гукасова или же до его первого помощника, управляющего делами Совета — Достокова. Петр Васильевич сообщил сотоварищам последнюю новость: здание Совета съездов находится с сегодняшнего утра под усиленной охраной.

— Какой-то провокатор уже донес о предстоящем нашем визите, — говорил шепотом Петр Васильевич. — Но кто именно пойдет делегатами, это ему не может быть известно, так как мы уже знали, что в нашу среду проникла охранка. Поэтому сразу втроем нам появляться перед зданием Совета съездов не следует, проберемся в здание поодиночке и встретимся перед самой дверью Гукасова.

— Ну, и как будет потом? — спросил Али-Акбер.

Петр Васильевич дробно и весело рассмеялся, сказав:

— Уж как-нибудь! — И, похлопав Али-Акбера по круглому плечу, наставительно добавил: — В драке все наперед не рассчитаешь, дорогой друг!

Как только дверь в кабинет стремительно открылась и управляющий делами Совета съездов Достоков увидел на пороге огромного, в белом официантском костюме, Акопа, а за ним круглого, по-городскому одетого, Али-Акбера, с радужным галстуком и густыми, по-детски приподнятыми бровями, и, наконец, деловитого, в синем пиджаке поверх оранжевой косоворотки, в зеркально начищенных сапогах, Хролова, — он сразу понял, кто такие эти отмеченные странной торжественностью посетители. С пренебрежительной насмешкой подумал Достоков о жандармском ротмистре Келлере, уверявшем, что «приняты все меры» и что никакой делегации рабочих не удастся проникнуть даже в здание Совета, а тем более в кабинет председателя Совета или управляющего делами Совета.

— В чем дело, господа? — громко спросил Достоков.

Кабинет был велик, пустынен, и глуховатый, с писком, голос Достокова не заполнил его, прозвучав как-то невнушительно.

— У нас серьезное дело, господин управляющий, и потому просим принять меры, чтобы, пока мы вам его изложим, нас не арестовали… — сказал Хролов. И, словно подтверждая его слова, дверь приоткрылась, и там мелькнули медные пуговицы, мундирное шитье.

Достоков позвонил и сказал, обращаясь к длинной и бледной, с круглыми от испуга ртом и глазами, секретарше, появившейся на пороге:

— Никого ко мне не пускать!

Дверь захлопнулась и внушительно щелкнула.

Делегаты переглянулись.

— Так будет надежней, — успокоительно сказал Достоков. — Теперь нас не потревожат.

Крахмальная манишка и черный пиджак — все выглядело на нем несуразно; он был горбатый, и это придавало всем движениям его характер неуклюжести. Схватившись за край своего огромного письменного стола, Достоков приподнялся и глядел на делегатов своими печально-томными, красивыми глазами, которые мгновенно заставляли забывать о его физическом уродстве.

— С кем имею честь?

Делегаты назвались своими собственными именами, как и предполагалось, — подобного рода важный документ, в котором излагалась жизненная программа бакинского пролетариата, нельзя было вручать анонимно… Впрочем, Достоков отнесся не очень внимательно к этому церемониалу, и только когда Акоп Вартаньян назвал себя, он поднял на него вопросительно-удивленный взгляд.

— Итак, предо мной представители трех бакинских великих наций, — сказал он. Насмешка слышна была в его голосе.

— Представители рабочих нефтяников города Баку, — внушительно прервал его Петр Васильевич. — Нам поручено, господин Достоков, вручить Совету съездов требования, обсужденные и выработанные на четырехстах собраниях рабочих промыслов и предприятий, в которых принимали участие сорок две тысячи человек…

И как только Петр Васильевич закончил, Али-Акбер — так это и было условлено — положил на стол большой конверт.

— Итак, господа, забастовка? — спросил Достоков, отодвинув конверт в сторону.

— Все будет по желанию наших господ, — по-армянски сказал Акоп. — Если вы наши справедливые требования примете, забастовки не будет.

— Ты бы вот лучше помолчал, если не можешь сказать своего слова, а тянешь с чужого голоса, — ответил ему по-армянски Достоков, и откровенная злость слышна была в этих словах.

— Это для вас, для дашнаков, на золотом бубне играют Гукасовы, Манташевы, Лианозовы, и вы под эту музыку пляшете, — сказал Акоп, и голос его загудел, как орган, заполнив весь огромный кабинет.

Хролов напряженно прислушивался к этой перебранке. Он понимал лишь отдельные слова и смутно улавливал общий смысл разговора. Но Али-Акбер, который хорошо понимал по-армянски, с восхищением и нежностью глядел на своего товарища, до этого молчаливого. Достоков круто отвернулся от своего соотечественника и сказал, обращаясь к Хролову:

— Ответ через неделю!

— У нас здесь сроки указаны: три денечка, — мягко произнес Хролов.

Достоков пожал угловатыми плечами и промолчал. Глаза у него стали неприязненны и тусклы, резко выступили черты жестокости на его болезненно-костлявом лице.

— Во всяком случае, переговоры считаю законченными.

— У нас нет полномочий вести с вами переговоры, наше дело только передать этот пакет, — быстро сказал Хролов. — Но беда вот в чем: ведь едва мы выйдем отсюда, ваши цибики на нас накинутся.

Достоков быстро оглядел трех рабочих, стоявших перед ним, и вдруг усмехнулся, но недобрая это была усмешка. Он резко позвонил.

— Передайте господину Кудашеву, пусть он проводит этих господ и от моего имени скажет охране, чтобы их не трогали.

— Нет, уж лучше мы сами как-нибудь, — угрюмо сказал Хролов.

— Почему? — изумился Достоков. — Кудашев — наш служащий. Или он имеет какое-нибудь отношение к вам?

— Пошли, товарищи, — сказал Хролов, не обернувшись в сторону Достокова.

Когда дверь за делегатами захлопнулась, Достоков резко захохотал. Потом вскрыл конверт и, не читая, пробежал взглядом всю бумагу… «Так и есть, это шрифт машинки системы «Ундервуд», той самой последней марки, которая имеется только в канцелярии Совета съездов. Николай Иванович Кудашев даже не считает нужным особенно скрывать свое участие в подготовке к забастовке — ну и пусть получит свое».

Охранное отделение давно уже осведомило господина управляющего делами Совета съездов о том, что среди служащих Совета есть несколько большевиков, в частности и Николай Иванович Кудашев. От Достокова зависело — оставить этих людей на службе или изгнать. Он примерно догадывался о том, какую пользу эти большевики приносили своей находившейся в подполье партийной организации. Так, например, он подозревал, что, подготовляя забастовку, большевики пользуются точными сведениями о состоянии экономических и финансовых дел Совета нефтепромышленников, сведениями этими располагали большевики Стефани и Кудашев, служащие статистического отдела Совета.

Но Достоков свои наблюдения и догадки хранил про себя, предчувствуя, что придет момент — и этим можно будет воспользоваться. Как воспользоваться — сообщить ли о деятельности большевиков в охранку, или, наоборот, дать понять революционерам, что он всегда, сочувствуя революции, покрывал их, — Достоков еще не знал. Но он понимал, что держит крепкую карту в азартной жизненной игре, которую только сам за себя ведет. Однако сейчас Достоков, взбешенный дерзостью единоплеменника армянина, вдруг позволил себе эту злую шутку с делегатами и с Кудашевым.

Достоков неуклюже вылез из-за стола и подошел к окну…

Так и есть, внизу, на ослепительном солнцепеке, отбрасывая короткие тени, стояла та самая тройка, которая только что побывала здесь, у него в кабинете. С ними находился и Кудашев, в летнем чесучовом костюме, как всегда аккуратный, моложавый, но уже лысеющий, что особенно заметно было сверху. Кудашев объяснял что-то подошедшему жандармскому офицеру. Поодаль в своих синих черкесках виднелись верховые казаки. Лошади мотали головами и переступали с ноги на ногу.

Кудашев указал подошедшему жандармскому офицеру на окна кабинета Достокова. Это был все тот же хорошо знакомый Достокову по картежной игре в клубе жандармский ротмистр Келлер. Сделав Достокову снизу приветственный жест рукой, он выразительно показал на трех делегатов, смирно стоявших под солнцем.