Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь (сборник) - Ирэн Роздобудько

Анна-Мария ходит по квартире, как привидение. В комнате, которая раньше принадлежала ей, полное разорение – Алекса никогда не застилает кровать. Взгляд Анны-Марии падает на стену с плакатом, на котором рыжая Пугачева кутается в белую шубку, рядом – пустое место… Вот что называется – биться головой о стену! Анна-Мария прикладывается горячим лбом к выцветшим обоям и вдруг ясно понимает, что нужно делать, чтобы не сойти с ума! Она не знает, было ли это сном из детства, но понимает, что в любой стене можно отыскать дверь, чтобы уйти. Как она могла забыть об этом?! Она берет со стола карандаш. Линия Двери должна быть полукруглой, не обязательно четко прорисованной, но в полный рост и обязательно – не прерывистой, проведенной на одном дыхании, одним широким взмахом, как это было тогда… А как было тогда?.. Она берет карандаш и очерчивает свою тень на стене, тихонько дотрагивается до нее – в самом центре нарисованного полукруга – и… ничего. «Я просто схожу с ума… – думает она. – Нужно идти туда, на второй этаж, к людям, к Кольке. Увидеть его в последний раз…» Она снова выходит на лестничную клетку. Сладковатый запах воска усиливается, Анна-Мария свешивает голову и видит, как в проеме приоткрытой Колькиной двери качаются тени: кто-то заходит, кто-то выходит, подъезд наполнен шорохами, лампочки светят особенно тускло. Нет, она ни за что не сможет туда войти. В полной темноте Анна-Мария возвращается обратно, в квартиру, на ощупь пробирается в спальню и видит то, что должна была увидеть: по всему контуру нарисованного полукруга сквозит полоска света. Анна-Мария бежит на свет и изо всех сил ударяется о стену. Но удара не чувствует. Потому что дверь пропускает ее внутрь. И Анна-Мария оказывается в полумраке подъезда…

Это очень странный подъезд. В нем пахнет свежестью. Анна-Мария оглядывается и видит, что в широких полукруглых изгибах полированных перил стоят вазы с желтыми цветами. Высокие окна украшены витражами, на ступеньках – красная ковровая дорожка. Лифт скорее похож на карету, поставленную вертикально, за тонированными стеклами массивного парадного входа видны очертания города, слышен его шум и совершенно очевидно, что на улице – погожий, солнечный день. Где-то наверху хлопают двери, слышны торопливые шаги сбегающей вниз женщины.

– Девочка моя! Как ты выросла! А я как всегда что-то перепутала – ждала тебя через пару часов, даже на работу не пошла…

Больше ничего не надо – ни вопросов, ни мыслей – «Почему? Зачем? Как?» – все это не имеет значения! Анна-Мария зарывается лицом в пушистую кофту женщины и закрывает глаза.

– Солнышко, ну не плачь, не плачь, – шепчет мама и гладит ее по волосам. – Я знала, что ты приедешь! Я так ждала тебя. Не было дня, чтобы я не думала о тебе. Ну, прости меня… Идем скорее. Что ж мы в подъезде-то?..

Женщина отстраняет от себя Анну-Марию, заключает ее лицо в свои прохладные ладони. Они жадно вглядываются друг в друга. Мама почти не изменилась, разве что лицо слегка подернулось дымкой – будто бы время занавесило его еле заметной пленкой, слегка размывшей черты. У нее такие же пепельные прямые волосы, как и у Анны-Марии. Обнявшись, они поднимаются по лестнице, мама распахивает дверь квартиры.

– Ну, вот здесь я и живу…

Анна-Мария входит в просторный длинный коридор, заканчивающийся холлом, в котором стоит диван, круглый стол, несколько массивных кресел на выгнутых ножках.

– Располагайся, – говорит мама. – Я приготовлю тосты и кофе.

Анна-Мария подходит к окну. Вдоль широкой улицы течет река, заключенная в решетчатые парапеты, по обеим сторонам мостовой припаркованы машины. Прохожих почти нет. Только парочка влюбленных склонилась над водой, вглядываются в свои отражения и, наверное, смеются…

Мама возвращается, ставит на стол поднос с горячими бутербродами и кофейником. Но Анне-Марии совсем не хочется есть.

– Как ты живешь? – осторожно спрашивает она. – Почему ты уехала? Я так мало знаю о тебе…

– Мне хотелось что-то изменить в своей жизни, – вздыхает мама. – Просто подвернулся случай… Тебя я никак не могла взять с собой. Я не была уверена, что поступаю правильно.

– А теперь?

Мама достает из шкафчика коробку с сигаретами, щелкает зажигалкой.

– Ты что, куришь? – Анна-Мария ловит себя на мысли, что совсем не помнит и не знает ее.

– Да, иногда… А ты?

Странно, что можно вот так сидеть, не ощущая ни родства, ни разницы в возрасте. Странно… И немножко больно. Анна-Мария робеет.

– Я – нет. Ты замужем?

– Была. Я просто хотела уехать, понимаешь? Это замужество подарило мне Париж и отняло тебя.

– Значит, на противоположной чаше весов лежал Париж… – задумчиво произносит Анна-Мария.

– Не только. Много чего лежало… Например – свобода, может быть, мечта… Я знаю, ты поймешь меня когда-нибудь… потом…

– Ты не выглядишь счастливой…

– Я сейчас просто взволнована. Хотя, может быть, ты права. Мы везде остаемся один на один с собой, не важно, где находимся. Однако прежде чем это понять, нужно совершить поворот. Но линия жизни – она всегда прямая. Это только кажется, что ты разворачиваешься на все сто восемьдесят. На самом деле эта линия так широка и просторна, что «крутой поворот» мы совершаем внутри нее.

– Как же совершить настоящий поворот? Как выбраться за грань этой линии?

– А зачем? – Она стряхнула пепел в тяжелую хрустальную пепельницу.

– Но ведь идти по ней и знать, что никогда не увидишь ничего другого, – это ужасно! Все однообразно и предсказуемо… Иногда от этого просто хочется выть…

– И тебе тоже?.. – Она снова взялась за сигарету. – В том-то и дело, что еще никому не удавалось выйти за пределы СВОЕЙ линии. Есть счастливчики, скорее всего, это люди ненормальные или остановившиеся в развитии, которым дано хотя бы подобраться к краю, нащупать скрытый выход и даже вырваться наружу. Но и они все равно возвращаются…

У Анны-Марии перехватило дыхание:

– Ты говоришь о Двери?

– Какая еще дверь?

– Ну та, через которую я попала к тебе…

– Дурочка моя! – Она ласково провела по голове дочери и за краешек вытянула из кармана ее джинсовой куртки паспорт и обратный билет на самолет. – Ты осталась неисправимой фантазеркой! Слава богу, что теперь можно хоть немного попутешествовать. И ты еще так молода, у тебя все впереди. Ну, куда ты хочешь, чтобы я тебя повела? Елисейские Поля, Версаль, Лувр, Нотр-Дам – это само собой. А еще?

Анна-Мария пожала плечами.

– Тогда пойдем просто побродим… Хочу, чтобы ты подышала этим воздухом.

Они вышли на улицу. Парижская осень дохнула в затылок Анны-Марии, словно подталкивая к новым открытиям. Был ли это воздух свободы, как утверждала мама? Анна-Мария вертела головой во все стороны, стараясь запомнить и сберечь в себе все запахи, звуки, малейшее движение окружающей ее чужой жизни. Она с удивлением видела, что реальность не совпадает с представлением: ветер нес по тротуару обертки и листья, женщины, попадающиеся на пути, были одеты все больше в спортивную одежду – туфли на низком каблуке и толстые свитера грубой вязки. Безупречными были лишь аксессуары – сумки из хорошо выделанной кожи, легкие шарфы, яркие береты.

– Это самый маленький округ – второй, – рассказывала мама. – Сейчас я покажу тебе свою любимую улочку – La rue des Degres… Когда мне бывает грустно, я иду туда и просто сажусь на ступеньки. Эта улочка – всего 14 ступенек вверх. Представляешь? И эти несчастных пять с половиной метров, ведущих к метро, имеют свое имя…

Потом они сели в небольшой автобус линии Монмартробюс и доехали до площади Пигаль. Мама купила ей большой пакет воздушной кукурузы, и они сели на каменную скамью, над которой, как облако сиреневого дыма, возвышался сизый куст.

– Один человек сказал, что дома я никогда не найду себе пары. И что мое место здесь… – задумчиво сказала Анна-Мария.

– Вот и замечательно, – обрадовалась мама, – закончишь школу и перебирайся сюда! Как ты на это смотришь?

Анна-Мария пожала плечами. Ей нравились яркие краски, которые она замечала вокруг, но женщина, сидевшая рядом, пугала – от нее веяло бесконечным одиночеством.

С площади они добрались до Елисейских Полей. И то, что Анна-Мария представляла действительно полем с мелкой травой и раскидистыми деревьями, под сенью которых разгуливают дамы с кружевными зонтиками, оказалось просто широкой улицей с сетью магазинов и ресторанов.

– Это самые дорогие рестораны в городе, – говорила мама. – В Париже вообще жизнь очень дорогая…

Разговор не клеился, день тянулся неимоверно медленно, и Анне-Марии казалось, что он не кончится уже никогда. Она смотрела на призрачные скульптуры Нотр-Дама и понимала, что собор неизмеримо мал по сравнению с ее представлениями о нем. Ее больше привлекали детали: перекрученные, как вены старца, лозы дикого винограда, карабкающегося по старым стенам, маленькая птичка, сидящая на остроконечной шляпе уличного торговца поп-корном, лица в проезжающем мимо автобусе, вязаный плащ негра-саксофониста и густые звуки музыки, похожие на воздушные шары, взлетающие к небу. И наконец – окна домов с аккуратными белыми рамами причудливой формы. За одним из них, возможно, живет такая же Анна-Мария, она ходит в школу или коллеж, бережно хранит от чужого взгляда свои дневники, тайком покуривает марихуану и совершенно равнодушна к тому, что в кафе неподалеку некогда сидел пьяный Модильяни… У нее своя линия жизни, думает Анна-Мария, которую она надеется повернуть в любую сторону, лишь бы не идти параллельно с другими…