Завещание императора - Александр Старшинов

Какая странная ночь – освещенный город, казалось, отбрасывал на темное небо слабый фиолетовый отсвет, отчего звезды светили тускло и вроде как через силу. Накануне яростный ветер изрядно потрепал деревья вокруг виллы и многие вырвал с корнем, но обломанные ветви слуги уже убрали и с утра вымыли мраморный пол на террасе. Только несколько стволов, уже лишенные и крон, и корней, остались лежать у подножия террасы, свидетельствуя о безумстве злобных ветров, напоминая тела павших в кровавой битве.

Внизу на террасе с овцами-туями почему-то сам собой из кустов выскакивал деревянный человечек и махал руками. Один из вольноотпущенников Филона, проклиная забавы хозяина, запихивал автомат на место, но человечек выскакивал снова и снова.

Речь свою Приск держал то ли перед самим собой, то ли перед старым приятелем Тиресием, который на своем ложе то погружался в сон, то пробуждался. Лицо Тиресия было на редкость сосредоточенно, а взгляд отсутствующий. Так что Приск в самом деле говорил все это скорее для себя. Как ни странно, Тиресий ни разу не завел речь о гибели маленького Гая, не поведал друзьям – видел ли в своих снах эту беду, ни словом не обмолвился о судьбе Молчуна. Будто все это уже осталось в ином мире, за черной тканью небытия.

На столике стоял кувшин с наилучшим фалерном (Филон мог позволить себе такую роскошь), на серебряном блюде остывала свинина в кисло-сладком соусе. Венки из сельдерея, что способен не дать хмелю затуманить мозг [94], венчали головы пирующих.

В городе даже ночью было шумно, хотя сатурналии еще не начинались. Но в Антиохии – каждый день сатурналии[95], особенно с тех пор, как Траян вернулся из похода.

Впрочем, и на вилле Филона веселились – хотя и не так бурно – днями хозяин обдумывал новую машину, заказанную Траяном, с помощью которой можно было бы стрелять с борта корабля по засевшим на берегу лучникам. Малыш, приехавший в Антиохию вместе с несколькими фабрами из Пятого Македонского легиона, помогал Филону. Иногда к ним присоединялся Марк, но сегодня юноша отправился в Антиохию: накануне из поместья приехали Анния с матерью, и Марк собирался познакомить невесту с отцом. Приск дивился: ни расстояния, ни превратности Фортуны не смогли разлучить этих двоих, что были едва знакомы. Значит, связала их особая ниточка, столь прочная, что ни время, ни мили парфянских дорог отныне этим двоим не помеха.

Внезапно молния разрезала небо над городом. Беззвучная эта вспышка выглядела тем более зловеще, что небо сделалось совершенно белым, со слабым лиловым свечением. Потом – накатил раскат грома. Поначалу тихо ворча, он вдруг набрал силу и ударил так оглушительно, что Приск невольно пригнулся. Но тут же и сам рассмеялся – странно бояться грохота, если уж Юпитер ударил своей молнией.

Тем временем новые молнии заплясали над городом, сменяя друг друга непрерывно, а то одновременно ударяя в двух или трех местах. Грохот стоял такой, будто боги принялись лупить в медные щиты. Ветра не было. Воздух лежал недвижно плотным, тяжелым липким покровом. Кисловатый на вкус.

Тиресий вдруг дернулся и открыл глаза.

– Глянь, Тирс, опять гроза – третья или четвертая за последние дни, – вздохнул Приск. – И это зимой. Право же, недаром говорят, что есть страшные знамения страшных событий.

– Где Кука? – спросил Тиресий, сбрасывая на пол венок и вставая.

– У него сегодня вторая ночная стража во дворце, так что он в Антиохии.

– Адриан где? Тоже во дворце?

– Разумеется. Где же ему еще быть? И Траян…

– Марк?

– Тоже там.

– Пошли… Надобно предупредить, – Тиресий уже сбегал с террасы во двор по мраморным ступеням.

Здесь Филон расхаживал вокруг нового макета своей машины. Света факелов не требовалось – странно сияющее ночное небо и молнии сухой грозы отлично освещали двор, никак не хуже антиохийских огней.

– Выведи всех своих домашних во двор и скажи, чтоб держались подальше от стен, – бросил Тиресий Филону на ходу, направляясь к конюшням.

– Э, погоди… о чем ты… – не понял механик.

– Прочь из дома! – воскликнул Тиресий, выводя свою кобылу из конюшни. – Приск, скорее! За мной!

Но, пока трибун седлал коня, Тиресий вскочил на кобылу без всякого седла и скрылся из виду.

– О чем это он? – забормотал Филон. – Он как будто спятил… Вот беда…

– Понятия не имею, – отозвался Приск. – Но по опыту знаю: нашему другу лучше поверить на слово…

– Верю, верю… А лошадей тоже вывести?

– Наверное.

Лошади меж тем бесились, бились в стойлах и рвались наружу, разбуженные конюхи никак не могли с ними сладить. На все голоса выли собаки, а когда их выпустили из загона, они вдруг окружили Филона, прижимаясь к его ногам и жалко поскуливая.

Приск этого уже не видел – он мчался по дороге, ожидая вот-вот нагнать Тиресия. Но не нагонял.

Гроза унялась, так и не пролившись дождем. Зато вновь налетел ветер, бил в лицо сорванными листьями, обломками мелких ветвей, прилипал к коже мелкий сор кипарисовых лапок. Потом ветра не стало. Все замерло – и лишь звуки сделались странными – будто проходили сквозь толстый слой ткани, становясь глухими и низкими. И как ни прислушивался Приск, ничего не мог услышать – даже топот копыт звучал глухо. А потом Приск различил нутряной рокот – он шел откуда-то из самого сердца горы, нарастая.

Конь внезапно встал на дыбы. Раз, другой, потом, совершенно обезумев, принялся бить задними ногами, вскидывая крупом, будто не был приручен с рождения к узде и подпруге, а родился дикарем в сарматской степи.

После шестого или седьмого прыжка жеребец устал беситься и помчался дальше, роняя хлопья густой белой пены и тяжело всхрапывая. Но до ворот Приска так и не домчал – земля содрогнулась, выгнулась, а потом ее не стало. Приск понял, что его конь парит в воздухе, а земля где-то там внизу, безумно далеко. Он попытался спрыгнуть с коня – и так спасся. Жеребец грохнулся всей своей тушей о землю, а Приск приземлился сверху – это смягчило удар. Несчастное животное даже не пыталось подняться – из ноздрей его хлестала кровь. Трибун с трудом встал, его шатало. Он не сразу понял, что именно изменилось. Потом сообразил: он не видит городских ворот – перед ним вставали каменные остовы, а за ними в небе парили обломки колонн, и кроны деревьев плясали как сумасшедшие. Над городом шел дождь из черепицы, расколотых бревен и осколков камней. Гранитные плиты мостовой встали вертикально, на манер частокола преграждая путь.

А потом дикое видение стала затягивать густая пелена седой пыли. Она катилась навстречу Приску морским кипящим прибоем, и он вступил в нее, сам не зная зачем – хотя, следуя здравому доводу разума, должен был повернуть назад. Но не повернул.

Филон наблюдал за происходящим с высоты своей виллы и видел, как дома буквально взрывались, поднимаясь в воздух, чтобы обрушиться на землю градом обломков. По всей долине внизу поднималась волна – как огромный штормовой вал на море – самый страшный десятый вал [96]. Дома взлетали на ней и падали, как корабли, застигнутые бурей. Многие разламывались, но иным удавалось выстоять. Колоннады шатались, как перебравшие в кабаках выпивохи, и порой целые портики рушились на землю, как шеренга воинов под градом парфянских стрел.

Но вскоре ничего уже нельзя было рассмотреть – огромная туча пыли поднялась в воздух и накрыла Антиохию. Лишь грохот рушащихся камней долетал из серого, густого, непроглядного облака. Холодное фиолетовое небо продолжало светиться – и где-то на востоке еще подрагивали злые молнии, так что казалось, что Гелиос вот-вот появится на своей колеснице в неурочный час.

Это было страшнейшее землетрясение, что обрушилось на Сирию в иды декабря 868 года от основания Рима [97].

Приск миновал ворота и шагал дальше, ничего более не видя. Остановился, оборвал полу туники и обмотал ею голову. Но это мало помогало от густой пыли – она ела глаза, забивалась в рот и нос. Приск брел почти наугад, будто ослеп.

Разве что звуки – Приск их слышал то где-то рядом, то вдали: грохот катящихся камней, испуганное ржание, крики боли. Топот копыт. В пыльном облаке звуки искажались до неузнаваемости. Приск едва успел отскочить в сторону, когда мимо него промчался всадник на обезумевшей лошади.

– О, боги… – только и выдохнул Приск.

Рядом кто-то застонал.

Только нагнувшись, Приск сумел разглядеть, что на мостовой лежит человек. Трибун попытался его поднять, но не смог: каменная плита, прежде бывшая частью архитрава, рухнула как раз несчастному на ноги.

Трибун огляделся, пытаясь отыскать какую-нибудь балку, чтобы сдвинуть плиту. И тут ощутил новый толчок. Он едва устоял на ногах – как будто под ним была не твердь, а шаткая палуба корабля. Где-то в сером облаке мелькнула наискось тень, а затем раздался оглушающий грохот – это рухнули уцелевшие после первого толчка колонны. Послышался сдавленный визг и тут же смолк. Приск побрел дальше, позабыв, что искал бревно, чтобы вызволить придавленного плитой человека. Лишь когда это самое бревно – обломок балки, упавшей поперек дороги, попалось ему на пути, он вспомнил, что ищет. Но поворачивать назад не имело смысла – он бы уже ни за что не смог отыскать раненого.