Мясник - Мария Барышева

В комнате было очень тепло, и первое, что она почувствовала, был запах — не резкий, но отчетливый, липкий запах тухлятины, словно у Ольги разом испортились все продукты. Стараясь не дышать, Наташа сделала несколько шагов в темноте, вытянув перед собой руки, наткнулась бедром на стол, он дернулся, и что-то тяжелое с грохотом свалилось на пол. Наташа испуганно метнулась в сторону, стукнулась о шкаф, и одна из его дверец скрипнула, отворившись. Первым ее желанием было выпрыгнуть в окно и умчаться из этого страшного дома, в котором, она уже не сомневалась, было не просто неладно — было очень, очень плохо, совсем плохо. Потом Наташа вспомнила, что где-то неподалеку от шкафа должно стоять большое кресло, а рядом с ним — торшер. Глаза понемногу привыкали к темноте, и, двинувшись вперед, она почти сразу увидела смутные очертания абажура, нашарила выключатель и нажала, одновременно зажмурившись, потом быстро проморгалась, оглядела комнату и, ахнув, дернулась назад, толкнув торшер, и по комнате всполошенно запрыгал неяркий круг света.

Нечто тяжелое, свалившееся на пол, когда Наташа толкнула стол, оказалось Григорием Измайловым. Скорее всего он умер не меньше двух дней назад, а теплый воздух в плотно запертом доме ускорил процесс разложения. На полу и столе темнела давно засохшая кровь, выглядевшая не столько страшно, сколько странно, даже нелепо, чего нельзя было сказать о самом Измайлове, лежавшем на боку, подвернув под себя одну руку и закинув голову, мутно глядя мимо Наташи куда-то под кресло. Возле полусогнутых пальцев другой руки валялась широкая стамеска с потемневшей от крови деревянной ручкой — вероятно именно ею и были нанесены две страшные раны на шее Григория — одна короткая, точно под задравшимся подбородком, другая подлиннее, наискосок вспахавшая сонную артерию.

Несколько минут Наташа смотрела на труп с каким-то тупым ужасом, отстраненно слушая, как в соседней комнате тикают часы и шумит на кухне котел, продолжая согревать воздух в мертвом доме. На мгновение к горлу подкатилась тугая волна, но тут же отхлынула, вместо этого словно сами по себе мелко задергались сжавшиеся пальцы. Хуже всего были не обилие крови, не распоротое горло, не сине-зеленые пятна на лице Измайлова там, где оно недавно прижималось к столешнице, даже не запах, а застывшая на его губах улыбка совершенного, неземного наслаждения и счастья.

…выпить смерть… выпить, она так прохладна и сладка, и больше ни-чего… счастье…

… и еще улыбается… словно рай увидела… так счастливо…

Не отрывая глаз от Измайлова, Наташа начала осторожно передвигаться в сторону двери — так осторожно, словно Григорий мог заметить ее и броситься, продолжая улыбаться лиловыми губами. Прижавшись к стене, она, перебирая по ней ладонями, добралась до выхода и выскользнула из комнаты.

Ольгу она нашла в ванне, наполненной закисшим бельем, — одетая в длинный махровый халат, она лежала лицом вниз, и ее голые ноги торчали над бортиком. Зайдя в ванную, Наташа вначале отшатнулась, но потом, превозмогая ужас, подошла ближе. Ее трясло так, что стучали зубы, но она попыталась заставить себя думать, потому что оставались еще люди. Получается, Григорий, получив обратно то, что она у него забрала, вначале убил свою жену. Но зачем ему топить Ольгу, когда у него была стамеска? Судя по инструментам и доскам на столе, когда нечто из картины ворвалось в Измайлова, он чинил табуретку. А судя по поведению Кости, который собрался отправиться на тот свет немедленно, странно думать, что Григорий вначале пошел в ванную и убил жену, а затем вернулся, сел на стул и уж потом перерезал себе горло. Может, это случилось в ванной? Тоже непонятно, зачем возвращаться в комнату — раз уж такое дело, так ближе кухня, полная ножей и прочих вещей, пригодных для этого.

… что есть под рукой — все подойдет… о чем думаешь… последняя мысль…

С другой стороны, у Григория и Кости были разные келет — откуда ей знать, как вел себя Измайлов? Может, совершенно по другому? Нужно было уходить, но мысль о странном, по ее мнению, поведению Григория, не давала ей покоя. В конце концов, ради остальных она обязана это выяснить. Что-то в случившемся было очень неправильно, если только здесь применимо такое понятие. Наташа снова посмотрела на ванну и закусила губу, потом ее взгляд упал на прислоненную к кафельной стене прямоугольную палку, которой Измайлова, вероятно, помешивала вывариваемое белье. Она взяла ее, просунула между плечом Ольги и бортиком ванны и нажала сверху вниз — заставить себя дотронуться до Ольги она не могла. Неподатливое тело чуть колыхнулось, и Наташа, всхлипнув, нажала сильнее.

— Прости, Оля, — прошептала она, — прости, прости…

Звук собственного голоса, пусть это был и жалкий, дрожащий шепот, неожиданно добавил ей решимости. Наташа надавила на палку изо всех сил, и тело с хлюпаньем неохотно повернулось набок, и на Наташу глянула уже знакомая жуткая улыбка неземного блаженства.

…словно я горел заживо, горел и снаружи, и изнутри…

Избавиться от боли — разве ж это не блаженство?

Наташа отшатнулась, уронив палку, и Ольга с тихим, умиротворенным плеском снова перевернулась лицом вниз.

Но это же невозможно! Она не рисовала Ольгу! Она никогда ее не рисовала! Откуда взялась эта страшная улыбка — копия той, что навсегда застыла на губах Измайлова?! И другое — если Ольгу убил ее муж, остались бы следы борьбы — хоть какие-то, но в ванной все аккуратно, хозяйственно, чистенько и вообще…

…словно она сама утопилась…

Но это невозможно!

А как насчет Людмилы Тимофеевны Ковальчук?

И это невозможно.

…она улыбалась…

Замотав головой, Наташа попятилась из ванной. Под ее правым каблуком что-то шелестнуло, и она, опустив глаза, увидела густо исписанный лист бумаги. Рядом валялся надорванный конверт. Машинально Наташа наклонилась и подняла их. Ей бросился в глаза необыкновенный, на редкость красивый крупный почерк на листе, отчего то напомнивший ей об изысканности восемнадцатого-девятнадцатого веков. Почерк же на конверте был другим, корявым и небрежным, в придачу к этому на конверте было большое липкое коричневое пятно, вероятно, от шоколада. К пятну прилип клочок бумаги, словно конверт от чего-то оторвали. Ее взгляд рассеянно скользнул по данным отправителя, опустился к адресату, и пальцы Наташи сжались, комкая конверт.

— Что такое? — пробормотала она и снова прочла:

Волгоград… ул. Чуйкова… Матейко С. В.

Письмо было адресовано Сметанчику и, судя по всему, открыли его не так уж давно. Откуда оно взялось в квартире Измайловых?