Мясник - Мария Барышева

— Костя, — она легко похлопала его по мокрым от пота, мертвенно бледным щекам, почти готовая к тому, что сейчас на нее снова взглянет нечто безумное и страшное. Но когда Лешко открыл глаза, Наташа облегченно вздохнула и вытащила скомканный галстук у него изо рта, не отрывая взгляда от прежнего знакомого лица.

— Наташка, — хрипло шепнул он и, закашлявшись, сморщился от боли в стянутых руках. — Ты?.. Развяжи меня…

— Сейчас, — она заглянула за спинку кресла, потом схватила валявшиеся на полу окровавленные ножницы и принялась разрезать путы — о том, что-бы развязать множество намертво затянутых узлов нечего было и думать. Освободившись, Костя начал осторожно трясти руками, чтобы восстановилось кровообращение, морщась и охая, и на руках от локтей до запястий начали наливаться длинные синяки. Уронив ножницы, Наташа опустилась на пол, тупо глядя на неподвижные ноги Лешко.

— Все, — сказала она. — Все. Успела! Господи, успела!

Костя протянул руку и несильно потянул ее за плечо, заставив встать, и, взглянув ему в глаза, в которых не осталось и следа недавней ярости и дикой наркотической жажды, Наташа подалась вперед и обняла его за шею, с ужасом думая о том, что могло бы случиться, если бы она опоздала.

— Откуда ты взялась? — Костя заставил ее отклониться и, закинув голову, посмотрел ей в лицо, крепко держа за руки. — Что это было?! Что это было такое?!

— Кто-то сломал твою картину, и к тебе вернулось то, что я забрала. Но теперь уже все кончилось, не волнуйся.

— Ты опять рисовала?! — спросил он упавшим голосом. — Ты рисовала… из-за меня? Черт! Я…

— Иначе нельзя было. Но теперь бояться нечего, теперь твоя картина снова у нас. Ты что-нибудь помнишь?

Лицо Кости исказилось, и в глазах на мгновение мелькнул ужас.

— Боль. Никогда еще мне не было так больно — словно я горел заживо, горел и снаружи, и изнутри. Помню какие-то куски… лицо матери, твое лицо… крики… но я словно был очень далеко отсюда… Понимаешь, я чувствовал боль… но в то же время словно смотрел на все как-то со стороны… я не мог даже пальцем шевельнуть — все словно делал кто-то другой… нет, не могу объяснить… Ну, все равно что сидеть во взбесившемся скафандре, не знаю… Наташ, а мама?..

— Она на кухне, цела и невредима.

— Слава богу! А что с твоей рукой? — он сжал ее пальцы. — Это я сделал?!

— Не ты, а то, что выпустили. И хватит об этом! Зарастет как-нибудь!

В комнату влетела Нина Федоровна и с криком кинулась обнимать сына. Наташа отошла в сторону, взглянула на часы и с удивлением поняла, что на этот раз работа заняла всего лишь час. «Совершенствуемся», — кисло подумала она и начала торопливо собирать с табуретки рисовальные принадлежности, поглядывая в окно и слыша, как Костя что-то успокаивающе бормочет Нине Федоровне. Поставив пакет рядом со стулом, Наташа еще раз взглянула на картину и пошла в ванную, где старательно умылась. Кровь из носа больше не шла, и она успокоилась, потом оглядела себя. Серебристые брюки были безнадежно испорчены, белый лифчик заляпан кровью, и в общем она выглядела, как человек, только что совершивший убийство. Наташа стащила с себя рыжий парик и еще раз взглянула на часы — было начало третьего. Теперь можно вспомнить и о людях, карауливших ее возле «Идальго», — не исключено, что они могут появиться здесь. Она вернулась в комнату и попросила Нину Федоровну выйти. Та подчинилась, глядя на нее с обожанием и суеверным страхом.

— Ты… хоть оденься — замерзнешь, — сказал Костя. Наташа взглянула на валявшийся на полу свитерок, бывший недавно светленьким и нарядным, подобрала кожаную куртку и, ежась натянула ее на себя.

— Как ты себя чувствуешь?

— Жутко хочется спать. Ты-то как, девчонка? Ты молодец, ты даже не представляешь себе, какая ты… — Костя мотнул головой. — Знать бы, какая тварь это делает… и если Ковальчук.

— Ковальчук мертва.

— Как?! — Костя вскинул на нее ошеломленный взгляд. — Она…

— Да, и Борька тоже, и еще пятеро. С ними случилось то же, что и с тобой, потому я и приехала. Слава богу, я успела.

Костя сжал кулаки и откинулся на спинку кресла.

— Не понимаю, — внезапно сказал он. — Это же дурость! Я…

— Когда ты последний раз видел Измайловых?

— Измайловых? — он растерянно пожал плечами. — Не помню. Кажется, дня два назад… нет, три, точно, три… Ты думаешь, они тоже…

— Я ничего не думаю. Теперь слушай: сейчас я схожу к ним, проверю. Телефон у них занят, так что, наверное, они дома, правда, я звонила давно… Пока меня не будет, вызови такси и собери что-нибудь из вещей — что успеешь. Я отвезу вас к своей матери — здесь вам нельзя оставаться. Если это делает кто-то из оставшихся, то он знает, где ты, и скоро сюда приедут. Они уже появились, как ты и предсказывал.

— Ты не можешь идти к Измайловым одна! — резко произнес Костя и ударил кулаками по ручкам кресла. — Мне бы сейчас встать! Не смей к ним ходить, слышишь?! Это глупо!

— Да, глупо. Но я должна… может, им нужна моя помощь. А вы собирайтесь — времени в обрез. Послушай меня, ладно?! И присматривай за картиной.

— Наташка!

Не оглядываясь, она взяла пакет и вышла из комнаты. Помедлив, зашла на кухню, кое-как прибранную Ниной Федоровной, и взяла из ящика один из ножей, сама не зная зачем — вряд ли она сможет воткнуть его в кого-нибудь из Измайловых, даже если они на нее бросятся. Попутно она заметила, что рука у нее не дрожит. Это было хорошо. Но ненормально.

Выйдя на улицу, Наташа мгновенно замерзла — тонкая кожаная курточка и легкие брюки были плохой защитой от поднявшегося колючего ветра. Стуча зубами, она побежала к дому Измайловых, слегка склоняясь набок — спина давала о себе знать.

Из дома по-прежнему не доносилось ни звука, только настойчиво царапались в стены и стекла тонкие ветви окружавших его вишен, в окнах было темно, и от них веяло каким-то тихим спокойствием — казалось, в доме мирно спят, и с минуту Наташа нерешительно топталась возле запертой глухой калитки. Потом она оглядела забор, увитый густыми зарослями ежевики и нашла местечко, где заросли были пореже. По ту сторону как раз напротив росло ореховое деревце. Наташа протолкнула свой пакет в щель, кое-как взобралась по забору, оставляя на цепких колючках клочки одежды, перебралась на ветку ореха и по стволу осторожно спустилась на землю. Под каблуком звонко хрустнула сухая веточка, и Наташа застыла, оглядываясь, потом медленно пошла к дому.

Дверь оказалась на замке. Наташа дернула ее несколько раз, потом обошла дом, проверяя окна, но все они тоже были заперты. Она попыталась заглянуть в одну из комнат, но увидела только смутные очертания мебели и крошечный красный огонек на панели телевизора, оставленного в режиме ожидания. Тогда она постучала в дверь — сначала несмело, потом все сильнее и, наконец, несколько раз ударила в нее ногой. Дверь глухо охала, но оставалась неподвижной, и никто из Измайловых не выглянул в стылую, беспокойную ночь. Наташа снова обошла дом, стуча в окна, но и на отчаянное дребезжание стекол никто не откликнулся. Она в отчаянье огляделась, потом присела и пошарила по земле. Ее пальцы наткнулись на один из округлых булыжников, которыми были обложен большой розовый куст, она подняла его — большой, ледяной, подошла к одному из окон, воровато огляделась, потом неловко ударила булыжником в стекло, и стекло звонко расплескалось под ним. Во дворе соседнего дома хрипло залаяла собака, потом лай оборвался руганью и отчаянным взвизгом. Как только все стихло, Наташа, дождавшись нового порыва ветра, оббила хищно торчащие из рамы осколки, влезла на подоконник, открыла окно и спрыгнула в комнату.