Возвращение домой - Александра Турлякова

Первым опомнился Дюпрейн, вскочил во весь рост, полосонул по борту из авто-мата, даже не целясь, лишь отвлекая внимание сионийцев на себя, давая своим сол-датам возможность убраться с дороги, уйти на ту сторону. Сионийцы повалились разом, прячась за высокими пуленепробиваемыми бортами. Но опомнились быстро — беспорядочные и длинные очереди понеслись вслед, по кустам, в землю обочины. И всё это — на скорости, водитель даже добавил газу. И неожиданно Моретти сделал то, чего от него совсем никто не ожидал, даже безоружный Алмаар: Марио бросил-ся назад! Назад!!! Назад к своим! Под защиту капитана! А Алмаар — напротив! — кинулся вперёд, исчез в темноте на той стороне дороги. И тут грузовик остановил-ся, может быть, потому, что Дюпрейн перестал стрелять. Марио рухнул рядом, дрожащий, испуганный до смерти, а пули неслись ему вслед, секли кусты, сшибали листья.

— Назад! — срывая горло, заорал Дюпрейн. — Отходим!

Машина, визжа тормозами, развернулась на месте и патрульные сыпанули вниз, на дорогу. Прячась за колёса, они стреляли, не целясь, не видя противника. Треск автоматных очередей добавлял им смелости. Им казалось: ниобиане повсюду, це-лятся из-за каждого куста, из-за каждого дерева! Столкновение с противником в собственном тылу, здесь, где всегда было тихо и спокойно, могло кого угодно напу-гать.

Джейк последним из группы побежал назад по приказу капитана. Испугаться он не успел, только когда пуля перебила ветку над самой головой, что-то жуткое ше-вельнулось где-то в груди обжигающим холодком.

Они неслись по ночному лесу, не разбирая дороги, успевали лишь пригибаться от низко склоняющихся веток и уворачиваться от неожиданно встающих на пути де-ревьев. А за спиной творилось что-то ужасное! Там стреляли! Там была смерть! Настоящая, реальная смерть! Настоящий, реальный враг! Не самолёты, глядя на которые, и представить не можешь, что ими управляют такие же живые люди, вполне смертные. Не сводки о подбитых машинах, о разбитых блокпостах, а на-стоящий враг! Сионийцы во плоти и крови! Умеющие и готовые убивать! Тот враг, которого и они сами учились убивать весь последний месяц. И враг этот был не так беспомощен и слаб, как они представляли себе на учениях, какими он казался им. Он нёс смерть!

Выбившись из сил, первым упал Моретти, и это послужило сигналом для ос-тальных. Только Дюпрейн остался стоять, прислонившись плечом к стволу дерева. Посмотрел сверху на них, троих, бледных, растерянных, испуганных. Наконец-то стали понимать, что всё вокруг — не игра, не учения, не выдумка. Вот только не слишком ли поздно?

— Ну что, воины-солдаты? — спросил вдруг капитан с горькой усмешкой. — Три дня ходили и в ус не дули, а стоило сионийскую машину увидеть — растерялись, замета-лись, как телята! — он смотрел теперь только на Моретти, яростно играя желваками. — Ты, рядовой Моретти, можешь объяснить свои действия? — Дюпрейн в гневе был страшен, об этом они уже знали, но этот взгляд обещал многое. То, свидетелями чего они ещё не были. Может, поэтому каждый из них сжался, втянул голову в пле-чи, стараясь быть как можно незаметнее, даже дышать перестали в ожидании, боя-лись шевельнуться. Молчали. Виновато опустив в землю глаза. Лишь Тайлер сидел, обхватив ствол автомата двумя руками и прижавшись щекой к тыльной стороне кисти. Опять задумчивый непробиваемый вид. Дюпрейн понял: Тайлер сейчас об-думывает всю операцию, её подготовку, её провал, их отступление, точнее, тупое, очумелое бегство! Он думает! Оценивает, перебирает варианты, обдумывает всё заново…

Моретти что-то неслышное промямлил себе под нос, ещё сильнее ссутулился, даже лица не стало видно из-под козырька кепки.

— Я не понял, что ты сказал, рядовой! Повтори! — капитан готов был кричать, ру-гаться, даже побить кого-нибудь, такая необузданная ярость душила его! Он с пре-великим трудом сдерживал себя! Он, чёрт возьми, должен быть сильным, несмотря ни на что! Но такая неудача! И виновник — Алмаар — бродит сейчас чёрт знает где! Уже, наверное, успел сдаться в плен, проклятый дезертир! Для них, для таких, как он, нет понятия о гражданском долге… О товарищеской взаимовыручке. Ради соб-ственной жизни они пойдут на всё, даже на предательство! Чёрт! Значит, скоро начнётся облава! Нужно непременно уходить отсюда, менять место! И чем быстрее, тем лучше! Проклятье! Такая неудача! Такая промашка!

В бешенстве, в отчаянии Дюпрейн скрипнул зубами, стиснул кулаки. "Спокойно! Спокойно, друг! Ещё не всё потеряно. Но Алмаара всё же надо было застрелить сразу… Никакой жалости в следующий раз, если такой представится…"

— Виноват, господин капитан… — повторил Моретти чуть громче.

— Я зачем послал тебя с Алмааром? На прогулку? — тут уже Дюпрейн не выдержал, закричал громко, зло. Рубанул рукой воздух. — Я даже стрелять тебе разрешил… Это ведь не просто так! Ты должен был конвоировать дезертира! Отвечать за него! За каждый его шаг!.. Такая ответственность! А что в итоге? — Дюпрейн сунул руки в карманы комбинезона, отвернулся, замолчал, переводя дыхание. — Ты не просто не справился с задачей конвоира, ты сам сбежал, — трусливо сбежал! — оставив охра-няемый объект! Не справился ни со своей индивидуальной задачей, ни с нашей общей! Не перешёл магистраль! Встал, как озадаченная девица, вылупил глаза на сионийскую машину! Растерялся, чёрт тебя дери!.. А самое… Самое… — Дюпрейн задыхался о переполнявших его чувств, неистово сверкал глазами. — Вместо того чтобы бежать вперёд, на ту сторону, ты вернулся назад!!! И Алмаара где-то поте-рял! И вся эта шумиха теперь, — он раздражённо дёрнул плечом в ту сторону, откуда доносился рёв мотора, голоса и одиночные выстрелы, — пустой звон! И зря потраче-но столько сил, столько времени! Сможем ли мы теперь перейти после того, как "засветились" так глупо? Сможем? Вряд ли! Сионийцы тоже не дураки, в тылу никого не потерпят!

И ещё Алмаар! Самый ненадёжный человек! Самый опасный! Если он попадёт в руки врага, — а это наверняка случится, если уже не случилось! — нам вообще будет не на что надеяться! В крайнем случае нас будут ждать уже на руднике… Как ви-дишь теперь, рядовой Моретти, ты подвёл всю команду, подвёл всю операцию, подвёл своего Императора, и я должен судить тебя по законам военного времени. Расстрелять, одним словом!

При этих словах они все трое вскинули на него изумлённые глаза. Огромные и напуганные на бледных фосфорицирующих в темноте лицах. У Моретти же в гла-зах стояли невыплаканные слёзы, слёзы стыда, вины, отчаяния и ужаса. "Вот чёрт! Ведь это же ещё дети! Чего от них можно хотеть? Дети… Одели в форму, сказали: "надо!", а научить, заставить делать, что надо, забыли! Чёрт! Он же сейчас разры-дается…"- подумал с досадой Дюпрейн, кусая губы. Опять отвернулся, пряча лицо. Они не должны видеть его досаду, его разочарование… Совсем после этого поте-ряются, пропадут, как бойцы.

А как же тогда жёсткие меры? Как теперь быть? Как их наказывать? Как их учить этой жестокой жизни?.. И ещё чёртов Алмаар из головы не идёт! Пойди, поймай его теперь, паршивца!.. Улизнул всё-таки, сволочь!

Дюпрейн задумался, прикидывая в уме план дальнейших действий. Отступать теперь нужно, уйти в глубь леса, затаиться на время. Хотя бы до следующей ночи. Разведать бы только, что там и как, пока не рассвело, узнать обстановку. Как там теперь? Что сионийцы предприняли? И сколько их там? К чему они готовятся? Ка-кие меры приняли? Да, не получилось у нас всё сделать тихо, придётся идти напро-лом с такими, вот, вояками…

Задумался и не сразу услышал посторонний звук, какой-то еле уловимый шорох. А когда обернулся, Алмаар — целый! живой! невредимый! — как ни в чём не бывало подошёл и сел на землю рядом с ребятами. И они все четверо посмотрели на Ал-маара так, словно увидели привидение.

— Как… ты здесь?! — первым спросил, наконец, Дюпрейн и, оправившись от этого тихого шока, добавил уже уверенным голосом, голосом командира:- Как ты здесь очутился? Рядовой…?

— Пришёл — и всё! — Алмаар пренебрежительно пожал плечами, но в этом движении уже не чувствовалась та привычная, свойственная ему всегда и во всём беззабот-ность, неприкрытая бравада и рисованность. Видно было, что и сам он с трудом верит в то, что вновь оказался в привычной ему обстановке, среди знакомых людей, среди своих, — ниобиан! — как бы плохо они к нему ни относились. Бледный до жу-ти, просто белый, по-мальчишески взъерошенный, с дрожащими руками, но в под-жатых губах, в уголках глаз — застыла решимость, почти отвага, но без геройства. И испуг! Словно он впервые осознал серьёзность происходящего!

"Вернулся! Вернулся назад! — Дюпрейна эта новость шокировала, такого он не ожидал, тем более от Алмаара. — Через дорогу мимо сионийцев, готовых открыть пальбу на любой шорох! Через заминированную обочину! Или он просто запомнил, где и как шёл в первый раз?.. Запомнил? Этот разгильдяй?! С его-то беззаботным наплевательством! И нас сумел найти! В лесу, ночью! Один! И без патронов!? Сле-допыт чёртов! Ведь может же, всё может, если жить захочет!" И Дюпрейн глянул на Алмаара, впервые почувствовал к этому типу странное, совсем новое чувство и понял сразу, это уважение. Невольное уважение профессионала к человеку, который хорошо — без помарки! — сделал опасное, рискованное дело. Но уважение это, не успев родиться, пропало так же внезапно, стоило Дюпрейну вспомнить о провале операции и о том, кто в этом был виновен. "Жить, значит, захотел, подлец! До своих вернулся! Пришёл! Подвёл команду, подвёл всю операцию! Один — под-вёл всех! И ещё хватило наглости после этого назад прийти?! Подлец! Невиданная наглость! Просто поразительная!.. Ведь пристрелю же, паршивца, и рука не дрог-нет!.. Неужели ты сам этого не понял?! На смерть ты вернулся, дружок! От моей пули, от моей руки…"