Легионер. Книга третья - Вячеслав Александрович Каликинский

Ландсберг. И знаете то, что я недавно вернулась на Сахалин из Владивостока, куда мне было разрешено выехать после полного отбытия назначенного судом наказания. И наверняка вы, как и многие другие, ломаете голову: зачем эта ужасная женщина добровольно вернулась на проклятый богом и людьми остров?

— Уверяю вас, мадам, у меня хватает своих дел и забот. И мне, признаться, доселе не были интересны ни ваши отъезды, ни возвращения, ни мотивы всего этого. Переходите, наконец, к вашему делу!

— Терпение, господин Ландсберг! Терпение! То, что я начала рассказывать, имеет к моему делу самое прямое отношение. И без некоторых пояснений и предисловий вы не сможете ни понять, ни принять предложение, которое я к вам имею. Итак, полтора года назад, почти счастливая, я покинула этот остров и отправилась во Владивосток, где намеревалась немного пожить инкогнито, отдохнуть от всех этих каторжных впечатлений, если угодно. А, отдохнувши, отправиться дальше, в Европейскую Россию. Мое предписание запрещает жить лишь в столицах, да еще в двух-трех окраинных городишках, куда, признаться, меня совершенно и не тянет! Но паспорт, проклятый паспорт с поистине каиновой печатью: «крестьянка из ссыльнокаторжных»! Прибавьте к этому мое еврейское происхождение и общую известность. Во владивостокских гостиницах для Софьи Блювштейн не оказалось свободных нумеров! Мне едва не смеялись в лицо, объявляя это. Я попыталась снять домик или квартирку — но домовладельцы, едва взглянув на паспорт, с насмешками советовали мне идти селиться за черту оседлости, к евреям. Куда-то на окраину города…

— Сочувствую, мадам…

— Погодите, герр Ландсберг! Попытка поселиться в гостинице инкогнито была тут же пресечена местной полицией. Меня свели в участок и предупредили, что жить мне предстоит только под надзором полиции, и никакая анонимность допущена быть не может! Может быть, вы думаете, герр Ландсберг, что мне были рады в окраинных еврейских кварталах и местечках? Толстые жидовки встретили меня там еще хуже, чем русские хамы в фешенебельных отелях. Они визжали и брызгали слюной, что не допустят, чтобы где-то по соседству от их приличных домой обитала «всякая воровка и дрянь». Грозили выдергать волосы, выцарапать глаза, побить все окна, — коли я буду упорствовать. Тайный агент полиции, который не очень-то и скрывал свое назойливое присутствие, ухмылялся и не сделал ничего, чтобы я выполнила ихнее же, полицейское предписание! Верите ли, сударь, дошло до того, что я была вынуждена искать защиты от агрессивных соотечественников в полиции! Я! Я, которая их всегда как хотела, так и…

Рука посетительницы сжалась в кулачок, побелела в суставах, серьги качнулись и мелко-мелко задрожали. Ландсберг, при всей своей выдержке, сидел как на иголках, мысли в голове мелькали короткие, как телеграфные депеши. «Сошла с ума?» «Зачем она мне все это рассказывает?» «Куда она клонит?»

Посетительница успокоилась так же внезапно, как и пришла в неистовство. Серьги перестали дрожать и стрелять лучиками света, прозвучал короткий, даже кокетливый, как показалось Ландсбергу, смешок.

— А вы говорите — «свобода»… После многочисленных мытарств мне порекомендовали покинуть город Владивосток и определиться на жительство куда-нибудь подалее. Например, в Иман. Есть такой поселок в Приморском краю, герр Ландсберг. Там я, действительно, подобных сцен больше не испытывала.

— Мадам, я все же решительно не понимаю…

— Сейчас, я уже почти закончила свое вступление, господин Ландсберг! Финал уж близок! Итак, я оказалась в Имане, чем-то напоминающим мне наш Сахалин. Кругом нищета, поголовное пьянство, ежедневные драки, поножовщина… В лавку сходить — и то было страшно, поверьте! И полицейский надзор на все это. Ночь-полночь — в дверь колотят: открывай! Желаем, мол, убедиться, что поднадзорная на месте… Убьют кого, ограбят в поселке — полиция тотчас ко мне. Обыск, допрос — не имею ли отношения к сему?

Сонька помолчала, с еле слышным стоном побаюкала левую, закутанную в шаль руку. И неожиданно сменила тему:

— Имейте в виду, герр Ландсберг, вас ведь ждет то же самое! Вы ведь тоже хоть нынче и человек свободного состояния, однако с Сахалина уезжать не торопитесь, не так ли? Да-да, милостивый государь! И надзор, и злоба соседей, и презрение к бывшему каторжнику. Вот разве что в еврейские кварталы вас жить не сошлют, ха-ха-ха!

Ландсберг встал, вновь оперся руками об стол, откашлялся:

— Мадам, я вижу полную бесцельность нашей с вами встречи. Чисто по-человечески не могу вам не сочувствовать, однако смею напомнить, что в своих несчастьях винить вам надобно только себя, свою прошлую жизнь.

— Сядьте, сударь! — в голосе посетительницы зазвенел металл. — Сядьте, сейчас вы узнаете, зачем я к вам пришла!

Дождавшись, пока Ландсберг, помедлив, все же сел, Сонька уже почти спокойно сообщила:

— Мне требуется «сменка», сударь. Это единственная для меня возможность тихо и покойно дожить отпущенные богом годы. У меня в Харькове, знаете ли, две дочери взрослые остались! Да-да, в летнем театре, в труппе у Серафимовича состоят. Актерки… Последний раз я видела их бог знает сколько лет назад, совсем малышками. Я им писала несколько раз… Ответов, разумеется, нет — либо письма перехвачены полицией, либо барышни и вправду стыдятся такой матери, российской знаменитости! Они сами не пишут — есть добрая душа, иногда сообщает мне весточки о близких людях. Я хочу поехать к ним, все объяснить, увезти их куда-нибудь подальше от России. Они поймут, я уверена! И вы мне должны помочь, господин Ландсберг! Вы, единственный на Сахалине человек, который может мне помочь — неужто вы откажете мне?

Про «сменку», или «каторжанскую свадьбу», Ландсберг, разумеется, знал во всех подробностях. В том числе и из первых рук: именно такого горемыку-«сменщика» однажды порекомендовал ему взять к себе на службу приказчиком Михайла Карпов.

Да, все это ему хорошо знакомо. Но о какой «сменке» говорит Сонька, уже освобожденная от наказания, женщина свободного состояния?

Та не стала долго томить, легко объяснила, какой помощи ожидает от Ландсберга.

— Вы, сударь, коммерсант, часто по торговым делам и во Владивостоке бываете, и до Японии, слыхала, добирались. Ну, Япония мне без интереса, а вот во Владивостоке, сударь мой, я успела отыскать тамошнее благотворительное «Общество призрения вдов и сирот». Визит туда нанесла под именем баронессы фон Дитрих. Да, ради дела пришлось тряхнуть стариной. Пожертвовав вдовам и сиротам малую толику денег, я раздобыла список интересных мне вдов. А затем и свой реестрик составила, попросив аттестовать мне несчастных. Этот реестрик я вам сей же час предоставлю, господин Ландсберг…

Посетительница ловко вытянула откуда-то из-под шали на левой руке свернутый лист бумаги, положила перед собой на стол и даже погладила здоровой рукой.

— Моя настоятельная просьба к вам, сударь,