Знамя Журнал 8 (2008) - Журнал Знамя

Но в литературе он остался благодаря двум другим своим качествам - таланту и редкой работоспособности.

Гений или злодей?

Писателя Алексея Толстого признавали все. Человека по имени Алексей Толстой (“Алихан”, “Алешка”) все так же дружно ругали. Одни за то, что “продался большевикам”, другие за то, что “приехал на все готовое”, третьи - просто из зависти, ведь и в эмиграции, и в России он больше всех писал и лучше всех жил.

Другое дело, что зарабатывал Толстой всегда своим трудом, был одним из немногих русских писателей, способных кормиться литературой, работал как никто много, ежедневно проводя за письменным столом по 8-10 часов. Варламов приводит воспоминания пасынка писателя Ф. Крандиевского о том, как они плыли на корабле из Одессы в Константинополь и как среди всеобщего смятения и уныния один только Толстой не терял даром времени: “В первый же день утром в углу трюма… я увидел перевернутый ящик из-под консервов, на котором стояла пишущая машинка “Корона”. На другом маленьком ящике сидел Алексей Николаевич, обвязанный по-прежнему шерстяным кашне с английской булавкой наверху. Он стучал на машинке”.

За четыре года, проведенных в эмиграции, Толстой (в отличие от многих других русских писателей), “выдал” кучу повестей и рассказов, закончил первую часть будущей трилогии да еще успевал сотрудничать сразу в нескольких газетах и журналах. Мало того, сам брался за организацию газеты, издательства, “Дома искусств” для русских эмигрантов… Короче, развил бурную деятельность, в то время как другие заняли выжидательную позицию.

“Толстой был прежде всего литературным работником, готовым взяться за любое дело, чтоб заработать”, - пишет Варламов. Действительно, он не гнушался никакими жанрами. Уже живя в СССР, писал не только исторические романы, научно-фантастические повести, рассказы, но и сказки для детей, пьесы, киносценарии и даже балетные либретто. (Не забудем еще, что в Великую Отечественную, как и в первую мировую, Толстой был фронтовым корреспондентом). Но почему подобное перечисление всегда заканчивается у автора биографии словами “…чтобы заработать”?

“С самого начала, - пишет Варламов, - на литературу он смотрел как на основной источник благосостояния своей семьи”. (А семья у Толстого была большая - вместе с домочадцами человек десять). “Писательство считал профессией”.

Хорошо это или плохо? Для заработка писали, бывало, и Пушкин, и Чехов, и Булгаков, да кто только не писал! Все зависит от того, талантливые строки выходят из-под пера писателя-“профессионала” или халтура.

Из всего написанного Толстым безусловно положительной оценки Варламова заслужили только три вещи - повесть “Детство Никиты”, роман “Петр Первый” и сказка для детей “Золотой ключик” (с оговорками, касающимися первоисточника и перевода). Все остальное, по его мнению, художественно несостоятельно, или вовсе - халтура. То и другое в творчестве Толстого, конечно, имело место, он и сам этого не скрывал, писал, например, Бунину: “Подрабатываю на стороне и честно, и похабно…”. Но все же строг Алексей Николаевич Варламов к Алексею Николаевичу Толстому, ой, строг…

Страницы, которые он отводит разбору произведений Толстого, напоминают школьный учебник литературы и хрестоматию вместе взятые. Краткий пересказ содержания, длинные отрывки из текста, обстоятельства написания и публикации, реакция читателей-современников.

О том, как именно работал Толстой, сказано в книге меньше всего, хотя благодатный материал для этого существует - хотя бы его статьи о литературном творчестве, обращенные к начинающим писателям, где он подробно рассказывает о таких важных вещах, как зарождение замысла, сбор материала, построение сюжета, нахождение языковых характеристик героев. Варламов этих статей практически не касается, повторяя вслед за современниками, что Толстой был “талантлив брюхом” (Ф. Сологуб), “бессознательно талантлив” (Г. Адамович). Между тем, в упомянутых статьях о литературе виден весьма прагматичный писатель, имевший свою четкую систему работы над словом, фразой, осознававший свой талант и умевший им прекрасно распоряжаться.

Из этих статей, как и из всего творчества Толстого, видно, что литература и только она одна была для него главным содержанием, целью и смыслом жизни. Кажется, даже самые неприглядные свои поступки он совершал, в конечном счете, ради того, чтобы оставаться писателем, иметь возможность писать и печататься.

Помимо таланта и “фантастической работоспособности”, у Толстого было еще одно отличительное свойство, запомнившееся современникам и принесшее ему скорее дурную, чем добрую славу. На этом свойстве Варламов делает особый акцент, живописуя, как его герой ел-пил-гулял, шутил и хулиганил, в какие неприглядные истории попадал, в каких был замешан скандалах.

Скандалы расписываются во всех подробностях, независимо от того, какое отношение имел к ним Толстой - непосредственное, косвенное или вообще никакого. Такова занимающая целую главу история с хвостом обезьяны, отрезанным в 1911 году от маскарадной шкуры. (В сущности, Толстой был ни при чем). Такова известная мистификация с Черубиной де Габриак, к которой он также не был причастен. Все эти “маскарадные” скандалы вполне безобидны и характеризуют не столько Толстого, сколько нравы дореволюционного литературного Петербурга.

Другое дело - скандальные истории, сопровождавшие пребывание Толстого в Париже и Берлине и подготовившие его разрыв с эмиграцией. Подробнее всего описан почему-то скандал, связанный с опубликованием частного письма К. Чуковского к Толстому, за что последний подвергся дружному остракизму в эмигрантской прессе. Строго говоря, это были уже не литературные скандалы, а идейные разногласия. По мнению Тэффи, “если бы не поднялась против него такая отчаянная газетная травля, он бы, пожалуй, в Россию и не поехал”.

Советский период биографии Толстого также отмечен чередой скандалов, одному из которых посвящена глава “Тот, кто получает пощечины”. Множественное число тут неуместно, так как речь идет об одной, но ставшей знаменитой “пощечине Мандельштама”, полученной Толстым за несправедливое, по мнению поэта, решение третейского суда. Автор предпринимает целое расследование, из которого делает два более или менее существенных вывода. Первый: Толстой отнесся к происшедшему равнодушно, не мстил Мандельштаму и уж во всяком случае не был причастен, как полагали некоторые, к его аресту в мае 1934 года. Никаких документов или свидетельств на этот счет не приводится (вероятно, их и нет). Вывод второй: “По большому счету, это была пощечина неудачника человеку удачливому”. Об этом можно спорить.

Обычно Варламов приводит сразу несколько, часто взаимоисключающих свидетельств очевидцев и участников (а замешаны в скандалах бывали многие знаменитости), из чего становится ясно: истории эти дошли до нас в весьма мифологизированном виде. Автор и не берется подтверждать их достоверность, действуя скорее по принципу “за что купил, за то продаю”.

Так, описывая “пьянки-гулянки” в московских литературных и артистических кругах 30-х годов, он каждый эпизод завершает такими словами: “Правда это или нет?” - и, не дав ответа, идет дальше, рассказывает следующую байку. И снова: “Сколько правды в этой байке, сказать трудно. Во всяком случае, неправды явно больше”. (Зачем же ее воспроизводить?)

Вот характерный образец: “В сырой туманный вечер на маленькой лодке с нетрезвыми гребцами, в чьих-то чужих подштанниках и нижней рубашке, завернутый в грязный и пыльный ковер, лежал депутат Верховного Совета СССР, личный друг Сталина, знаменитый писатель, краса и гордость советской литературы Алексей Толстой”. Закрыв в этой цитате кавычки, Варламов по своему обыкновению спрашивает: “Было, не было? Что тут скажешь? Наверное, было, пусть даже и несколько иначе, чем описано…”.

Действительно, что тут скажешь? Книги серии “ЖЗЛ” рассчитаны на массового читателя, а массовый читатель любит скандальные истории.

Собрав весь возможный перечень прегрешений своего героя, автор подводит нас к мысли, что “за все за это” писатель Алексей Николаевич Толстой должен был поплатиться как минимум своим литературным даром, но… как ни странно, ничего подобного с ним не случилось.

“Итак, не отнял Господь таланта у своего отступника и грешника, чревоугодника, циника, пьяницы и бабника” - как бы удивляется биограф.

А когда такое было, чтобы отнял? У кого? У Пушкина отнял? У Есенина? У Высоцкого? Человек погибает, а талант остается в нем до последнего. И если бы Бог награждал талантом за хорошее поведение, у нас вообще не было бы ни искусства, ни литературы.

В сущности, это были два разных человека - Толстой-писатель, проводящий по десять часов за рабочим столом, и Толстой - душа компании, герой застолий и скандалов. Как это уживается вместе? Как-то уживается. Ведь не один же он такой в нашей литературе.