Княжий остров - Юрий Сергеев

Вдруг зазвучала тихая волнующая музыка. Что-то случилось на эстраде, посетители разом повернулись туда и приветствовали возгласами начало увеселительной программы. Егор сидел спиной к сцене и обернулся при новом взрыве воплей, уловив краем глаза еще более выпученный взгляд торгаша автомобилями, его хищно разинутый рот и стынущее сало на подбородке…

Обернулся и замер, потрясенный… Под заполошную музыку танцевал кордебалет в прозрачных тонких шальварах. Восточные девушки исполняли танец откровенного бесстыдства, вихляя бедрами и дергая животами, груди их были чуть прикрыты фиолетовыми звездами из тонкого шелка. Разгоряченные накрашенные глаза и томные улыбки на смуглых лицах, бешеный темп музыки и движений, но не это изумило Егора. В ресторане «Самовар» Харбина он видел подобные пляски. Его потрясла медленно выходящая из-за кулис белая девушка… он сразу угадал, что она — русская. Жрущие посетители хохотали, тянули к ней руки, пускали слюни, похоть разлилась по залу при ее появлении.

— Наташа-ханум! — прорычал сально лыбящийся перс.

Егор как завороженный смотрел на ее хлебное тело, ему стало больно и стыдно, он с отвращением оглядел зал, все это чужое цивилизованное свинство. С какой-то особой тоской вспомнил Ирину и содрогнулся, представя ее на месте Наташи-ханум…

Взгляд девушки был устремлен поверх толпы, поверх сидящих утекала из ее взора печаль и невыносимая тоска. Маленькое невинное лицо было прекрасным и строгим при большом пенковом теле. На стройных полноватых ногах ее были натянуты какие-то несуразные черные чулки с пряжками к поясу; крепкие груди распирали легкий шелк; ее обрядили во все проституточное, но эти гнусные тряпки смотрелись на ее теле как язвы и нелепы были… Она не вмещалась в одежды позора… Егор видел в ее глазах слезы отчаянья и немой боли, но и проступала в них внутренняя гордость… ее раздели, опорочили, но не сломили… Ее белотелая мощная фация особо разительно выделялась на фоне смуглых танцовщиц, худых и вертлявых, она гляделась дорогим самоцветом на фоне темного тела… И Егор понял, что ее приходили смотреть, как диковину, как некую редкую чистоту, как бриллиант в грязи…

Замерло, заболело его сердце глубоким прозрением. Он понял, что подобное надругательство грозит его Родине… с нее тоже могут содрать одежду; выставят к позорному столбу алчуще-жрущие нелюди, будут орать и хохотать, раздевать, лапать сальными руками… И чтобы это не случилось с Россией и ее народом, надо не только победить в войне, но и победить зверя, способного порушить все законы русской жизни, гармонии и любви, опоганить девственную душу Руси… Егор уже знал, что такое Закон Любви, — это русская жизнь, это Ирина и Васенька, старец Илий и монастырь с молитвами и бельцами… Это борьба за любимое Отечество… Он неожиданно для всех промолвил вслух:

— Мы должны победить зверя!

- Ты это о чем, — спросил Окаемов, пристально глядящий на сцену.

— А ты разве не видишь, что Наташа — символ России?

— Да, да… до чего мила… верным делом дочь какого-нибудь князя или графа… Породу видно…

- Ничего ты не понял, Окаемов, — со вздохом обронил Егор, — пошли отсюда, я этого видеть больше не могу… не в силах смотреть на оргию унижения…

* * *

Утром Егор тоскливо поглядывал в окно, и вдруг в комнату вошел какой-то незнакомый усатый человек. Быков настороженно вгляделся и расхохотался. Только по походке и еще незримым почти приметам он узнал Окаемова, столь разительно тот переменился, а уж с Ахметкой тараторил без передыху без всякого акцента.

— Собирайтесь, — приказал Окаемов, — сейчас подойдет машина, все документы готовы, через час отправляемся, — он подмигнул Егору и вышел улаживать еще какие-то дела.

Вскоре старенький грузовой автомобиль пылил по дороге. В его кузове на соломе тряслись неряшливо одетые, пропыленные рабочие археологической экспедиции. В задке кузова гремели лопаты и кирки. Тяжелая корзина с виноградом стояла посредине, и бельцы с удовольствием поглощали золотистые сладкие гроздья.

— Там ребята на фронте кровь проливают, а мы винограды жрем от пуза, — недовольно проворчал Николка Селянинов и с тоской оглядел непривычные вологодскому глазу безлесные пространства.

— Так надо, брат, — тихо ответил Егор, — так надо… и молодежь такими разговорами не устыжай… Еще неведомо, что нас ждет за этими холмами и долами… в этой расчудесной стороне.

— Да я так… пострелять бы от скуки…

Они проезжали какие-то границы и городки, и везде Окаемов важно разговаривал с проверяющими, показывал документы и надменным хозяином смотрел на рабочих в кузове. Совал деньги полицейским и гвардейцам неведомых для бельцов народностей, проживающих тут со времен вавилонского столпотворения, перемешавшихся кровью…и многими войнами. Угрюмый шофер Ахметки глядел на все бесстрастно и привычно, видно, возил грузы и похлеще.

На место прибыли почти через неделю; ломалась машина, застревала в арыках, кончалось горючее и еще много разных приключении выпало на долю скитальцев в этом опасном путешествии. Хорошо, хоть не потребовалось оружие, упрятанное в двойном дне кузова грузовика, и они могли выхватить его мгновенно. Да и без оружия эти семеро оборванных людей способны натворить столько, что и не снилось всем проверяющим на постах и заставах. Сытая и беззаботная жизнь разбаловала «археологов», и они все беспечнее глазели на окружающий мир, дивясь ему и недоумевая. Как тут можно жить и зачем жить так, не по-русски, распахивая поля еще сохой и мотыгой, добывая себе хлеб, облитый потом. Егор изредка взглядывал на Николу Селянинова и тихо смеялся над его убогим видом. Одет северный боярин был в неописуемые лохмотья, перелатанные и потертые, потерявшие цвет. Но вологодский был природно сметлив, все зорко подмечал: как ходят местные, как здороваются, как кланяются и жестикулируют руками. Уже через неделю он болтал с Окаемовым на местных наречиях, кивал из кузова прохожим и, как у себя в Барском, приветливо и добросердечно здороваясь с ними, желал урожая и увеличения поголовья скота… Его походка, мимика, разговор, взгляд — все походило на то, что родился он тут, среди этих унылых холмов и равнин, если бы не курносый нос и бесшабашный азарт в голубых северных глазах. Окаемов поражался этому дару перевоплощения и однажды сказал Егору одобрительно, кивнув головой на Николу:

— Прирожденный разведчик…

— Прирожденный русский, — усмехнулся Быков, — талантлив и беспечен, как дитя. Все ловит на лету, ему бы пару академий закончить — наворотил бы благих дел — пропасть.

— Это несомненно.

С благословения Патриарха Антиохийского Александра III, с его Обращением и письмом к правительству СССР, Окаемов и Быков встретились с затворником и молитвенником Гор Ливанских Илием. Выслушав о тайной миссии прибывших русских, митрополит просил настоятельно выполнить все пункты Определения во благо спасения России, ибо гибель ее повлечет за собой крах мира…

Когда Егор и Окаемов услышали слова Определения, то поразились сходству их со словами своего духовного водителя. Окаемов дипломатично, чтобы не обидеть митрополита, рассказал о явлении Божией Матери схиигумену Илию и выразил тревогу, что вряд ли станут исполнять Определение правители-гонители Православной веры на Руси. На что Илия со вздохом сказал: «Нет пророков в своем Отечестве… для них»… Благословил обратный путь миссии и ушел в свою пустынь Гор Ливанских на молитвенный подвиг во спасение мира…

ГЛАВА II

Верховный Главнокомандующий вызвал к себе Скарабеева глубокой ночью. Встретил вошедшего спиной, отвернувшись к окну, раскуривая любимую трубку. Тяжелое молчание затягивалось, наконец Сталин раскурил трубку, сделал несколько глубоких затяжек, и до замершего в дверях генерала доплыл терпкий дух табака. Слегка повернув к нему голову, Сталин хрипло промолвил:

— Я прочел твой доклад и документы, присланные Патриархом Антиохийским. Ви согласны с Определением Матери Божьей, явленным митрополиту Илию?

— Согласен, — твердо ответил Скарабеев.

— И не кажется, что это все мистика и провокация церковников, чтобы посеять панику среди нас?

— Нет, это не провокация. Мы посылали туда своих людей, и все подтверждается. Кроме того, подобное видение было у нас, одному старцу.

— Товарищ Скарабеев, — Сталин резко обернулся и пронзительно посмотрел в глаза собеседника, — скажи мне честно, у нас нет другого выхода?

— Нет, товарищ Сталин.

— Ты веришь в Бога… ты же коммунист…

— Верю…

— Шапошников тоже верит, мне доложили… и не скрывает своих религиозных убеждений… Но это не мешает вам выполнять долг… Ви настаиваете в докладе на возрождении в Красной Армии русских национальных традиций?