Франц Кафка. Узник абсолюта - Макс Брод

Как-то ночью мы были в гостях у Вейнберга. Дело было зимой, стояли ужасные холода. Кафка пришел в легком пальто. Верфель стал критиковать его за то, что на нем такая легкая одежда. Кафка ответил, что он зимой купается, и обрадовался, увидев, что остальные поддержали его с дружеским весельем. Один Верфель посмеялся над тем, что Кафка так много заботится о своем теле. Я вспоминаю, как мы стояли после этого на Вейнбергском виадуке. Кафка снял брюки, и мы увидели в морозную ночь его голые икры.

В то время я жил на очень шумной улице, это был дом на углу Стефанской и Герстенской улиц. Я очень страдал от этого шума. Не было никого, кто понял бы мои страдания лучше, чем Кафка. Напротив дома была трамвайная остановка, здесь же стояла гостиница, рядом с ней находился сад, где летом до глубокой ночи громко играл оркестр. Из ночного кафе доносились звуки механического органа. За стеной жил портной, у которого была скоротечная чахотка. Его жена играла на пианино. Мы прожили в этой квартире семь лет. Мне было трудно работать, и я скверно спал. Кафка тоже плохо спал. Он рассказал мне, что в таких случаях у него возникали бессонница и головные боли, и пояснил, какого рода головными болями он страдает. Он говорил беспристрастно, не ожидая от меня никакого совета или сочувствия.

Он защищал себя от шума тем, что вставлял в уши вату, и настоятельно рекомендовал мне этот метод. Я последовал его совету, и до сих пор не могу заснуть, не заложив в уши вату. Однажды я увидел, что у него в уши были вставлены крошечные подушечки. Полагаю, что это был подарок от женщины.

Кафку можно было часто встретить одного, гуляющего в пражских парках. Он нисколько не раздражался, когда к нему кто-либо присоединялся. Он, как правило, избегал разговоров о себе, но, если с ним о чем-либо говорили, он поддерживал разговор. Даже когда его мучила болезнь, он сохранял улыбку. Выражение его лица представляло собой загадку.

Кафка всегда был готов понять другого. Он с большим вниманием следил за жизнью и карьерой своих знакомых. Он был другом для многих, но немногим позволял быть своими друзьями. Я с благодарностью вспоминаю один случай. Мы встретились на Герренской улице. За день до того было опубликовано мое стихотворение в газете «Тагблатт». Оно называлось «Вилла в мирном уголке». Он похвалил его. Самому мне оно уже не нравилось, потому что было написано достаточно давно. Я осмелился выразить некоторое сомнение в подлинности его оценки. В ответ Кафка наизусть прочитал все стихотворение.

Когда его первая книга «Наблюдения» была напечатана Вольфом, он сказал мне: «Андре[40] (Andre) заказал одиннадцать экземпляров. Десять я купил сам. Не знаю, кто купил одиннадцатый». Он произнес это с улыбкой удовлетворения. От него нельзя было узнать, что он пишет в данный момент и насколько это представляется для него важным.

Однажды Вилли Хаас убедил его прийти на чтения пражских авторов в маленький лекционный зал гостиницы на Венцеславской площади. В тот раз Кафка читал рассказ «Приговор», который был затем напечатан Вольфом. Он читал с таким завораживающим отчаянием, что сейчас, когда прошло уже более двадцати лет, я все еще будто вижу его в узкой полутемной комнате. Обо всем остальном я, честно говоря, забыл.

Кафка был стройным, хорошо сложенным, красивым. О девушках он говорил лишь в общих словах. В 1917 – 1918 гг. я был в Вене. Кафка послал мне письмо с просьбой подыскать ему комнату в тихом отеле. Он приезжал из Будапешта. В Праге он уже намекал мне о том, что в Будапеште примет решение сохранить или расторгнуть свою помолвку. В Вене он сказал мне, что расторг помолвку со своей невестой. Кафка очень спокойно говорил об этом. Он пошел со мной в кафе «Центральное». Было уже поздно, и кафе было пусто. Казалось, что Кафка был всем удовлетворен.

Красивая молодая девушка в Праге сказала мне, что она написала Кафке множество писем. Она влюбилась в него. Кафка ответил ей спустя долгое время и предостерег ее от общения с ним.

Затем я видел Кафку незадолго перед концом его жизни. Он исхудал, говорил хриплым голосом, у него было затруднено дыхание. Даже холодной зимой он носил легкое пальто. На улице он показал мне, как свободно стало ему пальто и как удобно было его носить, потому что оно не сжимало его грудь при дыхании. В этом пальто он регулярно делал гимнастические упражнения.

Прошло еще несколько месяцев. Он уехал из Праги. Говорили, что ему стало совсем плохо. Приближался конец. Я получил от него еще одну телеграмму, в которой говорилось: «Если ничего не произойдет, я напишу вам в понедельник».

Его похороны. Часовня на еврейском кладбище в Праге. Длинная процессия. Молящиеся евреи. Убитые горем родители и сестры. Немое отчаяние его подруги, стоящей возле могилы словно изваяние. Пасмурная погода с редкими прояснениями. Честное слово, невозможно поверить, что в этом простом деревянном гробу находятся останки Франца Кафки, который только теперь приобрел настоящее величие.

Дора Геррит[41]

Краткие воспоминания о Франце Кафке

Кафка поправлял здоровье среди чудесных лесов и холмов, покрытых зимними снегами. Он жил на веранде маленького гостевого домика.

Он проводил много времени с оживленной молодой девушкой, чей возраст было трудно определить. Она сообщала ему множество интересных вещей общего характера, но никогда не говорила о себе. Однажды утром, увидев эту девушку, Кафка приветствовал ее словами: «Я мечтал о тебе! Одетая в просторную шелковую одежду с вышитыми красными сердечками, ты шла по длинной широкой дороге – и тебе встретился высокий, стройный, рыжеволосый человек. Он громко воскликнул: «Скажи мне, было ли у тебя когда-нибудь подобное?» Она улыбнулась в ответ и сказала: «Да, мной интересовались многие мужчины, но только в одном я увидела свою судьбу. Между моей влюбленностью и помолвкой прошло девять лет. За это время этот человек успел жениться и развестись, и когда он пришел ко мне, к любви своей юности, у него было двое детей. Это поэтическая аналогия, проведенная между твоей мечтой и моей судьбой. Не было ли у тебя предчувствия, что этот человек скоро забудется и через три месяца будет написано прощальное письмо?»

Однажды, позже, когда она уверяла Франца, что «Очерки Боза» Диккенса скучны, он превосходно прочитал ей несколько смешных строк из «Дэвида Копперфильда». Они оба смеялись, и с тех пор у нее изменилось отношение к Диккенсу.

Затем он дал ей стопку рукописей и попросил прочитать их и высказать свое мнение. Она прочитала «Сельского врача» – там, где говорилось о трудностях этой профессии. Он описал необычный случай внутреннего заражения. Вернув Францу рукописи, она сказала, что ее двоюродный брат умер от той же болезни, что и крестьянка в рассказе. «Это замечательно! – воскликнул Кафка. – Я никогда не слышал о том, что эта болезнь существует, но меня поражает мысль, что я правильно вообразил эту болезнь».