Огонь и меч - Саймон Браун

Он упрекнул себя за нетерпение. У него-то ведь не было жены, а в настоящее время даже любовницы, возле которой он мог задержаться, прежде чем выступить в поход. А у Сендаруса была Арива – может быть, самая прекрасная женщина в королевстве.

«Нет, в действительности не самая, – сказал себе Гален. – У нее красивая внешность, но дело не в этом. Прекрасной ее делают присущие ей сила и уверенность. Неудивительно, что отец боится ее».

Из дворца вышел Сендарус, ярко блистая на солнце новенькой броней. В руке он держал шлем особой разновидности, из тех, какие носила аманская пехота; он закрывал почти всю голову, оставляя отверстия только для глаз и рта. «Ничего, он достаточно скоро усвоит урок, – подумал Гален. – Кавалеристу нужно видеть и слышать больше, чем у него получится в этом железном горшке».

Прежде чем сесть на коня, Сендарус повернулся оглядеть рыцарей, а затем с помощью Оркида поднялся в седло. У Галена перехватило дыхание, когда он увидел Ключ Меча. Арива уведомила Королевский Совет, что Сендарус будет носить его на протяжении всей кампании и что любые возражения бесполезны, но вид Ключа на шее аманита заставил Галена пожалеть, что он все же не возразил. Аристократ почувствовал, как к его лицу прихлынула кровь, но не мог ничего с этим поделать. Он огляделся и увидел, что был не единственным, кто увидел амулет на шее у Сендаруса; несколько воинов гневно переговаривались между собой.

Сендарус помахал рукой окну во дворце, и Гален повернулся в ту сторону. Он увидел мелькнувшую в окне Ариву, и вид этого бледного сурового лица заставил его остыть быстрее, чем зимний дождь. Она ведь дала Ключ не кому-нибудь, а своему мужу. Сендарус хоть и ама-нит, но отнюдь не вор.

«Арива предает нас!» – подумал он, но сразу же изгнал из головы эту мысль. Это как раз у него завелись изменнические мысли, и понимание этого потрясло Галена. «Она же моя королева. А Сендарус ее законный муж и генерал этой армии. Он имеет право носить на шее один из Ключей».

Времени на то, чтобы сделать отца Поула новым примасом Церкви Подлинного Бога, не было, но как старший священнослужитель он все равно был единственным, кто мог надлежащим образом благословить армию. Он стоял на наспех сколоченном помосте близ северных ворот города; широкая грунтовая дорога выходила из них и терялась среди окружающих Кендру холмов. Дорога эта была трудной для следования армии, зато прямо вела в Чандру, а потом в Хьюм. Пехота стояла, выстроившись полками и дожидаясь командующего. Была уже середина утра, и хотя воздух оставался прохладным, солнце пригревало, и некоторые из бойцов беспокойно переступали с ноги на ногу. Отец Роун стоял справа и чуть позади Поула, показывая на город. Сперва Поул увидел только отражающийся от доспехов блеск солнца, а затем услышал ровный топот копыт и позвякивание кольчуг, подсказавшие ему, что это едет тяжелая кавалерия Двадцати Домов. Теперь он услышал, как народ громко приветствовал рыцарей, когда те проезжали по улицам.

Ждавшие у ворот солдаты вытягивали шеи, стараясь хоть мельком увидеть это зрелище. В конце концов, рыцари Кендры свыше пятнадцати лет не отправлялись на войну, и коль скоро Хаксусу зададут трепку, у них может не возникнуть причины выступить вновь. Первый отряд состоял из самых молодых аристократов, на пиках у них развевались знамена их домов, первым из коих был дом Розетемов, черная пустельга на золотом поле. Вслед за ними ехал Сендарус в броне, сияющей не менее ярко, чем солнце, и с золотым Ключом Меча на груди – при виде этого амулета пехота закричала «ура!». А за ним ехали сами рыцари: три полка, все при полном параде, на грызущих удила жеребцах. Отец Поул благословил каждый полк, когда тот проезжал мимо помоста, а затем они выехали за ворота и направились в холмы. Тучи пыли медленно оседали на дорогу.

Когда исчез последний из рыцарей, пехота развернулась, отсалютовала городу, в свою очередь получила благословение и последовала через ворота за кавалерией. Топот ног отзывался эхом всю дорогу до порта. К вечеру вдали исчез последний из солдат, и на Кендру пала усталая тишина.

Отец Поул оставался на помосте еще долго после того, как ушли все остальные. Он только что выполнил свою официальную обязанность в качестве преемника Нортема. Возможно, не в качестве примаса, но тем не менее признанного наследника. Если он и раньше имел немалую силу в стране, это было ничто в сравнении с тем, чего он мог достичь теперь.

«А в действительности цена была столь невелика», – подумал он. А потом вспомнил, что он все еще не нашел имени бога. Он провел полдня в покоях Нортема, ища хоть какой-то намек, какую-то тайную запись, но все без толку. Но у него была для поисков вся оставшаяся жизнь, и он был уверен, что найдет его.

Олио не смотрел, как уходит армия. Он испытывал смесь вины, стыда и облегчения от того, что армию возглавляет Сендарус, а не он, и хотя принц знал, что так будет лучше всего, но невольно испытывал переполнявшее его ощущение неудачи. Второй своей неудачи, если принять в расчет то, как он справлялся с исцелениями в приюте.

Он был уверен, что являлся обузой для своей сестры. Она ведь так усердно старалась стать для своего народа самой лучшей королевой, и вот он – ее заикающийся, неряшливый брат, не умеющий ничего сделать как надо.

Со стыдом он покачал головой. Негоже так вести себя принцу королевства. Он пойдет к Ариве и попросит ее поручить ему какое-нибудь другое дело. Должно же быть что-то, что он мог сделать для королевства, что-нибудь, позволяющее ему доказать свою ценность.

Поглощенный мыслями, он бродил по коридорам дворца и в конечном итоге оказался в западном крыле. Вокруг него сновали священники, кивая, но ничего не говоря. Он прошел мимо Королевской часовни, поколебался, но решил не заходить. Затем вошел в библиотеку, постоял, глядя на книжные полки, высившиеся вокруг него, словно стены. Принц поборол легкий укол клаустрофобии. Одна книга лежала на пюпитре открытой, и он подошел к ней. Половину одной страницы занимала запись, сделанная старательной и изящной рукой, но остаток страницы и противоположная ей оставались чистыми.

– Молю о руководстве, – прочел он вслух, – и за души всего моего народа; молю о мире и о будущем для всех детей моих; молю об ответах и о новых вопросах. Я один, в одиночестве и все же не одинокий. Я один; человек, который знает слишком много тайн. И молю о спасении.

Олио провел пальцем по последнему слову. «Спасении для кого?» – гадал он.

– Это была последняя сделанная им запись, – произнес голос у него за спиной. Он обернулся и увидел Эдейтора Фэнхоу. Прелат выглядел таким же удрученным, как и Олио.