В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - Александр Русов

Застекленная дверь вдруг распахнулась. В пролете возникло что-то большое, черное и мохнатое. Низко надвинутый на лоб каракуль волос. Могучие плечи. Кряжистые ноги из-под разлетающихся пол халата. Профессор Петросян в сопровождении медицинской сестры двигался навстречу посетителям. Профессор Петросян приближался неумолимо. Его налитые кровью кабаньи глаза смотрели не мигая.

Трое посетителей начали одновременно подниматься с дивана. Трое медленно отделились от недвижного тела — словно от куколки, уже пустой. Трое не без робости смотрели на приближающегося профессора, а тот, в свою очередь, прощупывал их своим опытным взглядом, просвечивал мысленным рентгеном насквозь. «Кто этот долговязый, теребящий в руке лыжную шапочку? — спрашивал себя профессор Петросян. — Кто второй? Что собой представляет третий, похожий на стареющего актера Эдуардо де Филиппо?»

Но тут профессор ошибся. Самым непростительным для психолога-психиатра образом. Третий был как раз не актер, а писатель, печатающийся под псевдонимом Платон Усов.

— Чем могу быть полезен?

Профессор Петросян засовывает лохматые руки в карманы халата. Большие короткие пальцы туда не влезают, не помещаются там, остаются снаружи. Профессор Петросян покачивается, перенося центр тяжести с пяток на носки — и снова на пятки.

— Я Кустов Антон Николаевич. Доктор наук.

— Очень приятно. Петросян Грант Мовсесович.

Профессор извлекает из бокового кармана халата тяжелую ладонь, протягивает, жмет без энтузиазма.

— Вам должны были звонить.

— Когда?

— Вас должны были предупредить…

К сожалению, у профессора нет пока полной ясности. Нет уверенности. Кто именно звонил? Кто такой доктор Кустов? Что за фрукт? При чем остальные? Целая банда — черт их там разберет.

— Прошу, — говорит профессор, резко выбрасывая ладонь вбок.

— А его куда? — интересуется Тоник.

Профессор Петросян привычным взглядом окидывает диван, проводит ладонью по выбритой до синевы щеке, переглядывается с сестрой.

— Им займутся.

— Доктор, это опасно? Кхе!

Вопрос неуместен. Наивен. Преждевременен. Непрофессионален.

— Доктор, кхе! Мы вас очень просим: сделайте что возможно.

Седой Платон де Филиппо суетится возле портфеля, достает сперва новую, пахнущую типографской краской книгу, следом за ней — бутылку марочного армянского коньяка.

Антон Николаевич и Тоник обмениваются взглядами. Антон Николаевич смотрит на Платона де Филиппо как на полоумного. Нет, это что-то из ряда вон. Это непостижимо! В коридоре, при посторонних… Полный кретин! Даже такого простого дела нельзя поручить.

Профессор Петросян берет книгу, раскрывает на первой странице, благосклонно знакомится с посвящением на титуле, написанным шариковой ручкой коряво и наискосок, удовлетворенно кивает, заглядывает в конец, вычитывает там имя, отчество и фамилию автора, выпячивает нижнюю губу. Потом с самым заинтересованным видом разглядывает этикетку на бутылке.

Антон Николаевич сгорает со стыда. Антон Николаевич осознает весь комизм создавшегося положения. Антон Николаевич понимает, что коньяк тут явно некстати. Что доктора коньяком не смутишь, не проймешь. За плечами профессора Петросяна наверняка большой профессиональный и практический опыт.

— Non lo bevo mai, mai, — обращается профессор к Платону де Филиппо по-итальянски. — Per il fegato, sa, è pessimo, — говорит он, вежливо возвращая бутылку. — Si dice anche che per gl’intestini[8], — добавляет, чтобы писателю Платону Эдуарду де Филиппо все было до конца ясно. Как с самого начала это было ясно Антону Николаевичу. — А за книгу спасибо. Весьма признателен вам, Платон Николаевич. Прочту с удовольствием. Непременно. Прошу!

Волосатый короткопалый кулак профессора разжимается. Выгнутая его ладонь превращается в клюв лебедя, нацеленный в сторону застекленной двери.

Они идут следом. Становится жарко. У Тоника пылают щеки. Он расстегивает молнию на двухцветной, как и лыжная шапочка, куртке: в основном синей, но с красными полосами на рукавах.

Скромную обстановку профессорского кабинета составляют письменный стол, кресло, кушетка, шкаф для бумаг, вешалка в углу, портрет на стене и два стула. Они раздеваются. В скромном и маленьком профессорском кабинете они привычно рассаживаются рядком на кушетке. Теперь Грант Мовсесович сверху вниз взирает на посетителей.

— Простите, уважаемые, — обращается он к присутствующим. — Я хочу спросить. — Профессор вскидывает брови, округляет глаза. — Почему именно вы? У него что, нет жены, близких родственников?

— Никого.

— Жена недавно скончалась. Кхе! Такая славная женщина…

— Ну, положим… Это не совсем так… — поправляет товарища доктор Кустов. — Жена у него, строго говоря, есть…

Профессор Петросян внимательно выслушивает каждого. В борении мнений рождается истина. Некоторая противоречивость ответов свидетельствует, видимо, о сложности ситуации. Профессор Петросян помечает что-то в своей тетради, делает про себя предварительные выводы, несколько раз обращается за разъяснениями к Антону Николаевичу. Как доктор к доктору. Как коллега к коллеге.

Три пары ушей жадно ловят каждое слово профессора. Три пары глаз сосредоточены на его переносице. Будто не только коллега Кустов, но и остальные двое тоже готовы и хотят отвечать.

Профессор Петросян, однако, медлит с новыми вопросами. Профессор Петросян откладывает на неопределенный срок уточнение интересующих его деталей. Дальнейшее прояснится в ходе обследования. Пока же графы «семейное положение» и «профессия» он оставляет пустыми.

— Нельзя ли поместить его в отдельную палату? Кхе! С учетом того, что он все-таки имеет право. Как участник и инвалид. С учетом заслуг, я имею в виду.

Профессор Петросян заверяет клиентов, что таких условий, как в его отделении, они не сыщут нигде.

— Почти нигде, — уточняет. — Мы лечим не только лекарствами, — произносит он загадочную фразу, бросает пудовые кулаки на столешницу, выпрямляется в кресле и предлагает посетителям самим убедиться. — Ecco![9]

Поощряемые Грантом Мовсесовичем трое посетителей поднимаются с кушетки. Трое выкатываются из уютного кабинетика — впереди Кустов, за ним Платон. Тоник с портфелем замыкает шествие. Тотчас перед ними возникает препятствие: затянутая веселым ситцем в цветочек еще одна застекленная дверь. «Отделение кризисных состояний», — гласит надпись. И тут же другая, прямо под нею: «Посторонним вход строго запрещен».

Откинув мешающую полу халата, профессор по локоть засовывает руку в бездонный карман своих брюк. Он извлекает звенящую связку ключей, выбирает самый игрушечный — как бы ключик от кукольного дома — и вставляет в прорезь замка. Дверь оказывается массивнее, чем ожидалось. Ее застекленность с обеих сторон носит, оказывается, исключительно декоративный характер. Как и фривольная легкость ситцевых занавесок.

За бункерной этой, железной, пуленепробиваемой дверью просматривается волнующий полумрак. Лампы, лампочки и лампады всюду горят вполнакала. Вместительные, топкие кресла обтянуты жирно блестящей искусственной кожей. Они придают всей обстановке некий эротический привкус. Прозрачные рыбки в прозрачном аквариуме плавают среди ползучих представителей вечнозеленой тропической фауны. Тяжелые синие шторы висят на окнах. Топкий ковер на полу напоминает выкрашенную в цвет морской волны шкуру леопарда. Овальный полированный стол в холле будто специально предназначен для спиритических сеансов. Пять или шесть дверей из натурального дерева в круто скругленной стене, причудливо изогнутая бронзовая и латунная фурнитура — все это совокупно производит впечатление уюта и роскоши, навевает мысли о чувственных наслаждениях и мистических откровениях. Все это куда более соответствует стилю маленькой частной дорогой европейской гостиницы конца прошлого века, нежели итогам титанических усилий профессора Петросяна по организации уникального отделения кризисных состояний. По созданию, стало быть, в условиях обычной городской больницы наиболее благоприятных бальнеологических условий для пациентов его отделения. Даже стены и те обтянуты пупырчатой серой холстиной, то ли звукоизоляции ради, то ли нарочно для того, чтобы поразить воображение пришельцев.

— Неплохо. Кхе!

— Ну что ты… Клево!

Профессор Петросян замедляет шаги. Профессор Петросян останавливается на крутом повороте. Профессор Петросян обращает внимание гостей на тщательно вычищенную золотую табличку.

— Номер три, — читает Тоник.

— Помещу его сюда, — говорит Петросян. — Одного. Как просили…