День Ангела - Дмитрий Вересов

Ну наконец-то, — вздохнула с облегчением Аврора Францевна, когда белофрачный церемониймейстер, жеманно гнусавя и торжественно паузируя, объявил со сцены:

— Дамы и господа-а!.. Клуб «Орфеум» имеет честь предста-а-авить… Струнный квартет Светланы Тро-о-оицкой… Первая скри-и-ипка — лауреат международных ко-о-онкурсов… Яков Михельсо-о-он!

— Ну наконец-то, — вздохнула Аврора Францевна, аплодируя вместе со всеми. — Негритянка была очень милая, надо отдать ей должное. Но то, что она поет и как поет… Это изнанка культуры, — изрекла Аврора Францевна, будучи музыкальным снобом и недоучкой. И шепотом, поскольку музыканты уже вышли на сцену, добавила с сожалением в голосе: — Изнанка. И ее же, культуры, основа, что поделаешь. Хаос, хаос! Очень утомительно. Зато сейчас я предвкушаю наслаждение стройностью музыкальных форм. Моцарт, Россини, Шопен… и, кажется, Гофман, Светочка говорила. Так изысканно и так по-новогоднему. Вот только Гофман… Немного странный выбор. Гофман в финале. Прочь образы и привычные связи, звуковая гармония — совсем другой мир, — философствовала себе под нос Аврора Францевна, не слушая музыки, но радуясь глазами великолепию Светланы и сияющей юности Яши. — Совсем другой мир… Это Гофман. Музыка забвения, по-моему. Это все от несчастной жизни, от невозможности бытия. Повелеть себе все забыть, заледенеть в иной музыке, она ведь как жидкий азот, музыка Гофмана-то. Заледенеть, перебедовать и оттаять, если будет позволено свыше, когда… Франик зачитывался папиным коллекционным Гофманом, ты помнишь Миша? Ох, Настя, ты себе и представить не… — повернула голову Аврора Францевна и растерянно, встревоженно запнулась на полуслове. — Настя?

Насти рядом не оказалось. Она исчезла, сбежала, слиняла, и ее фарватер от столика до закулисья можно было проследить не хуже, чем фарватер ледокола, только что нарезавшего полярные льды. Там, где прошла Настя, кто-то возмущенно смахивал салфеткой шампанское с лацканов, кто-то встряхивал и распушал скомканные меха, кто-то, повизгивая, поджимал оттоптанную ножку, кто-то искал под столом зубной протез, кто-то ставил на место кресла, которые разметал Настин тяжелый бархатный шлейф. Настя наделала дел.

— Куда же это она? — перепугалась Аврора Францевна.

— Вероятно, в туалет, — шепотом предположил Михаил Александрович. — Ты не беспокойся за Настю, Аврорушка.

— В туалет за кулисы?! Миша, что ты говоришь? Она там заблудится, набузит, ее арестуют и выставят, — хлопотала и вертелась Аврора Францевна.

— Настю?! — изумился Михаил Александрович. — Это Настю выставят?! Аврорушка, приди в себя, милая.

— Действительно, — пробормотала Аврора Францевна, — это вызовет определенные затруднения… А где ее кавалер? Где Гена? Сопровождает даму? В туалет или куда там? — Аврора Францевна была недовольна своими глупыми предположениями, раздражена и потому слегка язвительна.

— Я, Авророчка Францевна, здесь, — тихо фыркнул у нее за спиной академик. — Не беспокойся, пожалуйста. А дама не нуждается в сопровождении. Она за кулисами знакомится с негритянкой. Я сам видел, как она подлетела на всех парусах, когда брал у Эм-Си автограф. Мы там перекинулись парой слов, — намекнув голосом на некую загадку, сообщил Геннадий Николаевич. — Анечка-красавица тоже там. И хватит уже нам шептаться. Уже отыграли Моцарта, так дайте мне, товарищи, по крайней мере, послушать Россини.

— Все с ума посходили, — оставила за собой последнее слово Аврора Францевна и добавила не без восхищения: — Вот это Настя!

Тем временем музыка, совершенная, но слегка сдержанная поначалу, разгулялась, полилась свободнее и со страстью. Яшина коса расплелась, и белые волосы упали на плечи. У Светланы на лоб сполз рыжий локончик, перед концертом тщательно зачесанный назад. У альта Николая Николаевича подмокли седые височки и запотели очки, а у второй скрипки Мариночки слегка сбился набок высокий налаченный хохолок. Музыканты немного глотнули шампанского перед концертом, ибо под Новый год они тоже люди, а не только работники сцены. По этой причине в финале Гофман подмораживал не «жидким азотом», как замысловато выразилась Аврора Францевна, а тем самым игристым, золотистым, с озорными пузырьками — со льда. Это было не совсем профессионально, ну да ведь Новый год же, дамы и господа!

Звуки уже замирали, когда на балюстраде из-под портьерного шелка выглянул Олег Михайлович. Он собирался встречать Новый год со Светланой и ни с кем иным. У него были особые намерения, особые планы на эту ночь. Он улыбнулся Светлане виновато, так как опять опоздал на ее концерт, и пошел поздравить ее с очередным успехом, в котором не приходилось сомневаться, судя по овации, сотрясающей зал. Не очень трезвой, впрочем, овации.

У Светланы тоже были особые планы относительно Олега Михайловича. Она всю осень и весь декабрь готовилась претворить их в жизнь. И недавно по некоторым признакам она поняла, что момент близится, что Олег Михайлович узнал ее достаточно хорошо, чтобы принять ее со всеми недостатками, свойственными лисьей природе. Он приручил ее, успокоился и взял в друзья. Оставался, конечно, некоторый риск попасть под горячую руку и погубить тщательно выстроенный карточный домик. Да ведь Новый год! Надо, чтобы он все принял как подарок. Семья в подарок. Но как же все зыбко-то, господи! Скорей бы все кончилось. У Светланы от волнения быстро-быстро билась жилка над ключицей. Вот сейчас он встретит ее и…

Олег Михайлович перехватил Светлану на подходах к фойе, где она условилась встретиться после концерта со своей семейной компанией. Перехватил, узнав по походке и ясной рыжине, мелькавшей за шуршащей целлофаном охапкой букетов, которую она несла.

— Ты потрясающая, великолепная, очаровательная, — сказал Олег Михайлович и сунул голову в цветы, чтобы добраться и поцеловать. — И не переодевайся, прошу. Это не платье, а чудо явленное. Так тебе идет.

— Не чудо явленное, а изделие некоей Осы Хагберг. Я привезла его еще летом из Швеции, и стоит оно…

— Светик, прошу тебя! Не лишай меня иллюзий! Пусть будет чудо! — дурашливо умолял Олег Михайлович.

— А если чудо связано именно с лишением иллюзий? — дрогнула одними губами Светлана. Ужас, как было страшно.

— Тогда пусть, — не без лукавства согласился Олег Михайлович. — Я давно подозревал нечто подобное. Все чудеса от ясности. Я бы тоже хотел внести ясность кое во что. — И спохватился: — Тьфу ты! Самое время разводить философию! Лучше решай, где встречаем Новый год, здесь или у «Палкина»?

— Я обещала своим старичкам, что отпраздную вместе с ними. Они тут, были на концерте. Олег… — набрала в грудь воздуху Светлана, чтобы нырнуть и… наверное, никогда не выплыть.

— Отлично, — перебил Олег Михайлович, — тогда встречаем здесь, да и дело с концом. Вот и познакомишь меня с ними.

— Олег… — волновалась Светлана до судорог в икроножных мышцах, она задыхалась, захлебывалась вдруг сгустившимся воздухом, просто тонула. — Олег, понимаешь, они уже собираются домой. Я еду с ними, и Яша тоже. Он ведь мой племянник.

— Ты меня, что, прогоняешь? — не понял Олег Михайлович.

— Вовсе нет, Олег. Я бы хотела, чтобы ты поехал с нами, домой. Все были бы очень рады, просто счастливы, если ты поедешь. — Голос у нее дрожал, а пальцы ломали стебли сквозь целлофан.

— Ну и о чем разговор? Что ты так волнуешься? Конечно, поеду. Не мальчик же я, чтобы робеть перед родителями любимой женщины. А потом можно и к «Палкину», если захочешь.

— Прекрасно, — обреченно произнесла Светлана, выпрямилась, бросила замученные букеты на подоконник и взяла Олега Михайловича под руку. — Идем.

В фойе вертелась ряженая Настя, от которой шарахались, чтобы не зашибла. Она оглядывала себя во всех зеркалах и закрывала обзор своей необъятностью. Поэтому Олег Михайлович увидел родителей лишь тогда, когда, деликатно отодвинув Настю, столкнулся с ними нос к носу. И оторопел, узнавая и не веря себе. Он ошеломленно оглянулся на Светлану, которая накрепко вцепилась в его локоть, зажмурилась со страху и склонила голову в сторону от него.

— Олег, — жалобно спросила она через секунду, не открывая глаз, — уже все? Казнить, нельзя помиловать или как? Тетя Аврора, дядя Миша? Ну все уже? Я сейчас умру, — пищала Светлана.

— Казню, — пообещал Олег Михайлович, едва шевеля губами. — Казню, шкуру спущу и чучело набью… Мама. Отец. Светка, отцепись, лисье отродье! Мама… Папа. Это я.

— Олежка! Олежка, я так и знала! Я знала, что сегодня что-то сбудется, — прижималась к нему Аврора Францевна. — Миша! — велела она мужу. — Миша! Если ты сейчас…

— Ну уж, — молвил Михаил Александрович, глядя то в пол, то на сына, — ну уж! — И шагнул вперед на четверть шажка, потом на полшажка, потом сделал целых два — чтобы обниматься, неловко с отвычки, угловато, как богомол.