Вкус дыма - Кент Ханна

– Нет! – Агнес оттолкнула его. – Надо с ними поговорить! Надо, чтобы они нас выслушали!

Тоути услышал, как Маргрьет поцокала языком.

– Несправедливо это, – пробормотала она. – То была вовсе не ее вина.

– Что? – Тоути обернулся к ней: – Она говорила с тобой?

Маргрьет кивнула, глаза ее наливались слезами.

– Как-то ночью. Мы сидели вдвоем допоздна. Не справедливо это! – с силой повторила она. – Ох Господи! Мы хоть что-нибудь можем сделать? Тоути? Что мы можем сделать для нее?

Прежде чем он успел ответить, Маргрьет всхлипнула, закрыла лицо руками и, шаркая, вышла из комнаты. Йоун последовал за ней.

Агнес дрожала всем телом, неотрывно глядя на собственные руки.

– Я не могу ими пошевелить, – тихо проговорила она. И подняла на Тоути широко раскрытые глаза. – Я не могу ими пошевелить.

Тоути снова взял ее застывшие ладони в свои. Он не знал, кто из них дрожит сильнее.

– Я здесь, я с тобой, Агнес, – вот и все, что он мог сказать.

Я держусь, я стараюсь думать о мелочах. Мысленно сосредоточиваюсь на прикосновении полотна простыни к своей коже.

Я дышу как можно более глубоко и бесшумно.

Темнеет небо, и холодный ветер дует сквозь тебя, как будто тебя и нет, дует насквозь, как будто ему безразлично, жива ты или мертва, потому что тебя не станет, а он вечно пребудет здесь, вечно будет приминать траву к земле, безразличный к тому, промерзла земля или оттаяла, потому что она промерзнет и снова оттает, и скоро твои кости, омытые теплой кровью, насыщенные костным мозгом, высохнут, станут ломкими, рассыплются на кусочки и станут замерзать и оттаивать вместе с толщей навалившейся на тебя земли, и последние капли влаги твоего тела поднимет наружу трава, и налетит ветер, и прибьет ее к земле, и разбросает тебя по скалам либо же соскребет тебя когтями и унесет в море под безумные пронзительные вопли снежной бури.

Преподобный Тоути безотлучно пробыл с Агнес до глубокой ночи, до тех пор пока она наконец не забылась сном. Маргрьет из угла бадстовы следила за преподобным с тревогой. Он тоже заснул – сидя, привалившись боком к столбику кровати и отчаянно дрожа под одеялом, которым его бережно укрыла Маргрьет. Она подумывала разбудить его и уложить на свободную кровать, но решила, что все-таки не стоит. Вряд ли он согласится.

В конце концов Маргрьет отложила вязанье. Ей припомнилась смерть Хьёрдис. После первого появления Агнес в Корнсау Маргрьет больше ни разу не вспоминала об усопшей служанке… но все это – мрачное ожидание неминуемой смерти, свет, горящий в доме допоздна, состояние, когда больше нет сил плакать, – все это вызывало в памяти те давние дни. Маргрьет окинула взглядом спящих домочадцев. И обнаружила, что постель Лауги пуста.

Она поднялась со стула, чтобы отправиться на поиски дочери, – и тут приступ кашля обрушился на нее с такой силой, что Маргрьет упала на колени. И гулко закхекала, пока легкие не исторгли на половицу комок кровавой слизи. Маргрет охватила слабость, и она так и осталась сидеть на четвереньках, тяжело дыша и дожидаясь, пока вернутся силы.

Лаугу она нашла не сразу. Дочери не было ни в молочне, ни у теплого очага в кухне. Шаркая ногами, Маргрьет заглянула в темноту чулана и повыше подняла свечу.

– Лауга?

Из угла, где стояли сдвинутые друг к другу бочонки, донесся едва слышный шорох.

– Лауга, это ты?

Пламя свечи заплясало, бросая тени по стенам, и наконец высветило за наполовину опустошенным мешком с припасами неясную человеческую фигуру.

– Мама?

– Лауга, что ты здесь делаешь?

Маргрьет шагнула ближе, поднесла свечу к лицу дочери.

Лауга зажмурилась от яркого света и поспешно встала. Глаза ее были красны.

– Ничего.

– Ты расстроена?

Лауга вздрогнула и поспешно протерла глаза.

– Нет, мама.

Маргрьет окинула дочь испытующим взглядом.

– Я тебя искала, – сказала она.

– Мне просто захотелось немного побыть одной, вот и все.

Мгновение они смотрели друг на друга в неверном свете оплывающей свечи.

– Тогда иди спать, – наконец промолвила Маргрьет. Вручила Лауге свечу и молча вышла вслед за ней из чулана.

Не было никакого набитого кошеля. Фридрик так и не нашел денег, которыми так жаждал завладеть. Агнес, Агнес, где он спрятал деньги, в сундуке? Поздно, мои пальцы уже покрыты скользким китовым жиром, жир уже втерт в половицы и смешался с натекшей на пол кровью, я уже швырнула в эту смесь лампу, и Сигга пронзительно закричала, услышав звон бьющегося стекла.

Меня пытаются накормить, но, Тоути, я не могу есть. Не корми меня, или я тебя укушу, укушу руку, которая кормит меня, которая отказывает мне в любви, которая покидает меня. Где мой камушек? Ты не понимаешь! Мне нечего сказать тебе – где вороны? Йоуас отослал их прочь, они больше не говорят со мной, это нечестно. Видишь, что я делаю ради них? Жую камни, крошу зубы о камни, а они все равно не говорят со мной. Только ветер. Только ветер что-то говорит, но речи его бессмысленны, он воет и причитает, словно вдова всего мира, и не станет ждать ответа.

Ты сгинешь бесследно. Не будет последнего приюта, не будет похорон, будет лишь непрерывное рассеяние, путешествие окольными путями, куда угодно, только не домой, ибо дома нет, есть лишь этот холодный остров, и твоя темная душа рассеется по нему, и ты переймешь вой ветра и станешь вторить его одиночеству, ты не найдешь дома, ты уйдешь, безмолвие заберет тебя, втянет твою жизнь в свои черные воды и породит звезды, быть может, похожие на тебя, но если и так, они этого не скажут, они не назовут твое имя, а если никто не назовет твоего имени, ты забыта, я забыта.

В ночь перед казнью все обитатели Корнсау собрались в бадстове. Заплаканная Стейна принесла все лампы, какие сумела найти, зажгла их и расставила по комнате, чтобы разогнать тени, затаившиеся по углам. Слуги расселись по своим кроватям, привалившись спиной к стене, и безмолвно глазели на Тоути и Агнес, которые сидели, прижавшись друг к другу, у нее на постели. Они держались за руки, и преподобный что-то шептал Агнес. Она неотрывно смотрела в пол и дрожала всем телом.

Вернулся, задав корм скоту, Йоун, опустился на кровать рядом с Маргрьет и нагнулся, распутывая завязки на башмаках. Маргрьет отложила вязанье, встала, помогла ему снять куртку и замерла, продолжая держать ее.

– Мама!

Стейна, сидевшая рядом с Лаугой, встала; Лауга осталась сидеть, бесстрастно глядя, как пляшет огонек на фитиле ближайшей лампы.

– Мама, дай я заберу куртку.

Маргрьет поджала губы и молча отдала мокрую куртку Стейне. Затем медленно опустилась на колени и, подавляя кашель, передвинулась ближе к кровати. Дочь безмолвно смотрела, как она засунула руку под кровать.

– Стейна, – позвала Маргрьет.

Та нагнулась и помогла матери выволочь из-под кровати раскрашенный сундук.

– Поставь его вот здесь, рядом с Йоуном.

С видимым усилием Стейна подняла тяжелый сундук и водрузила его поверх одеял. Взлетело облачко пыли. Стейна смотрела, как Маргрьет откинула железный засов. В сундуке лежала одежда.

Искоса глянув на Агнес, которая, дрожа всем телом, прижималась к преподобному, Маргрьет запустила руку в сундук и достала платок из тонкой шерсти. Без единого слова она подошла к кровати Агнес и, кивнув Тоути, набросила платок на ее плечи.

Тоути взглянул на Маргрьет в свете лампы и натянуто улыбнулся. Лицо его было серым.

Все молча наблюдали за тем, как Маргрьет, решительно поджав губы, продолжает рыться в сундуке. Она вынула темную юбку с вышитым узором по подолу и бережно положила ее рядом с собой на одеяла. За юбкой последовали белая хлопчатая сорочка, расшитый корсаж и, наконец, полосатый фартук. Маргрьет разгладила ладонями складки на ткани.

– Мама, что это значит? – спросила Стейна.