Нэпман 1. Красный олигарх - Алим Онербекович Тыналин

— Ну-с, — он разлил чай по стаканам в мельхиоровых подстаканниках, — рассказывайте, что там у вас за срочность такая. Не просто же так вы меня от вечернего чтения отчетов оторвали?

Я знал эту его манеру, начинать серьезный разговор с бытовых мелочей. За неприметной внешностью и показной простотой скрывался очень непростой человек.

Мы еще минут десять говорили о книгах, китайском чае и последних театральных премьерах. И только когда чай в стаканах остыл, Рожков вдруг резко сменил тон:

— Ну, теперь о деле. Что там у вас с Крестовским?

Я молча выложил на стол первый документ, квитанцию рижского банка.

— Любопытно, — он взял бумагу двумя пальцами, будто та могла испачкать. — А это весьма любопытно.

Второй документ, шифровка из берлинского торгпредства, заставила его чуть приподнять брови. А когда я разложил схему движения средств через подставные фирмы, он впервые за вечер проявил явное удивление:

— Вот оно что… — Рожков рассеянно потрепал шевелюру. — А мы-то думали, он через Стокгольм работает. У нас там целая разработка была.

Он помолчал, разглядывая документы:

— И давно вы за ним следите?

— Материалы свежие, — я отхлебнул остывший чай. — Есть еще кое-что интересное. Например, его встречи с представителями «Круппа». Неофициальные встречи.

Рожков покачал головой:

— Знаете, Леонид Иванович, а ведь мы его пасли больше года. И ничего такого не раскопали, — он постучал пальцем по квитанции. — А вы за пару недель раскопали все его схемы. Даже неудобно как-то.

Я заметил, как его рука машинально потянулась к карману, где лежал портсигар с «Герцеговиной Флор», но остановилась на полпути:

— Только это все сейчас, — он сделал характерный жест рукой, — все это пока придется придержать.

— Почему?

— Крестовский сейчас неприкасаемый, — Рожков говорил уже совсем тихо. — Рыков его лично опекает. Да и Бухарин благоволит. Правые в силе, а он у них вроде как образцовый пример «красного промышленника».

Он все-таки достал папиросу:

— Даже если мы сейчас предъявим все эти материалы, их просто положат под сукно. Время не пришло.

Я смотрел, как струйка дыма поднимается к потолку. В комнате повисла тишина, только за окном шумел зимний город.

— А что если… — начал я, — что если зайти с другой стороны?

Рожков чуть прищурился:

— Например?

— Говорят, товарищ Каганович сейчас курирует промышленность.

— Каганович, — Рожков медленно затянулся. — Интересный ход. Только как вы хотите к нему подобраться?

— Я пробовал, — ответил я. — Три разных варианта. Через технический совет ВСНХ глухо. Через Промакадемию тоже ничего. Даже профсоюзы не помогли.

— Да, — он усмехнулся, — Лазарь Моисеевич после недавней чистки аппарата все подходы перекрыл. Такая крепость теперь неприступная. Куда бы деться.

Он вдруг замолчал, глядя куда-то мимо меня. Я уже знал эту его привычку, так он обычно обдумывал особо деликатные вопросы.

А теперь Рожков вдруг как-то по-особому прищурился:

— Забавно. А ведь мы как раз недавно закончили разработку по его аппарату. Плановая проверка благонадежности — сами понимаете, после «Шахтинского дела» проверяем всех. И там такие любопытные детали всплыли, что все ахнули.

Он подошел к буфету, достал из шкафа саквояж для документов:

— Вот, собственно, материалы. Девять человек из ближнего круга. У каждого свои маленькие тайны.

Рожков начал перебирать папки в саквояже:

— Так, этот запойный… этот на бегах разоряется… этот с машинисткой… А вот! — он вытащил одну из папок. — Самое интересное. Добролюбский, Николай Феоктистович. Помощник Кагановича. Очень любопытная фигура. Помощник Кагановича, Добролюбский. Николай Феоктистович.

Он вернулся с папкой:

— На виду идеальный партиец. С пятнадцатого года в партии, безупречная репутация, само партийное благочестие. Ни одного пятнышка в анкете.

Открыл папку и порылся в бумагах:

— А вот что любопытно… — он сделал паузу. — Есть у товарища Добролюбского одна маленькая слабость. Весьма пикантного свойства.

Он достал из папки фотографию. Протянул мне. Худощавый человек в простом полувоенном костюме выходит из букинистического магазина, прижимая к груди какой-то сверток.

— Страстный библиофил наш Николай Феоктистович. Особенно… — Рожков понизил голос, — особенно по части редких парижских изданий определенного содержания. Понимаете, о чем я?

Он достал из папки еще один конверт, аккуратно разложил несколько почтовых карточек:

— Вот, например, знаменитая серия «Будуар мадам де Помпадур», отпечатанная в Париже в 1902 году. Сепия, ручная раскраска акварелью. Наш Николай Феоктистович за одну такую открытку отдал старинный перстень с рубином.

На пожелтевших карточках были изображены дамы в стиле «ню» эпохи модерн. Изящные позы, легкая вуаль, намек на будуарную атмосферу.

Ничего откровенно непристойного, но сама эстетика «прекрасной эпохи» делала эти изображения особенно пикантными. Хм, а что, интересно.

— А это, — Рожков показал другую серию, — венский альбом «Девушки в саду». Фотографии Генриха Феррари, 1907 год. Платиновая печать, раскраска пастелью. Добролюбский уже год охотится за полным комплектом.

Изысканная постановка света, цветочные гирлянды, тщательно продуманные композиции. Все создавало впечатление скорее художественных этюдов, чем фривольных картинок. Но именно эта утонченность, видимо, и привлекала коллекционеров.

Забавная эротика. В двадцать первом веке таким никого не удивишь. А в нынешнее время это позорный разврат.

— Главная его страсть, — Рожков понизил голос, — издания «Студии де Пари». Особенно серия «Ню в искусстве». Настоящий библиофильский раритет. Всего пятьдесят нумерованных экземпляров, на японской бумаге, с приложением оригинальных фотографий.

Я не сдержал улыбку.

— Знаете, какие деньги платит за эти издания? — Рожков достал еще несколько фотографий. — Месячное жалование может уйти на один альбом. А у него уже целая коллекция.

На снимках Добролюбский входил в разные букинистические магазины, встречался с какими-то неприметными людьми в подворотнях, прятал свертки под пальто.

— За дореволюционный «Пантеон Любви» отдал золотые часы своего отца-профессора, — в голосе Рожкова появились почти мечтательные нотки. — А за парижское издание девятьсот восьмого года… — он покачал головой. — В общем, азартный человек.

— И никто не знает? — я разглядывал фотографии.

— Почти никто, — Рожков снова наполнил стаканы чаем. — Дома специальная комната за книжными шкафами. Жена думает, научная библиотека. На службе образец партийной морали. А по вечерам… — он усмехнулся, — по вечерам наш Николай Феоктистович частенько наведывается в один особый салон на Сретенке. Там такие же ценители собираются.

Он достал из папки еще один документ:

— А вот это особенно интересно. Список того,