Иафет в поисках отца - Фредерик Марриет
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Правда твоя, Тимофей, но помни, что если Мастертон спросит у тебя обо мне, когда я уеду в Ричмонд, то скажи ему, что я все сполна уплатил плуту Эммануилу и не должен ему более.
— Хорошо, сэр, я скажу ему, если он спросит, но он редко говорит со мной.
— Постарайся. Тим, также сказать ему, что я заплатил все мои долги
— Можно подумать по вашим словам, что вы едете в Индию, а не в Ричмонд.
— Нет, Тимофей, мне предлагали место в Индии, но я отказался. В последнее время я был не слишком в хороших отношениях с господином Мастертоном и желал только его уверить, что у меня нет более долгов. Ты знаешь, что у нас было с Эммануилом, и как он согласился уже взять пятьсот фунтов, но я ему заплатил тысячу. Я хотел бы, чтобы Мастертон и это знал; он тогда был бы более доволен мною.
— Не бойтесь, сэр, я расскажу всю историю вашу с Эммануилом с самыми обстоятельными прикрасами.
— Нет, Тимофей, говори только одну правду. Бог да благословит тебя.
Но чувства мои взяли верх, и я, положив голову ему на плечо, невольно заплакал.
— Да в чем же дело? Чего вы хотите, Иафет? Скажите, пожалуйста, что с вами?
— Ничего, Тимофей, — сказал я, опомнившись, — с некоторого времени, ты знаешь, горесть привела меня в такое состояние, и мне грустно уже и на несколько дней расстаться с моим единственным другом.
— О, дорогой мой Иафет, продайте этот дом и все, что там есть, и уедемте отсюда преспокойно.
— Я думаю, что это так и будет. Но прощай, Тимофей.
Наемная коляска ждала меня у подъезда. Тимофей положил мой чемодан и шкатулку. Я горько заплакал. Быть может, меня станут презирать, что я так ужасно оставляю своего друга и слугу, но я действовал более по расчетам, нежели по влечению чувств. Я сел в коляску и, пожав руку Тимофею, расстался с ним, но надолго ли — читатель впоследствии увидит.
Я приехал к леди де Клер и Флите, и не нужно, думаю, говорить, что был ими хорошо принят. Они радовались, что я так скоро к ним возвратился, и задавали мне тысячу вопросов; я был грустен, но не от мысли о моей нищете. Я хотел сообщить свое намерение Флите; она знала мою историю, потому что я рассказывал ее при ней и окончил тем, как я приехал в Лондон; но дальше она ничего не знала. Теперь же я желал раскрыть перед нею и остальное, но не имел сил передать ей на словах мою историю. Я описал ей подробно мое положение и, уезжая от них, оставил ей письмо.
Флите было тогда пятнадцать или шестнадцать лет. Это был цветок, только что распустившийся, и с понятиями, которые далеко опередили ее лета. Я пробыл у них три дня и часто имел случай говорить с ней наедине. Я пересказал ей все до того времени, как она перешла в объятия своей матери.
— Флита, тебе еще многое неизвестно обо мне, ты все узнаешь после моего отъезда.
Я написал ей все откровенно, не скрывая моих недостатков. Итак, летопись моей жизни могла быть полезной даже и для женщин.
Пробыв три дня у леди де Клер, я просил, чтобы она дала мне экипаж до Брентфорта, потому что мне все равно было, куда ни ехать. Уезжая, я отдал Флите мое письмо и, простившись с ними, как друг или брат, я отправился в путь.
— Будьте счастливы, леди де Клер, и ты, Флита, или Сецилия. Бог да благословит вас во всем. Вспоминайте иногда об истинном вашем друге Иафете Ньюланде.
— Право, мистер Ньюланд, можно подумать, что мы никогда не увидимся.
— Надеюсь, что этого не случится, леди де Клер, потому что я не знаю никого, кому бы я был так предан, как вам.
— Помните же, мы хотим вас увидеть как можно скорее.
Я поцеловал руку леди де Клер, обнял Флиту и сел в экипаж. Таким образом начал я свое второе странствие.
Глава LVII
Проехав около полумили, я велел лакею поворотить на другую дорогу, которая вела в Брентфорт, и остановился в этом городе в трактире, сказав, что здесь буду дожидаться попутного дилижанса. Заплатив кучеру полкроны, я отправил его домой, а сам со своим чемоданом водворился в маленькой комнате трактира. Тут я оставался не более получаса, придумывая лучший план моего путешествия.
Имея с собою платье, которое не соответствовало настоящему моему положению, я решился его променять, а потому и отправился из трактира, взяв на спину чемодан, и пришел в лавку, в которой продавались разные старые платья. Я сказал жиду, содержателю этой лавки, что желаю купить у него платье и продать свое вместе с чемоданом. Я имел дело с большим плутом и после долгого торга, потому что я узнал теперь цену деньгам, купил у него двое панталон из самого толстого сукна, две жилетки с рукавами, четыре рубашки, четыре пары чулок, блузу из синего полотна, пару сапог с претолстыми подошвами и фуражку.
За все это я отдал ему мой чемодан и все платье, исключая десять шелковых платков, и в прибавку получил пятьдесят шиллингов, в то время как мне надобно было взять с него по крайней мере десять фунтов. Но делать нечего, надобно было с ним согласиться. Я положил деньги в карман панталон, так что жид этого не заметил; потом оделся в самое простое платье, связал остальное и прикрепил его к палке, которую дал мне жид, но не даром, а за три пенса, говоря, что это не входило в торг. Таким образом, одетый мужиком, я отправился по длинным грязным улицам Брентфорта совершенно равнодушно, не думая и не соображая, куда они меня поведут. Я прошел уже с милю и начал думать, что лучше избрать постоянную дорогу, нежели бродить наудачу. Дойдя до постоялого двора, я сел на скамейку, которая была у ворот его напротив кабака. Осматриваясь вокруг себя, я сейчас же заметил, что это та самая скамья, на которой мы сидели с Тимофеем, когда начинали первое путешествие.
Да, именно это та самая; здесь сидел я, а там Тимофей; и между нами тогда лежали хлеб и мясо, завернутые в бумагу, а здесь стоял горшок с пивом.
Бедный Тимофей! Как он будет несчастлив, когда получит записку, в которой я извещал его о нашей разлуке. Я вспомнил его верность, доброжелательность, средства, которыми он спас мне жизнь в Ирландии, и слезы невольно покатились из глаз.
Несколько минут я сидел погруженный в мои думы, в продолжение которых вся прошлая жизнь предстала предо мною так ясно, так отчетливо, что мне казалось, будто я был в минувшем и жил им. Я вспоминал беспорядочную жизнь мою, рассмотрел все поступки мои, из которых не многие носили отпечаток добродетелей, заповеданных нам религией. Я также вспомнил, как свет оттолкнул и отбросил меня в ту минуту, когда я пошел прямым путем. Я учился аптекарскому искусству, но навряд ли бы кто-нибудь взял бы меня без рекомендации, и, сверх того, мне очень не нравилась такая сидячая жизнь. Мне оставалось еще быть или шарлатаном, или фигляром, или предсказателем, но мысль об этих ремеслах наводила на меня отвращение. Посвятить же себя тяжелой работе или просить милостыню — стыдился. Я видел, что решение подобных вопросов надобно было отложить до удобного случая, а в положении, в котором я был теперь, это было бы все равно, что опираться на изломанный тростник. Но во всяком случае у меня было в кармане около двадцати фунтов, и с бережливостью эта сумма была достаточна на некоторое время.