Определенно голодна - Челси Саммерс

что он все еще будет привлекательным, хотя бы таким же привлекательным, как вы? Каковы шансы, что такая банальщина будет той самой романтикой, которая нахлынула в безудержно весенний день посреди Нью-Йорка?

— Чем ты занимаешься? Боже правый! — сказал он и широко улыбнулся.

У него были чертовски красивые зубы, белые и твердые, сверкающие, как мрамор. Я попыталась вспомнить этого человека, Алекса, бывшего редактора, каким он был пару десятилетий назад. Я вспомнила тень странно искреннего, тихого парня. Вспомнила, как он сидел на корточках в своем редакторском логове за стеклом, просматривал первые утренние корректуры для газеты Пеннистоуна, которые мы, еще студенты, оставляли ему после ночной смены. Я вспомнила, как однажды ненадолго заскочила к нему на вечеринку, вспомнила коробки с макаронами с сыром, выстроенные в ряд, как маленькие сине-желтые солдаты. Вспомнила, как однажды ехала в его машине, втиснувшись на заднее сиденье, на какой-то концерт, и тут же забыла о нем, как только группа начала играть. Я вспомнила, что он был удивительно тихим, заботливым, вежливым.

Я вспомнила вечеринку в загородном клубе, весеннюю ночь в Вермонте, которая мало чем отличается от той, что наступит на Манхэттене часов через пять. Там был бассейн с горячей водой. Я натянула блестящий фиолетовый купальник с молнией на груди, и Алекс сказал мне, что я выгляжу как девушка Бонда. Я позволила ему взять в рот мои пальцы ног, пар окутывал нас, как ничего не значащие разговоры, мои ноги были холодными, но пальцы грелись у него во рту. Мы говорили, вернее, я говорила, едва обращая внимание на то, что он так и сосал мои пальцы. Мне даже в голову не приходило, что Алекс заигрывает со мной. Он казался слишком невинным, слишком ангельским, слишком серьезным для беззаботного траха. Он был особенным, а это никак не соответствовало моей внутренней убежденности, что все парни просто хотят насладиться мной и двигаться дальше. Поэтому я позволила ему немного пососать мои пальцы, и это было великолепно, а потом вылезла из бассейна и вышла в эту великолепную влажную ночь.

— Пожалуйста, Алекс, позволь мне пригласить тебя на ланч. Ты из-за меня уронил свой хот-дог. Я знаю фантастическое заведение за углом, где готовят потрясающие турецкие тапас. Тебе точно понравится.

Если бы я знала тогда то, что знаю сейчас, пригласила бы я Алекса на обед? Возможно. Но в тот день меня переполняла яркая травяная зелень возможностей, длинный прилив давно ушедшей юности и плотское желание в залитом кровью сердце. Этот мужчина был выше меня, крупным и достаточно сильным, чтобы удержать меня и не позволить упасть, мужчина с хорошим аппетитом, в хорошо пошитой одежде и с хорошими руками. В тот день я увидела возможность, и было бы глупо не воспользоваться ею. Одну вещь я накрепко усвоила со времен колледжа: редкий мужчина будет запросто сосать пальцы моих ног. Тот, кто делает это, — человек незаурядной храбрости, дальновидности и аппетита. Нельзя позволять им просто уйти, хотя бы не пообедав.

Вот так все и началось, невинно, как молоко. Мы с Алексом долго вкусно обедали в турецкой кафешке. Салат из печеных баклажанов, сочный и горьковатый, маслянистый и свежий, политый лимонным соком. Маленькие миски мягкого хумуса, густой пикантный йогурт, холодный шпинат, обжаренный с чесноком и лимоном. Турецкий печеный сыр халуми из овечьего и козьего молока, соленый и соблазнительно поджаристый. Толстые ломти колбасы с хрусткой корочкой снаружи и сочные внутри. Горы соленого, пышного, маслянистого хлеба. Конечно, все это едят руками. И конечно, мы сразу окунулись в воспоминания.

Алекс, в отличие от меня, почти сразу покинул писательский мир. После окончания университета он устроился на работу стрингером в «Таймс», как того требовали семейные узы, но ненавидел эту работу. Ненавидел время, которое там проводил, ненавидел, когда редактор, который не выпускал сигарету изо рта, называл его парнем, юнцом, сынком. Ненавидел, что его материалы выходят без указания имени. Ненавидел звонить пострадавшим в какой-нибудь аварии и просить их дать комментарий. Ненавидел все это скопом, вместе и по отдельности, поэтому все бросил, проучился год в Колумбийском университете, заполнил пробелы в естественных науках и математике, вместо которых он изучал английский язык в Пеннистоуне, и поступил в аспирантуру на инженерное дело. И теперь проектировал фундаменты для небоскребов. Проделывал такие большие ямы в земле, на которых потом будут спокойно стоять огромные здания. Это дело не добавляло ему ни известности, ни славы, ни поклонников. Есть всего несколько фанатов фундаментов, ведь без фундамента все эти огромные груды стекла, стали и бетона рухнули бы, как карточные домики. Он женился, потом развелся. У него нет детей. Я была очарована. Вопреки желанию, я была очарована.

Это было первое свидание. Прощаясь, Алекс взял мою руку в свои ладони и медленно, легко погладил ее. Посмотрел мне в глаза и сказал, что рад нашей встрече. Поцеловал меня в щеку и попросил мой номер. Я дал ему настоящий, почти не осознавая, что прямо сейчас решила быть честной. Это был мой выбор.

После первого свидания случилось второе, после второго — третье. У нас с Алексом не было секса до четвертого или пятого свидания, а потом он был впечатляющим. При всей своей серьезности Алекс оказался закоренелым грязным извращенцем, ему нравилось растягивать удовольствие, он был готов часами строить затейливые сооружения из удовольствия. До этого я ничего не знала о сексе с инженерами. Их чувственность прячется в темных, тайных закоулках математического разума.

Не успела я оглянуться, как у меня появился парень. Мне было сорок два года, и у меня впервые появился парень, не такой, который служил удобным прикрытием во время государственных праздников и семейных встреч, это был первый парень, о котором я и вправду заботилась. Конечно, я любила других мужчин или думала, что любила, — кто разберет? Как мне теперь узнать, действительно ли я их любила? Я трахала многих — секс мимолетен. Я была уверена, что временами любила Марко, и очень тепло относилась к Джилу. Но это была скрытая любовь, внешние чувства без ощутимой внутренней страсти. Я никогда не теряла себя ни с одним мужчиной до Алекса и никогда не теряла после. Я не считала минуты в предвкушении новой встречи. Я никогда, лежа в постели с мужчиной, не желала забраться внутрь его живота, чтобы почувствовать себя крольчонком в матке крольчихи — грубая метафора, но любовь вообще физиологична, в ней есть место влажному сердцу и глухом забору грудной клетки, вздымающейся груди, соленой пояснице и бархатистым гениталиям. Чувственная любовь невозможна без отвратительной грубости грязных тел, а тела, как