Определенно голодна - Челси Саммерс

Если бы суд оказался на моей стороне, я бы переехала в Европу. В противном случае я собиралась переехать в тюрьму. Я не знала, куда иду, и не знала, как долго это продлится. Я знала только, что выбирать уже не мне.

Судьи и присяжные печально известны своей жестокостью по отношению к женщинам-убийцам, к которым я, несомненно, принадлежу. Природа не терпит пустоты. А судьи ненавидят жестоких женщин. Зато сколько угодно все спускают с рук мужчинам, которые избивают до смерти своих жен и подруг. Нам трудно проявлять сострадание к женщинам, которые убивают своих мужей и бойфрендов, хотя у женщин на это гораздо больше причин. Культура отказывается видеть насилие, исходящее от женщин, а закон питает особое отвращение к жестоким дамам. Ничем не сдерживаемое насилие, высвобожденный гнев, воля к разрушению, потребность в исправлении — эти действия противоречат всему, что, как нам нравится думать, мы знаем о женской природе. И все же женщины не всегда были ангелами, а ангелы не всегда были доброжелательными существами, играющими на арфах в кронах деревьев. Нам нравится забывать, что мужчины приводят женщин в дом и ждут, что те начнут их благодарить. Неудивительно, почему женщины озлобляются.

В итоге присяжные, состоящие из моих предполагаемых сверстников, признали меня виновной в убийстве первой степени, нападении первой степени и поджоге третьей степени. Меня приговорили к пожизненному заключению плюс двадцать лет. Я буду с нетерпением ждать испытательного срока примерно через десять лет после того, как умру. Меня уже спрашивали, и я отвечу еще раз: моей последней едой перед отъездом в Бедфорд-Хиллз стала утка. Не утиное конфи — это блюдо трагически испорчено. Это была жареная утка с Лонг-Айленда, целая, без излишеств, но все равно красивая, хрустящая и прекрасная. Она пела о полете и падении, о свободной жизни в воде, на суше и в воздухе. Скорее всего, тогда я ела утку последний раз в жизни. И это было вкусно.

18

Хот-дог

Мы говорим о любви так, будто она возникает непроизвольно. Мы проваливаемся в любовь, точно это нора, лужа или шахта лифта. Мы никогда сознательно не вступаем в любовь. Влюбляясь, мы теряем контроль, у нас кружится голова от силы ее притяжения, любовь не оставляет нам выбора. Сердце колотится от адреналина, потому что мы чувствуем опасность в любви. Мы вытесняем себя, теряем себя. Зато сайты знакомств и чаты, браки по договоренности и быстрые свидания, колонки советов и свидания вслепую — все они утверждают, будто любовь — это то, что мы можем воспитать, к чему мы стремимся и что находим. Но, попадая на минное поле, мы получаем все шансы взорваться. Гуляя по проселочной дороге, мы можем споткнуться. А если идем на свидание, имеем шанс влюбиться. Я утверждаю, что любовь не может быть одновременно несчастным случаем и преднамеренным актом, но, оказывается, все именно так. Этот вымысел необходим, такова природа этого оксюморона. Любовь — это ее собственный антоним, такой же острый, как тесак, которым расчленяют туши, только еще более опасный.

Однажды я полюбила. Это была не просто страсть — я любила того человека. Под этим я подразумеваю, что настоящая любовь — это не название, это действие. Любить — совсем не то, чего я хотела. Я всегда думала, что если бы любовь, брак и семья были по своей сути такими важными и значимыми, такими исключительными и необходимыми, то нам не понадобились бы тысячелетия пропаганды, которая продавала их нам. Когда я выросла, я взглянула на своих родителей и их пластмассовый фантастический мир Коннектикута. И поняла, что мои предки говорили мне, что все — эта близость, эта совместная жизнь, это притворство — не для меня. И все же я должна признаться: когда-то я любила.

Я влюбилась с первого взгляда. Как очаровательная героиня какой-то романтической комедии. Моя любовь началась с падения. Буквального. Это был чудесный весенний день две тысячи четвертого года. Светило солнце, стрекотали белки, весь Манхэттен, казалось, сверкал, как сказочный город на заставке диснеевских фильмов. Каждый его обитатель искал малейший повод, чтобы оказаться где угодно, только не в офисе. Я тоже сбежала из редакции журнала, чтобы где-нибудь выпить чашечку эспрессо, мне хотелось побыть на улице, увидеть, как распускаются листья, и вдохнуть особенно свежий, бодрящий городской воздух.

Меня остановила растерянная туристка с широким тевтонским лицом и картой в руках.

— Вы знаете, где находится библиотека? — спросила она.

— Да, — ответила я и пошла прочь, повернув за угол на Мэдисон с Сорок четвертой улицы.

Я увидела почтальона с тележкой, нагруженной посылками, и развернулась. И тут же врезалась в мужчину, который покупал хот-дог. То, что произошло дальше, казалось замедленной съемкой, почти балетом. Хот-дог взлетел, и когда мужчина потянулся за ним, я запнулась о его ногу и, потеряв равновесие, повалилась вперед прямо на тележку с хот-догами. Он поймал меня как раз в тот момент, когда я рукой задела тележку, горячая скользкая сталь обожгла мне ладонь. Я почувствовала, как он одной рукой твердо обхватил мое тело, другой — плечо.

Я почувствовала, как он помогает мне устоять, как его сильные руки держат меня. Я подняла взгляд и увидела голубые глаза, густые брови, медовые светлые волосы. Голова свифтовского великана. Что-то отдаленно знакомое мелькнуло в этих глазах, о чем-то напомнили его волосы, брови, массивная голова.

— Дороти Дэниелс?

— Привет, да. — Я почувствовала странное волнение. Мне редко удается заглянуть мужчине в глаза, но эти дюйма на три выше моих. — Я Дороти Дэниелс. — Я стряхнула зелень салфетками, которые кто-то вложил мне в руку, и промокнула брызги горчицы на пальто.

— Я узнал тебя! Дороти, я Алекс Конингс. Помнишь меня?

Я оторвала взгляд от своей одежды.

— Из Пеннистоуна.

Я непонимающе посмотрела на него.

— Я был редактором газеты, когда ты пришла туда писать об искусстве.

— Алекс! — Я понятия не имела, кто он такой. Никто. Я не спала с ним, это совершенно точно. Глядя на этого Алекса в хорошо пошитом костюме в тонкую полоску, высокого, с длинными ногами и легкими залысинами, я почувствовала, что, возможно, не прочь переспать с ним. — Алекс, точно! Ужасно глупо не узнать тебя.

Он рассмеялся. Я рассмеялась. Мы смеялись, как нормальные люди, которые сталкиваются с абсурдностью жизни. Во весь рот, в голос, мы смеялись, как мужчина и женщина из какого-то фильма, и солнечный свет теплым благословением ложился на наши плечи. Каковы шансы, что вы повернете за угол и столкнетесь с человеком, которого не видели больше двадцати лет? Каковы шансы,