Мой брат Наполеон - Фрэнк Кеньон

В этот момент в кабинет вошел акушер.

— Ну? — уставился на него Наполеон.

— Ваше Величество, — проговорил акушер, нервничая, — роды проходят трудно и, вероятно, затянутся.

Несмотря на крайнее возбуждение и тревогу, Наполеон все же решил занять суровую позицию. В действительности, как Наполеон позднее рассказывал Меневалю, он был суровым только по отношению к самому себе.

— Императрица всего лишь женщина, — заявил он. — Обращайтесь с ней так, как стали бы обращаться с простой мещанкой с Руэ-Сен-Дени.

Потом Наполеон какое-то время ходил взад и вперед по комнате, что-то бормоча себе под нос. Затем он резко повернулся к Меневалю.

— Есть какие-нибудь неотложные дела? Мне нужно чем-нибудь отвлечься.

Боязливо Меневаль сообщил Наполеону, что в полдень имел неофициальную беседу с русским послом. В Санкт-Петербурге росла озабоченность продолжающейся континентальной блокадой английских товаров, и стало ясно, что скоро будет направлен официальный протест. Кроме того, русских беспокоило и передвижение французских армий близ границы с Польшей.

— Есть другие жалобы из Санкт-Петербурга? — зло спросил Наполеон.

— Ваше Величество, ощущается глубокое недовольство вашим захватом немецкого побережья от Голландии до Балтики, а также оккупацией Вашим Величеством Ольденбурга. Русский царь считает это нарушением Тильзитского договора.

— Я знаю, как заключать договоры и как их нарушать, — тихо рассмеялся Наполеон. — Я и впредь буду захватывать и оккупировать любые территории, необходимые моей империи для обеспечения ее безопасности. Царь может возмущаться и протестовать, сколько душе угодно. Ничто не изменит моей политики.

В дверь постучали. Снова акушер. Его очевидное возбуждение мгновенно встревожило Наполеона, а когда он, запинаясь, заговорил о серьезных осложнениях, уставился на него в тупом недоумении.

— Ваше Величество, — начал несчастный акушер тихим испуганным голосом, — боюсь, что будет невозможно спасти обоих, мать и ребенка, но думаю, кого-нибудь одного из них можно спасти.

— Одного из них, — монотонно повторил Наполеон. — Кого, мать или ребенка?

— Должны решить вы, Ваше Величество, — ответил акушер, избегая взгляда Наполеона.

— Я?

— Какие будут приказания Вашего Величества? Мать или ребенка?

Имея полное представление о неуемном честолюбии Наполеона, Меневаль не сомневался, что он выберет ребенка. Однако без малейших колебаний Наполеон в волнении проговорил:

— Спаси мать, спаси мою жену! Это, дурак, ее право!

Наполеон последовал за акушером в спальню Марии-Луизы. В передней толпились придворные. Он прорезал толпу, не удостоив никого взглядом, и остановился у окна, в то время как доктор и акушер оказывали помощь Марии-Луизе.

Родовые схватки продолжались всю ночь. Наполеон один раз удалился и принял неизменную горячую ванну. Затем он опять вернулся в «камеру пыток» (его выражение) и узнал, что акушер решил в качестве последнего средства использовать хирургические щипцы. При виде их Мария-Луиза завизжала как обезумевшая. Привычный к неописуемым страданиям на полях сражений, Наполеон тем не менее покрылся мертвенной бледностью и едва не потерял сознания. Три доктора держали Марию-Луизу, пока акушер вводил щипцы и приступил к операции. Мария-Луиза вырывалась, и ее приходилось держать еще крепче. Операция длилась тридцать минут, и несчастная женщина все время ужасно кричала. Ребенок родился после девяти часов утра. Едва взглянув на него, Наполеон спросил, в безопасности ли императрица.

— Ваше Величество, Ее Императорское Величество в полной безопасности.

— А… а ребенок?

— Мальчик, Ваше Величество.

— Да, конечно, но с ним все в порядке?

Ребенок лежал на ковре, будто всеми забытый. Лежал неподвижно и казался мертвым. Могу себе представить, какие мучительные мысли промелькнули в этот момент в голове Наполеона, но он наблюдал молча с непроницаемым лицом, как один из докторов шлепал ребенка, другой растирал его нагретой фланелью. Акушер вспомнил о коньяке и влил несколько капель в горло ребенка. Больше ничего не потребовалось. Сын Наполеона ожил в руках акушера и испустил внушительный вопль. Довольный, вне себя от радости, Наполеон вышел в переднюю. Слезы катились по щекам.

— Господа! Среди нас новый король. Мой сын — Римский король!

Словом, боги были милостивы к Наполеону. Он пригласил меня (заметьте: пригласил, а не приказал явиться) в Париж на крестины, но, боясь оставить Мюрата без надзора в Неаполе и зная, что новый военный министр едва ли захочет или сможет сдерживать его в мое отсутствие, я отказалась под предлогом болезни.

— Я сам поеду, — заявил неожиданно Мюрат, — как твой представитель.

— Без приглашения? — спросила я.

Он взглянул на меня с какой-то хитростью, свойственной душевнобольным.

— Разве Бог приглашал трех мудрецов в Вифлеем?

— Но, по крайней мере, Бог направлял их стопы.

— Тогда можно сказать, и меня направляет Бог.

— Ты хочешь засвидетельствовать свое почтение Римскому королю? — поинтересовалась я, уступая Мюрату.

— Никакого почтения никому! Трижды мудрый Мюрат едет в Париж требовать свои права.

Мюрат уехал полный надежд и уверенный в себе, но в Париже Наполеон целыми днями избегал его. Наконец, холодно приняв Мюрата, он сделал ему выговор за жестокое обращение со мной и приказал вернуться в Неаполь. Мой муж попытался обсудить проблему Сицилии, даже умолял, но Наполеон отказался слушать.

— Ваше Величество, я человек действия, — проговорил Мюрат в бешенстве. — Чтобы моя жизнь имела смысл, я должен действовать.

— Действовать вам придется, — заявил Наполеон загадочно, — но в другом направлении и в избранное мною время.

Мюрат подумал, что Наполеон имеет в виду Англию. Он недавно вернулся из поездки в военный лагерь возле Булони, где вид английских военных кораблей, курсирующих намеренно в непосредственной близости от французских берегов, привел его в ярость. То был ответ англичан на континентальную блокаду — постоянная и дерзкая морская блокада.

Таким образом, Мюрат вернулся в Неаполь, выслушав упреки и полуобещания относительно активных действий в будущем. На какое-то время он почти повеселел и в мечтах видел себя уже во главе кавалерийских отрядов, мчащихся от Дувра на Лондон. Затем он стал подозревать, что Наполеон просто надул его, желая держать на привязи. Примерно в это время Мюрат, король Неаполитанский, издал специальный декрет: каждый француз, состоящий у него на службе в Неаполе, должен превратиться в натурализованного итальянца, в противном случае он будет немедленно уволен. Наполеон пришел в неистовство и отменил декрет, как только о нем узнал. Он также написал Мюрату сердитое письмо, копию прислал мне. Мюрат-де должен всегда помнить, что он французский король, да и то лишь благодаря тому, что женат на одной из Бонапартов. Теперь уж вышел из себя Мюрат и попытался сделать меня пленницей дворца Казерта. Как всегда, хорошо информированный, Наполеон направил в Неаполь специальный отряд для охраны меня, и только меня. А в письме Мюрату он заявил: «Если вы желаете отречься в пользу вашей жены, то вы свободны так поступить и предоставьте мне возможность использовать вас в другом качестве». Последние слова заинтриговали меня. Все-таки вторжение в Англию? Разумеется, Мюрат и не подумал отречься, но стал ссориться со мной еще чаще и сильнее, особенно на людях.