Неровный край ночи - Оливия Хоукер

Франке поднимается с места. Антон старается не хмуриться, пока слушает, как этот человек говорит – как он вопит:

– Это ужасная идея. Нам не следует даже думать об этом.

Сжавшись возле мужа, фрау Франке не отрывает взгляда от пола. Это маленькая женщина, кутающаяся в темную шерстяную шаль, со здравомыслящим и бледным лицом. Когда женщина слева от нее что-то шепчет ей на ухо, фрау Франке вздрагивает, как будто даже просто близость другой женщины обжигает ее.

«Бедняжка, – думает Антон. – Что за жизнь у нее, должно быть, раз она связана с городским гауляйтером? Знает ли она, как ее муж ведет себя с женами и незамужними девушками деревни?»

Один из братьев Копп встает тоже.

– Будет вам, герр Франке. Он же не предлагает нам отвернуться от женщин и детей в беде?

Антон слышит много голосов в поддержку – Абтов и Шнайдеров, Булочницы и двух ее розовощеких дочек.

Но другие голоса кричат: «Бруно прав! Это плохая идея – опасная!»

Антон борется с желанием повернуть голову и посмотреть, кто выкрикнул этот бред. Но он не может привлекать к себе внимание, когда рядом гауляйтер. Он заставляет себя спокойно сидеть на месте, взгляд прикован к священнику за кафедрой.

Эмиль воздевает руки и ждет, пока воцарится тишина. Но Бруно Франке остается стоять.

– Герр Франке, – говорит священник, – пожалуйста, скажите нам больше. Если мы поймем, почему именно вы обеспокоены, тогда, быть может…

Мебельщик прерывает Эмиля на полуслове нетерпеливым кивком головы.

– Нам не нужны еще голодные рты здесь, в Унтербойингене. Если мы впустим огромное стадо бродяжек, они проглотят нас вместе с нашими домами.

– Бродяжек? – восклицает фрау Абт. – Побойся Бога, ты говоришь о маленьких детях, а не о собаках.

Женщина, сидящая рядом с четой Франке, добавляет:

– Проявите человечность, Бруно.

Когда она толкает локтем фрау Франке, та лишь укутывается сильнее в свою шаль.

Янц Эссерт поднимает голову.

– Франке прав. Здесь, в этом городке, мы смогли укрыться от бед. Беженцы усложнят нам жизнь. Кому нужно лишнее беспокойство?

Ропот негодования поднимается, как прилив. Кто-то перекрикивает шум:

– Мы не можем отвернуться от людей в беде!

Теперь больше людей поднялись на ноги в поддержку Мебельщика – мужчины и женщины, вот уже шесть, семь. Потом десять, двенадцать. Антон и в страшном сне не мог представить, что у гауляйтера столько сторонников. Он взбудоражено оглядывается по сторонам, силясь запомнить их лица и имена. Однажды его жизнь может зависеть от того, чтобы занять нужную сторону по отношению к друзьям Бруно Франке.

Франке продолжает:

– Слушайте, слушайте, вы все. Давайте не будем пороть горячку. Я не бессердечный ублюдок, – ноги Элизабет вздрагивают, и Антон опасается, что сейчас она вскочит с места и возразит этому человеку. – Но давайте трезво взглянем на ситуацию. Мы здесь, среди наших маленьких ферм и магазинов, имеем ровно столько, сколько нужно, чтобы оставаться в здравии и моральном благополучии. Если мы откроем дома эгерландцам, то каждый из нас будет слишком много расходовать. У нас не останется излишков для торгового обмена. Мы вернемся к тому, что будем жить на одни пайки и ничего более. Вы этого хотите?

Элизабет вскакивает на ноги, прежде чем Антон успевает ее остановить. Она смотрит на Франке через проход, дрожа от злости и отвращения.

– Все в Германии затянули пояса, – говорит она. – Мы можем сделать то же самое. Мы сравнительно легко переносили войну здесь, в Унтербойингене. Теперь пришло время, чтобы мы поделились своей удачей с теми, кому повезло меньше.

Ее слова приветствует одобрительный рев; от него по позвоночнику Антона пробегают мурашки восторга.

Франке лишь хмыкает с издевкой:

– Вы достанете еду изо ртов своих детей, чтобы отдать ее незнакомцам?

Она ни на миг не колеблется с ответом:

– Я скорее отправлю детей в кровать голодными, чем буду учить их жестокосердию. Что толку в удобной жизни, если в ней нет любви и сострадания?

– Слышали?! – выкрикивает кто-то с восхищением.

Неф взрывается аплодисментами.

Но те, кто был на стороне Бруно Франке, еще не готовы сдаться.

– Мы даже не знаем, что за люди эти эгерландцы, – замечает Янц.

Стоящий рядом с ним мужчина – Гофер Фойгт – кивает с энтузиазмом:

– Это правда. Они незнакомцы; кто знает, что у них на уме?

– Что у них на уме? – восклицает Элизабет. – Герр Фойгт, как вы можете говорить такое? Они бездомные! В ваших устах это звучит так, словно у них есть выбор – словно они планируют вторжение!

– А касательно того, что они за люди, – добавляет один из Коппов, – так они немцы. Что еще о них нужно знать?

– Множество неприглядных типов называло себя немцами. – Франке оглядывает церковь с лукавым видом, всю бормочущую толпу. – Множество нечистых типов. Они не становятся немцами только потому, что они так себя называют.

– Это правда, – говорит Гофер. – Послушайте, все вы. Как мы можем быть уверены, что эгерландцы не приведут с собой евреев или цыганских крыс?

Антон хватает Элизабет за руку, чтобы она не сказала что-нибудь в сердцах. Он предугадывает, каким может быть ее ответ сгоряча, потому что он горит и на его языке: «Я бы впустила к себе и евреев, если бы могла – и была бы счастлива, что мне выпала такая возможность». Но таких вещей говорить здесь и сейчас не нужно. Не тогда, когда прищуренные глаза Франке метают взгляды по всему помещению, выискивая симпатизирующих не той стороне и предателей.

– Спокойствие, – вступает Эмиль с кафедры. – Спокойствие, друзья мои, спокойствие. Отрадно видеть, что у нас всех эгерландцы вызывают столько эмоций. Однако мы должны решить, как лучше поступить. Потому что беженцы прибудут в Вюртемберг, нравится нам это или нет. Предложим ли мы им укрытие или дадим скитаться по деревням, предоставленным самим себе?

Антон осторожно поднимается и встает рядом со своей женой.

– Есть еще одно соображение, которое никто пока не упомянул. Здесь, в Унтербойингене, мы оставались в основном незаметными – но если мы впустим эти семьи в наши дома, так уже не будет. В больших городах узнают имя нашей тихой деревушки. О нас напишут в газетах; о нас будут говорить по радио. Мы больше не будем невидимыми, как прежде. Готовы ли мы принять такой риск?

– Нет! – кричит Франке, и его сторонники вторят ему, потрясая кулаками над их головами.

Но когда снова становится тихо, Элизабет продолжает:

– То, что говорит Антон, правда. Мы должны быть готовы поступиться своей безопасностью. Но спросите себя: если вы бросите бездомных на произвол судьбы, без укрытия, сможете ли вы смотреть на себя