Неровный край ночи - Оливия Хоукер

– Смотрите, тоже не испачкайтесь. У вашей несчастной мамы и так забот хватает.

Он берет Марию на руки, хотя от запаха у него перехватывает дыхание.

– Ты не поранилась?

– Нет, – ревет она. – Но я теперь вся грязная.

– Разве я не говорил тебе, что так и случится?

– Да, но я тебе не поверила! Я не думала, что Бог будет так жесток ко мне в день моего Первого Причастия!

– Бог тут не причем, глупая ты девчонка. Тебе некого винить, кроме себя самой. Вот, к чему приводит непослушание!

Все еще держа Марию на руках, он выносит ее из-под дома. Его рубашка тоже вся запачкана, но тут уж ничего не поделаешь. Он ставит Марию на ноги на траву и оценивает причиненный урон. Грязь повсюду: намокла все передняя часть от лифа до края юбки, измазано лицо, замараны волосы.

Элизабет вышла на крики дочери. Вопли Марии всполошили и фрау Гертц; она бежит из своего дома, безмолвно всплескивая руками. Она задыхается от бега и от волнения может лишь кудахтать, в то время как Элизабет теряет дар речи от шока.

После нескольких мгновений бесполезных попыток вымолвить хоть слово, Элизабет наконец усилием воли возвращает себе способность говорить.

– У нас всего полчаса до выхода из дома в церковь! Мария, ты меня в могилу сведешь!

На глаза у нее наворачиваются слезы. Антон удивлен – он ни разу не видел ее плачущей с того дня, в переулке, когда он играл на корнете.

– Что же нам теперь делать?

Фрау Гертц берет Элизабет под руку успокаивающим жестом.

– Не волнуйся, дорогая. Все не так плохо, как кажется. У меня осталось мое старое платье, в котором я принимала Первое Причастие; я помню точно, где оно лежит. Оно должно подойти Марии. Оно, конечно, старомодное, но сойдет.

– Я хочу быть в этом платье, – всхлипывает Мария, – оно такое красивое.

Пол говорит:

– Уже нет.

Это заставляет Марию расплакаться пуще прежнего. Элизабет дает Полу подзатыльник, так что его светлые волосы взъерошиваются. Мальчики кусают губы, чтобы сдержать смех.

– Пойдем-ка со мной, – фрау Гертц уводит Элизабет в направлении фермерского домика. – Вычистим ее и оденем. Времени достаточно, не трясись. Альберт, беги вперед и наполни большую медную ванну, которая у меня в кухне. Вода будет холодная, нагревать некогда. Но надо отмыть ее волосы. Они все в навозе. Антон, ты веди Марию.

Когда фрау Гертц удаляется, Элизабет оглядывает Антона.

– Как только посадим Марию в ванну, тебе тоже надо будет переодеться, Антон. Она перепачкала тебе всю рубашку, в церковь нельзя идти в таком виде.

Антон переодевается, когда у него появляется такая возможность. Но когда он через пару минут после этого заходит в дом фрау Гертц, на ней все еще не нарядная воскресная одежда.

Укутанная в большое полотенце и дрожащая, Мария клонится над гладильной доской, ее волосы распределены по всей длине. Ее уже, как следует, отдраили; фрау Гертц может творить чудеса, когда без этих чудес не обойтись. Элизабет обхватила Марию за талию обеими руками, стараясь удержать ее, чтобы не елозила. Фрау Гертц прикладывает горячий утюг к волосам Марии. Ютюг шипит, как змея, и облако пара поднимается в воздух, оставляя капельки влаги на оконном стекле.

– Я как раз собиралась гладить вещи, когда услышала крики Марии, – сообщает фрау Гертц. – Утюг уже был разогретый. Это удача; иначе нам бы не высушить ее волосы вовремя. Боюсь, Мария, сегодня кудрей у тебя не будет, но прямые волосы все равно лучше, чем навозные волосы.

Альберт и Пол сидят по краям дивана фрау Гертц, накрытого бархатом. Между ними лежит вопиюще старомодное платье для Причастия, впервые с давних времен извлеченное на свет Божий. Ткань от лет пожелтела, Антон чувствует запах нафталина.

– Не дергайся, – велит Элизабет Марии, – если не хочешь обжечься об утюг. Отличное будет дополнение к сегодняшнему дню, а?

Она бросает взгляд на Антона.

– Ты ведь не собираешься идти в церковь в этом, правда?

Он чувствует себя, как собака, испортившая ковер.

– Я… я не иду в церковь, Элизабет. Мне нужно работать – в Вернау.

Она смотрит на него, открыв рот.

– Не идешь? Антон! Мало того, что ты работаешь в праздник, так ты еще и собираешься пропустить Первое причастие своей дочери?

– Прости. Если бы у меня был выход…

– У тебя есть выход. Иди в церковь. Не бросай свою семью из-за какой-то работы.

Им нельзя обсуждать это перед фрау Гертц и детьми.

– Ты ж знаешь, я не могу. Эта работа слишком важна.

Что подумает фрау? У нее нет причин полагать, что Антон занимается чем-то, кроме преподавания музыки. Она просто занимается своим делом, продолжает выжимать влагу из волос Марии, пока так капризничает и сопротивляется.

– Мне жаль, – говорит Антон. – Я придумаю, как загладить вину перед тобой. Перед всеми вами.

Элизабет больше не смотрит на него. Выражение ее лица – насколько он может разглядеть, когда оно отвернуто от него – суровое и бескомпромиссное.

– Извиняться тебе надо перед Марией, а не передо мной.

Марию, похоже, новость не слишком опечалила.

– Почему мне нельзя идти с кудрявыми волосами?

Затем, когда фрау Гертц толкает ее лицо снова вниз, она кричит Антону:

– Если ты собираешься в Вернау, я хочу бумажных кукол!

– Принесу тебе несколько бумажных кукол, чтобы отметить твое Причастие. Мальчики, помогите маме присматривать за Марией. Не дайте ей влезть в еще какие-нибудь неприятности.

Он наклоняется, чтобы поцеловать Элизабет в щеку, но она отстраняется.

– Лучше иди.

Она бросает на него один холодный взгляд, и затем снова отводит глаза. Но он замечает в них не только злость. Еще и страх.

26

В Вернау все магазины закрыты. В аллее, на которой назначена встреча, Антон умудряется найти несколько выброшенных швейных каталогов возле урны. Обложки поблекли, но картинки внутри – изображения дам в нарядных платьях и мужчин в шитых на заказ костюмах – достаточно яркие и жизнерадостные, чтобы понравиться любой девочке. Он запихивает каталоги подмышку и направляется к автобусной остановке, ища взглядом свой контакт.

Он замечает Детлефа Пола еще до того, как тот видит его. В этот раз у Пола тросточка – он обожает добавлять всякие небольшие детали к своим маскировкам, хотя никакой переносчик посланий особо не полагается на маскировку. Пол шагает с таким достоинством, словно король со свитой. Он периодически останавливается посмотреть витрины магазинов; глядит на свои часы с видом человека, которому некуда спешить, потом снова убирает их в карман. Когда