Великий Краббен - Виктор Дмитриевич Колупаев

— с воздуха — когтили, кусали, лапали?), Краббен неуклюже сполз в воду, оттолкнулся от берега и медленно, без единого всплеска, ушел в глубину — черная небула, пронизывающая светлую бездну.

— Уходит! — заорал Серп Иванович.

Но я и сам это видел. Как видел и вертолет, разматывающий винты.

— Гад! — выругался я. — Нет, чтобы зайти со стороны пролива!

— Он не может со стороны пролива, — удовлетворенно пояснил Сказкин. — Это же МИ-1. Он как велосипед, его любым ветром сдувает.

Свесив с каменного козырька босые ноги, Сказкин с наслаждением шевелил пальцами. Он уже не боялся Краббена. Он уже ничего не боялся. Техника шла на помощь, техника подтверждала: он — Сказкин — не просто Сказкин, он — человек, он — венец творения. И такого в беде никто не оставит!

— За нами… Так-то…

Он наверное хотел добавить свое сакраментальное цыпа, но, взглянув на меня, воздержался.

Я был в отчаянии.

Выгнув волнами спину, отчего казалось — над водой торчат три горба, Краббен мощно шел к Камню-Льву.

Вот он прошел мимо белой скалы, вот он поднял вал, расшибшийся о камни, вот он вскинул над волной плоскую свою странную голову и уже теперь навсегда, навсегда, навсегда, навсегда растворился в голубоватой дымке, стелющейся над океаном.

Ревя, раскачиваясь в воздухе, подняв столб перегретой пыли, над берегом завис вертолет. Серебряный круг винта, рыжий пилот — я ничего не слышал.

— Да брось, начальник! — ухмыльнулся Серп. — Что Тебе в этом Краббене? Мне он, например, надоел!

Мыс Большой Нос является северным входным мысом залива Доброе Начало и западной оконечностью вулкана Атсонупури. Мыс представляет собой скалистый обрывистый утес черного цвета и является хорошим радиолокационным ориентиром. На мысе гнездится множество птиц. Мыс приглубый. К S и NO от мыса в 1 кбт от берега лежат надводные и подводные. скалы.

Лоция Охотского моря

Тетрадь пятая. Поздние сожаления

«Почему это так, начальник?» Ученый совет СахКНИИ. Гусев смеется. Яблоко Евы, яблоко Ньютона. «Как там с базисфеноидом?» «Куплю глубинную бомбу!» Романтики с «Цуйо-мару». Гинзбург против Шикамы. О почте — в последний раз.

Глупо стоять перед мчащимся на тебя табуном. Надо или уходить в сторону или встать во главе табуна.

К сожалению, встать перед Краббеном я не мог, к сожалению, даже обнаружить Краббена я не мог, хотя и заставил матерящегося рыжего пилота («Скоро световой день кончится!») дать крутой круг от Камня-Льва в сторону Атсонупури.

Пилот злился: его оторвали от дела, его загнали в дыру ради двух идиотов. «А на Стокапе меня геофизики ждут!..»

Даже Сказкин возмутился:

— Вывел бы я тебя на пару слов!

К счастью, под нами был океан — не выйдешь. Да и знал я, чем кончаются угрозы Сказкина. На моих глазах он вывел как-то из Южно-Курильского кафе худенького старпома с «Дианы». Сказал: на пару слов, а в кафе не появлялся неделю.

«Потеряли! — с отчаянием думал я. — Не успели встретить, и уже потеряли! Чем доказать, что видели мы, впрямь видели Морского Змея? Рассказами о пропавших собаках, о белой корове Мальцева?..»

Ухмыльнувшись, Сказкин ткнул меня локтем:

— Слышь, начальник! Почему это так? Вот придешь, например, к Агафону, а он рыбу чистит. И лежит среди пучеглазых окуней такая тварюшка — хвост как щипцы, голова плоская, и вся в тройной колючке. Ну не бывает таких рыб, а вот лежит! «Где поймал?» — «Сама, — говорит, — в сетку залезла, тут, у бережка». — Скажешь: «Ты мне тюльку не гони, тоже — у бережка!..» — А он: «Точно! Про рыб никогда не врал!» И вот чувствую я — правду Агафон говорит, и вижу — лежит передо мной тварюшка, а ведь ни в жизнь не поверю! Такое — и у бережка!

— Рыбка-то, правда, была?

— Да неважно, начальник. Важно другое, начальник. Ведь придешь в то же кафе к Казбеку Васильевичу, закинешь грамм пятьсот, и не думаешь, а все равно брякнешь: «Эй, организмы! Кто знает? Рыбу вчера поймал: на хвосте уши, на глазах козырьки, под животом парус!» Все повернутся и кто-нибудь обязательно скажет: «Да мы такую под островом Мальтуса брали, она там каждый вечер к свету выходит…» Почему это так, а, начальник?

Я вздохнул.

Я вдруг увидел; Сказкин устал.

Он ведь, как я, недосыпал, нервничал; лицо поросло щетиной, воспаленные глаза слезились.

«И ведь сам спустился в кальдеру! — с неожиданной нежностью подумал я. — И не за чем-то там бегал, а за ружьишком: мне помочь!.. Но за фалом… За фалом я его пошлю!»

Горизонт, белесый, выцветший, тусклый, отсвечивал как дюралевая плоскость. Прозрачная под вертолетом, вода вдали мутнела, сгущалась; тут не то что Краббена, тут Атлантиду не заметишь со всеми ее храмами. Не зря рыжий пилот на нас дулся, только сейчас сверток сунул:

— От Агафона… Думаете, обрадуется вам Агафон?.. Дудки!.. Он, прежде чем меня вызвать по рации, вещички ваши стаскал в свой склад. По лицу видно: не вернет!

— Ну Агафоша! — восхитился Сказкин и ткнул пилота под бок — Ты, рыжий, машину плавно Веди. Видишь, герои кушают.

«Ладно, — сказал я себе, разжевывая тугого, присланного Агафоном кальмара. — Теперь ничего не сделаешь, Краббена не воротишь. В конце концов прецедент создан. Рано или поздно Краббен объявится. Не может не объявиться, если его даже какой-то кореец в Находке за бутылек на спинах колет. Вот тогда факты можно будет уже не просто собирать, но и истолковывать».

«И истолкуют! — сказал я себе. — Еще как истолкуют!»

И живо представил себе Ученый совет СахКНИИ.

Я, младший научный сотрудник Тимофей Н. Лужин, делаю сообщение.

Пропавшие собаки, корова осиротевшего Агафона, разорванный сивуч, наконец, Краббен…

В общем, много чего.

В том числе, конечно, и неизвестный кореец из Находки, о котором никак нельзя забыть!

Итак, сообщение сделано. Слова произнесены. Впечатление, конечно, ошеломляющее.

Кто первый прервет молчание?

Несомненно, Олег Бичевский.

«Понятно, — скажет он и подозрительно поведет носом. — Кое-что я об этом слышал. И в журналах популярных читал. В «Химии и жизни», например, в «Вокруг света», — И не глядя на меня, не желая на меня смотреть, переведет взгляд на доктора Хлудова — Павел Владимирович! Может, все же поговорим о снаряжении? Я новые сапоги просил, а