Ум лисицы - Георгий Семенов

И опять он весел и готов балагурить, принимаясь за работу. В руки ему попадают мужские полуботинки финской фирмы «Топман», черные и совсем еще новые, а каблуки стесаны так, что душа болит. Ну что тут скажешь! Как объяснишь человеку, что хорошую эту вещь делали люди, и можно было бы уважить их труд — поставить набойки вовремя. Громко, чтоб слышал хозяин «топманов», рассказывает ребятам:

— Тут бабуся одна кино смотрела по телевизору. Говорит, только теперь поняла, что мужа своего никогда не любила. Прожила жизнь, а телевизор посмотрела — и все поняла. Жалуется, что поздно: муж на кладбище, а самой под восемьдесят. Во что искусство с человеком делает!

— Душа молодая, — откликается хозяин «топманов».

— Душа-то молодая, а что с вашими каблуками делать, вот вопрос. Тоже поздно вспомнили.

В назначенный час — договорившись заранее с ребятами, которые знают про его беду, — он видит за окном бледно-зеленый плащик, и жалость пополам со злостью терзают его. Ладно, хоть дождик перестал, ветки деревьев закачались от ветра — может, разгонит тучи.

Небо, виднеющееся над домами, между высоких их стен, заболочено дождевыми облаками. На улице тепло и мокро. Сквозь облака пробивается вдруг голубая полынья чистого неба, а потом и солнце вспыхивает, освещая стены дальних домов. От тротуаров поднимается пар.

Неля Солдатенкова жмется к плечу, подхватив Игорька под руку, и, как подарком, любуется им, заглядывает снизу в его лицо, спрашивает:

— Почему вчера не пришел? Ты ведь так и не ответил ничего…

— Не мог, — хмуро отвечает Игорь Черёмин и вдруг взрывается: — Я ведь женатый человек! У меня ребенок! Сама подумай, могу я или нет распоряжаться своим временем? Давай не будем об этом, а то я разозлюсь.

— Игорек, но ты же знаешь…

— Что я знаю? Ну что я знаю? — Он даже останавливается и, развернувшись всем корпусом, смотрит на нее, дожидаясь ответа. — Что я должен знать? Сколько раз тебе говорить, что у меня жена и ребенок, что я не могу с тобой встречаться! Неужели не понятно? Ну что с тобой делать? Ты как ненормальная все равно!

— Ну почему? — обиженно спрашивает Неля, вцепившись в его руку с такой силой, будто тонет и в панике готова утянуть с собой под воду своего спасителя. — Нет, чертушка, ты не прав. Я все понимаю, к сожалению. Но ведь мне ты обещал… А ей нет. Значит, я нормальная, потому что ждала тебя. Я ведь тебя ждала. Она не ждала, а ты все равно женился…

Он молчит в отчаянии, не зная, что ей сказать, как ответить на ее лепет. Когда-то они вместе учились и жили через дом друг от друга; когда-то была компания, вечера с бутылочкой, любовь, обещания, гоньба на велосипедах. Он сажал эту Нельку на раму своего велика, чувствуя себя похитителем на коне, умыкающим невесту, и, всем телом ощущая ее близость, выезжал на улицу, пугая водителей автомашин. Когда-то были проводы в армию, ее слезы, его обещания. Теперь об этом не хочется вспоминать: мало ли что бывает! И если как следует разобраться, то вины его перед Нелькой почти и нет никакой, потому что, женись он на ней, как обещал, была бы у них жизнь — хуже не придумаешь.

Но Неле Солдатенковой как будто бы нет до этого никакого дела. Что-то замкнулось в ее душе, и ничего она не может поделать с собой, не представляя себе жизни без этого «чертушки», как звали его в классе. Будто бы засело в ее душу горе матери, потерявшей сына на войне, и никак не хочет она поверить, что он уже не вернется к ней.

Игорь Черёмин чувствует черное ее роковое горе, которое не на шутку пугает его. Воображение рисует ему страшные картины: видит он Нельку то повесившейся от горя, то утопившейся, то лежащей на трамвайных рельсах. Боится теперь ее и, как только увидит, знает, что придется ему вести переговоры с погибающей от любви, с настырной до бесстыдства, бесчувственной к обидам и словно бы лишившейся рассудка слабоумной дурочкой.

— Игорек, — говорит она, вкрадчиво улыбаясь. — А у меня пятерочка есть.

— Ну и что? У меня тоже есть.

— Как «ну и что»! Можно посидеть где-нибудь, поговорить… А тут бара какого-нибудь пивного нет? Посидели бы культурно, выпили бы пива… Тебе хочется пива?

Он отвечает ей не глядя, обессилев говорить с ней и что-то доказывать:

— Моему ребенку четыре месяца, а жена с ним одна. Мы с ней по очереди с ребенком. Можешь это понять или нет? Какое же пиво! Я же не могу пьяный к ребенку прийти. Ночью он просыпается, а я пьяный, да? Ох, Нелька!

— Ну почему обязательно пьяный? Просто посидим… поговорим…

— О чем? Обо всем уже переговорили сто раз.

— А мне все равно интересно, — говорит она в мечтательном восторге. — Мне все интересно, что ты ни скажешь. Вот сейчас идем, а мне так интересно, просто не могу тебе передать. Если бы я тебе все рассказала, сколько я думаю о тебе. Я теперь ночью тоже просыпаюсь отчего-то! Ой, как интересно! Это, наверное, ты просыпаешься, а мне передается — я тоже просыпаюсь.

— Я тут не знаю никакого бара, — говорит Игорь Черёмин. — Есть один ларек пивной, но там не посидишь. Очередь там, как за «вечеркой», нацепит какая-нибудь мокрая губа на каждый палец по кружке с пивом, сядет под акацию на землю, пиво тоже на землю и доволен. Я не хожу туда. У меня настроение портится. Обидно за людей.

— А давай сделаем так: сядем сейчас на троллейбус и поедем. Может, где-нибудь есть пивной бар.

— Какой бар, Нелька? Какой бар? Ты как с луны свалилась, — говорит «чертушка», еле сдерживаясь.

Но садится покорно в троллейбус, входя в него вслед за оживленной, расторопной, озабоченной и словно бы окрыленной Нелей Солдатенковой. Стоят они на задней площадке троллейбуса, около кассы, в которую падают и падают монеты, позвякивая и проваливаясь.

Троллейбус мчится по проспекту Мира, в сторону ВДНХ.

— Простите, пожалуйста, — в который уж раз обращается Неля Солдатенкова к новым пассажирам, которые кажутся ей добрее других. — Вы не знаете, где тут есть пивной бар? Такой, чтобы можно было культурно посидеть и отдохнуть.

Люди недоуменно смотрят на нее, пожимают плечами.

Игорь Черёмин смотрит в окно, делая вид, что к этой чокнутой не имеет никакого отношения. Проехали уже Рижский вокзал, троллейбус с подвывающим мотором летит по широкому мосту. За мутным окном струны рельс, игрушечные вагончики вдалеке, плавно изогнутые товарные составы, стоящие под паутиной проводов, нависших над рельсами, — широкое, коричневое от ржавчины полотно железной дороги с золотисто сияющими рельсами, рельсами, рельсами.

— Простите, пожалуйста, — слышит он голос Нели Солдатенковой. — Вы не подскажете нам, где тут есть какой-нибудь пивной бар?

— «Богатырь», — читает он название магазина. — «Океан», «Цветы»…

— Игорек, — слышит он свое имя. — Может, до ВДНХ доехать? Погуляем… Там уж наверняка чего-нибудь найдем… Вон и товарищ говорит, что там есть пивной бар.

Он чувствует на себе любопытные взгляды пассажиров, нормальных людей, удивленно разглядывающих странную девушку, которой понадобился пивной бар, и готов застонать от стыда и тоски.

— Хорошо, — отзывается он, не отрываясь от окна, в холодное стекло которого он уперся лбом, остужая жар. — Ты бы спросила сначала у меня, чем брать интервью у каждого. Тоже мне — телевидение.

— Какое телевидение? — удивленно спрашивает Неля.

— Ладно, помолчи. Постой спокойно. Отдохни, — просит он, едва скрывая раздражение.

— Я не устала, Игорек. Я так давно не была на ВДНХ, что даже интересно погулять, правда! А там, конечно, всякие кафешки, всякие ларьки…

— Отдохни, — просит Игорь Черёмин, вцепившись неотмытыми своими пальцами в поручень с такой силой, что они побелели у него.

Не доезжая до ВДНХ, он решительно идет к дверям, зная, что Неля не отстанет от него, и на остановке выходит. Следом за ним выпрыгивает и Неля. На одутловатом ее лице испуг и удивление, выпуклые глаза с подсиненными веками вопросительно смотрят на «чертушку», который, заметив ее испуг, улыбается снисходительно, но говорит при этом мстительно и зло:

— Надо с тобой кончать.

— Ну почему? — тянется обиженный звук из ее мясисто-темных, вытянутых губ.

— Ты мне мешаешь.

— Ну-у… Игорек… Не говори так. Собрались на ВДНХ… У тебя такие нервы, просто ужас!

Она едва поспевает за ним, не видя ничего вокруг, бежит, как собака за возом, лишь бы не отстать.

— Надо кончать, — слышит она мстительные слова впереди себя. — Надо кончать.

— Игорек!

— Ну что?

— Почему ты обиделся на меня? Разве я что-нибудь тебе сделала плохое? Скажи, разве я виновата?

— А как ты думаешь? — спрашивает он, позволяя ей опять ухватиться за руку: сил у него нет бороться с ней — машины несутся по проспекту, прыгнет, чего доброго, на мостовую, визг тормозов, удар… Лучше уж потерпеть. — Как ты сама-то думаешь? Все-таки я человек женатый. А ты прилепилась ко мне, как будто я тебе что должен. Нельзя ж так человека мучить. Разве я виноват в чем-нибудь перед тобой? Ладно, если бы у нас с тобой чего было, а то ведь просто невозможно ничего понять! Другой бы на моем месте давно отвязался от тебя, и все. Это я такой мягкий. Вот ты и пользуешься…