Эльфийский клинок - Ник Перумов

— Так ничего и не узнали толком, — досадливо буркнул Торин, когда они пришли домой и расположились у камина. — Ничего по делу не сказал! Санделло он не знает, Олмера этого — тоже только так, с его же слов, про Могильники — ничего достоверного, про поклоняющихся какие-то старые слухи… Никаких доказательств! В общем, ясно: Книгу пусть уж копирует — она твоя, Фолко, я распоряжаться не могу. И сразу же выходим! Засиделись мы здесь, засиделись, а нам хорошо бы до осени обернуться.

— А Небесный Огонь как же? — заступился за Теофраста Малыш.

— А что нам до него? — зло сверкнул глазами Торин. — До наших кузниц он пока еще не добрался и, помоги Дьюрин, еще столько же не доберется! В общем, завтра будем спрашивать как надо. Надо выяснить, что делается в междуречье Барэндуина и Гватхло и вдоль Сираноны, как обстановка на Зеленом Тракте, кто живет вдоль него, есть ли разбойники, как поживают дунландцы — от них ведь до Ворот Мории всего ничего! И потом, у меня эти волки-оборотни, волколаки, из головы не идут. Хранители отбились от них только благодаря силе мага, нам же придется полагаться только на себя. Ладно, ночь пройдет, утро присоветует — ложимся спать!

Торин завершил свою напористую речь и первым подал пример, завернувшись с головой в одеяло, и вскоре огласил комнату легким похрапыванием. Фолко еще посидел у гаснущего камина, пошевелил в нем угли. Ему не спалось, и он вышел на крыльцо подышать свежим весенним воздухом. Присев на пороге, он не спеша закурил трубочку. Выпустив первые колечки дыма, он задумчиво достал один из всегда бывших с ним метательных ножей и принялся привычно крутить его в руке, рассеянно наблюдая за игрой серебристых лунных бликов на его отполированном лезвии. И тут он услышал вой.

Выло где-то совсем рядом, но едва слышно, глухо, безнадежно-тоскливо и бессильно-злобно. Хоббит разом вскочил на ноги, сжимая в кулаке готовый к броску нож и судорожно оглядываясь. Знакомое еще с достопамятных Могильников чувство напоминало о себе, царапнув точно острым когтем по сердцу; боль была сильной и острой, и Фолко понял, что на сей раз били прицельно в него. Он напряг всю свою волю, приказывая невидимому врагу отступить, одновременно изо всех сил крутя головой в поисках противника. Поддаваясь необычно сильному натиску безотчетного страха, он отступил на шаг, к дверям, нашаривая задрожавшей помимо его воли левой рукой вделанное в доски двери кольцо. Давление на него оказывалось куда сильнее пережитого в Могильниках; сопротивляться было почти невозможно. Что-то бесформенногрозное медленно наползало на него из глубины темного двора, и, казалось, он сейчас будет сбит с ног, растоптан, раздавлен, и жизнь будет выжата из него, точно кровь, по каплям, пока на пороге не останется лишь похолодевшее мертвое тело.

Зубы Фолко стучали, лоб покрылся холодным потом, глаза расширились. Его взгляд, бессильный пронзить мрак ночи, напрасно шарил по двору. Его врагу незачем было обнаруживать себя. Он должен был смять оставшегося на пороге стража и войти внутрь.

Как только в смятенном сознании Фолко всплыла эта ясная, холодная, словно внушенная кем-то извне мысль, его помраченный дух внезапно и неожиданно укрепился и просветлел. В этом приказе он прочел предложение купить жизнь бегством и в ту же секунду понял, что поддаваться этому нельзя. Там, за дверью, мирным и покойным сном спят его друзья, чувствующие себя в полной безопасности; там могучий, добрый и великодушный Торин, чуточку смешной, но верный и преданный Малыш, его друзья, готовые пойти ради него на все, — он не может отойти в сторону, и будь что будет. Бой так бой! Ему надо было выстоять. Теперь один на один.

Ноги словно вросли в деревянную преддверную плаху, спина уперлась в твердый завиток священной бороды Дьюрина, в руке блестел нож. Фолко молча ждал, изо всех сил сопротивляясь неослабевающему напору злой, нечеловеческой силы. Словно наяву, он видел надвигающуюся на него серую, туго надутую полукруглую чашу, сплетенную из появившихся минутой раньше серых нитей; и тогда он изо всех сил метнул перед собой нож, чтобы лопнула наконец эта стягивающая волю завеса, а там — будь что будет…

Нож беззвучно и бесследно исчез в ночи, не сверкнув ни единым отраженным лунным лучиком. Казалось, он навсегда канул в гасящем всякое движение сером болоте.

Однако мгновение спустя раздался звонкий удар воткнувшегося в дерево клинка; и этот звук, такой плотный, живой и реальный, крепче самого тяжелого молота ударил по сковывавшей мозг хоббита тишине: по двору пронесся шипящий, свистящий звук, словно одинокий порыв холодного ветра грубо рванул склоненные гибкие ветки; серая завеса, будто рассеченная надвое, стала медленно и нехотя расходиться в стороны, а прямо перед собой в нескольких саженях Фолко внезапно прояснившимся взглядом увидел знакомую серую фигуру. Ее контуры казались зыбкими, как бы тающими в окружающем сумраке. Фигура медленно двинулась на него, он вновь почувствовал настойчивые попытки чужой силы убрать его с дороги — теперь теснило грудь, затрудняя дыхание; но теперь враг был прямо перед ним, и Фолко знал, что делать.

— Что тебе нужно? — мысленно простонал он, прикидываясь сломленным и пытаясь изобразить это как можно натуральнее.

В ответ раздалось что-то похожее на торжествующее карканье воронов-трупоедов, слышимое только ему. Он не разобрал слов, но понял приказ точно:

— Уйди с дороги. Я должен войти. Иначе смерть. Хоббит не отступал, и тогда серые контуры шевельнулись и медленно поплыли к нему.

— Не дерзай встать на пути Кольцеруких!

— Ты лжешь, их давно нет, вы лишь бледная тень их былой силы! — яростно заорал про себя Фолко и отработанным сотнями повторений движением точно, как на занятии с Малышом, послал второй нож, прямо в черную полосу, идущую чуть ниже того, что он назвал бы лбом этот существа.

И одновременно со свистнувшим в воздухе клинком его воля нанесла ответный удар: “Что ты можешь сделать мне, живому и сильному, из плоти и крови, ты, серый туман прошлого? Ты бессилен здесь! Уходи в свои подземелья и дожидайся того часа, когда не моя, но стократ более сильная воля развеет по ветру твои последние обрывки! Ну что же ты медлишь?! Вот он я, иди сюда!”

Нож исчез, точно камень, брошенный в поросший серой ряской пруд, призрачное голубое пламя, словно далекая зарница, озарило двор и тотчас погасло. Его воля уже рвала, давила, разметывала остатки подступившего врага, распластанная по земле серая тень отползала, утекала, словно пролитая вода, и до внутреннего слуха хоббита доносилось лишь беззвучное шипение. Тень из Могильников была бессильна против него. Он отбил ее натиск, он победил!