Собиратель Сухоруков - Василий Кленин

можно понемножку начать выходить из каменного века… Стоп!

— Погоди, Накацтли! — я пулей кинулся в дом.

Суетливо начал рыться в наших мешках, наконец, нашел искомое и со всех ног рванул во двор.

— Скажи-ка, друг, а такое тебе знакомо?

И протянул ему топор. Тот самый. Бронзовый.

Накацтли осторожно взял в руки оружие, провел пальцем по бронзовому лезвию и что-то восхищенно произнес на своем языке — тут я не разобрал совершенно.

— Знаешь, что это за металл? — снова спросил я.

— Это не металл, — с легким восхищением в голосе, ответил купец. — Это соитие металлов.

— Верно, это сплав. Значит, ты о нем знаешь.

— Мне довелось видеть кинжалы из этого… сплава. Давно, в Цинцунцанне. Только пурепеча владеют этой тайной. Они соединяют в печи два металла. Один из них…

— Медь, — нетерпеливо вставил я свое слово. — Это мне ведомо. А второй?

Накацтли снова произнес какое-то слово. Возможно, назвал олово. Или какой-то другой металл, я смутно помнил, что бронзу могли делать из разных сплавов, даже с мышьяком!

— А этот второй металл в ваших землях не добывают?

— Увы, владыка, — торговец вздохнул. — Насколько мне известно, второй металл пурепеча добывают из далеких пустынных земель на севере и западе. Их держава велика и тянется на долгие дни пути, но те места расположены еще дальше.

Ну, конечно! Пора привыкнуть, что в моей жизни никогда не бывает халявы. Всегда есть какое-нибудь гребаное «но!» Вот как мне теперь пути-дороги к олову искать?

— А откуда у тебя, владыка, такой удивительный топор?

И события последних двух недель всей своей лютой тяжестью вновь навалились на мои плечи! Какая бронза! Какая медь! Мой дом стоит на грани уничтожения (надеюсь, еще стоит).

— Это долгий разговор, мой друг, — вздохнул я. — Пройдем в дом?

Вновь пришлось начать грустный пересказ нашей войны с пурепеча. Купец мрачнел лицом, а, когда узнал, что я отправился за помощью к теночкам, то вообще закашлялся и нахмурился.

— Что-то не так?

— Что-то не так, — задумчиво повторил мои слова Накацтли, глядя куда-то в сторону. — Уж не знаю, как ты собрался добраться до теночков, владыка. Земля их у великого озера весьма далека отсюда. Путей туда немало, но все они весьма неудобны. Можно плыть по Мезкале, но это обходной путь. Сначала придется долго плыть на восток, через южные территории владений теночков. Спустя многие дни пути река будет заворачивать к северу, так что можно будет выйти к озеру, но уже с востока. Можно идти напрямик, так гораздо короче, но это путь через горы. Места довольно дикие, к тому же, совсем недавно там прошло восстание, после чего теночки совершенно разорили страну — я бы там решился идти только с большим отрядом.

Мы говорили на четланском, так что теперь Звезда с трудом успевала следить за смыслом наших бесед. Но она старательно вслушивалась, и хоть с опозданием, но вклинилась в разговор.

— Восстание? Брат отца моего, да когда ж это восстание было?

— Ты, видно, совсем забыла, девочка, в каком году мы живем?

— А в каком году мы живем? — вырвалось у меня.

На совершенном автомате вырвалось. Просто разум уцепился за фразу, я не успел ее обмозговать, и выстрелило подспудное желание. Давно упиханное в глубины подсознание, но очень — очень! — сильное желание: узнать «в когда» же я попал?!

— Второй год Кролика, — с легким удивлением ответил мне купец, как будто сообщая прописную истину (впрочем, наверное, оно так и было).

«Ну да, разогнался! — хмыкнул почти забытый басок в голове. — Ты что, всерьез подумал, что эти дикие индейцы назовут тебе год от рождества Христова?»

И добил: «Или до?»

«Ну, не подумал, чего издеваешься?! — тяжко вздохнул я. — Дураку понятно, что у них тут свой календарь. Как у китайцев? Интересно, а у них тут каждому году свой зверь, или это такая эпоха: второй год кролика, третий год кролика…».

— Всего второй год? — шутканул я вслух. — Что-то коротковатое у вас летоисчисление.

Но мой желчный юмор не оценили.

— А у вас какой?

— А у нас сейчас «этот год». До него был — «прошлый», а ждем вот — «следующий».

— Ну да, ну да, — вежливо покивал Накацтли, хотя, в глазах его явно читалось ильфо-петровское «Дикий народ! Дети гор!»

— А второй год у нас потому, что тринадцатилетний цикл только недавно начался, — оживленно пояснил купец. — И каждый новый год мы называем знаком самого первого дня в году. Понятно?

— Вроде да… Каждый год будет иметь свой уникальный знак?

— Не совсем. Вот скажи, сколько в году дней?

— Триста шестьдесят пять, — машинально ответил я.

— Молодец! — внезапно обрадовался куитлатек, словно шестилетка взял да и доказал ему теорему Пифагора. — А месяцев в году сколько?

— Двенадцать, — решил я продолжить игру в умника.

Однако, тут мне не повезло. Купец невольно скривился, снова понизив меня до глупого дикаря.

— Восемнадцать! Восемнадцать месяцев, и каждый день в месяце имеет свой символ. Крокодил, Ветер, Дом, Ящерица, Змея — и так все двадцать дней. А восемнадцать дней по двадцать дней это сколько всего дней будет?

Унизить меня, что ли решил? Я быстро перемножил, выдал «триста шестьдесят», снова повышая свой культурный статус. Купец аж по ляжкам себя хлопнул от удивления.

— Верно! Но остается еще пять дней! И это пустые дни, которые не входят ни в один из месяцев.

Я кивнул.

— Не входят, — продолжил лекцию-семинар Накацтли (которую никто не просил!). — Но все равно каждый день, по-прежнему, имеет свой знак.

Я, кажется, понял, к чему ведет купец.

— Значит, каждый год дни и их знаки смещаются на пять? Получается, что годы называются только… только четырьмя знаками?

Накацтли потерял дар речи. Правда, ненадолго.

— Воистину, ты мудр, владыка. Годы следует нумеровать от одного до тринадцати, а символы к ним присоединяются следующие: Кролик, Тростник, Кремень и Дом.

— Не слишком ли путано? — задумался я. — Эти ваши кролики, дома постоянно повторяются. И в новом цикле и в прошлом.

— Вовсе нет. Символы повторяются через четыре года. Я точно знаю, что в этом цикле Кролик будет вторым, шестым и десятым годами. А в следующем цикле он будет первым, пятым и так далее.

Капец, как запутанно! У меня от местной календарной системы уже начала болеть голова. Хотя, может быть, всё дело в привычке? Мой мозг привык к линейному летоисчислению, а они — к цикличному. И им легко помнить, когда и за кем идут все эти кролики.

— Но всё равно, — я неожиданно для себя осознал, что уже вовлекся в ненужную мне дискуссию. — Всё равно ведь рано или поздно