Островитяния. Том третий - Остин Райт

— Люди из поместья и наши соседи — простые крестьяне, — сказала Глэдис. — Не вижу большой разницы между хозяевами — танар, вроде Дартонов, и Анселями — денерир. Мне казалось, они будут похожи на землевладельцев и крестьян, как в Европе, но Дартоны ничуть не больше джентльмены, чем Ансели. Молодой Ансель напоминает недоучившегося школьника.

— Да, я понимаю тебя.

— Я люблю их всех, Джон, правда. Некоторые из них совершенно замечательные. Но в Островитянии есть и другие люди. Я обнаружила это на Острове: лорд Дорн, твой друг и Файна — настоящие аристократы. Насчет Марты сомневаюсь: она больше похожа на Дартонов. Думаю, что и та Дорна, которую ты любил, тоже была из аристократов. Может быть, именно поэтому тебя так влечет к ней.

Она замолчала и взглянула на меня, словно ожидая ответа.

— Дорне присущи качества человека, принадлежащего к великой культуре, — сказал я. — У многих островитян есть качества, которыми мы привыкли наделять аристократов, но наши аристократы стараются сохранить свою исключительность и подчеркнуть то, что отличает их от прочих. Островитяне же…

— Нет, они — настоящие аристократы! — заявила Глэдис. — Я понимаю, что ты хочешь сказать. Дорна, которая живет здесь, совсем другая. И Монроа тоже. Они были очень любезны со мной… Похоже, что у тебя есть друзья среди лучших людей.

— Ты еще встретишься и с другими, столь же привлекательными, — сказал я.

— Хотя я думаю, — продолжала Глэдис, постоянно возвращаясь к собственным мыслям, — что мы и сами люди простые, больше похожие на наших соседей по поместью, на Анселей и на Стейнов. Мама всегда говорила, чтобы я не слишком задумывалась над всеми этими вещами, хотя в нас есть нечто даже лучшее, чем у так называемых аристократов, и что любой американец, если постарается, может стать настоящим аристократом… Мне никогда не нравилось думать о себе как о «простом человеке», но, увы, наверное, мы действительно такие.

— Я никогда не мыслил себя ни простым человеком, ни аристократом. Разумеется, внешне мы ведем такой же образ жизни, как и многие другие… но то же можно сказать и о Дорнах.

Глэдис молча обдумывала мои слова, я же продолжал:

— Скоро мы отправимся в поездку, и ты увидишь самых моих любимых друзей. Я хочу, чтобы ты подружилась с ними. Пока ведь у тебя их здесь и вовсе нет.

— Да, — задумчиво ответила Глэдис. — Пожалуй, ближе всех Некка. Мы говорили обо всем очень откровенно… Но мужчины нравятся мне больше. С женщинами труднее разговаривать.

— А тебе хотелось бы иметь близкую подругу?

— Да, думаю, что да, хотя пока я не видела никого подходящего. Мне хочется, чтобы был кто-то, с кем я смогла бы говорить, как с тобой.

— Мы будем ездить в гости.

— Замечательно! — воскликнула она, рассмеявшись. — Знаю, ты думаешь, что поймал меня на слове… Что ж, признаюсь. Я и вправду сказала, что мы больше никуда не поедем без приглашения, но ведь получилось совсем неплохо.

— И они будут запросто заезжать к нам. Если же мы не станем следовать этой привычке, нам придется отказаться от многих знакомств.

— Я начинаю понимать.

В одной рубашке, она опустилась на ковер перед очагом, обхватив руками голые, поднятые к подбородку колени, волосы рассыпались по плечам, материя мягкими складками красиво очерчивала ее стройную фигуру.

— Я попробовала немного заглянуть в будущее, — задумчиво произнесла она наконец.

— Путешествия, встречи с друзьями…

— Да, конечно, — прервала она меня. — Тогда жизнь в поместье покажется более сносной.

— Неужели она кажется тебе несносной, Глэдис? — спросил я, и на сердце у меня стало тяжело.

— Ах, нет, конечно нет! Ты же знаешь. Я счастлива там. Но, говоря о друзьях, о поездках, я думаю и о тебе. Не могу представить, чтобы ты все время только и делал, что работал по хозяйству. Такая жизнь делает человека ограниченным и скучным.

— По-твоему, я стал ограниченным и скучным?

— Немножко. Ты даже говорить стал иначе.

— Неужели мы перестали понимать друг друга, Глэдис?

— Даже не знаю…

— Мы так мало времени провели вместе.

— Да, если все сложить, то получится меньше месяца! Есть, вернее, были другие мужчины, с которыми я встречалась, когда путешествовала с мамой. Некоторые из них сопровождали нас, и по крайней мере двоих я знала лучше тебя… и понимала лучше.

Устало вздохнув, она положила подбородок на колени.

— А они понимали тебя лучше, чем я, да? — ласково спросил я.

— Думаю, да.

— Может быть, ты путаешь сходство взглядов с пониманием?

— Возможно, — ответила она не сразу и словно сердито.

— Мне нравится узнавать все новое о тебе.

— Ах, нет, милый… не все! Мне бы хотелось… Но, Джон, я мечтаю гордиться тобой.

— Кем же ты хочешь, чтобы я стал?

— Мы говорили, что ты мог бы писать… но теперь я не уверена, что ты будешь этим заниматься… Поглядев на всех этих людей сегодня вечером, я подумала… А не попробовать ли тебе заняться политикой или чем-нибудь в этом роде?

— Здесь и без меня достаточно людей, которые поколение за поколением отдавали себя государственной службе.

— Стало быть, все вакансии заняты.

— Да, но дело не только в этом. Их честность, умение и заинтересованность позволили снять бремя с остальных.

— Но должно ведь и здесь найтись что-то нуждающееся в исправлении, преобразовании?

— Ничего, что другие, обладающие гораздо большим опытом и познаниями, не смогли бы сделать лучше.

— Я вижу, ты человек не самолюбивый. Возможно, такой у тебя характер, и это одна из причин, почему ты здесь. И конечно, я понимаю, что человек ты здесь новый и тебе многому нужно еще научиться. Но неужели, — она неожиданно возвысила голос, — неужели ты хочешь, чтобы и твои дети всю жизнь были фермерами? Что ты думаешь о них и об их будущем?

Слова ее потрясли меня. Сидя на ковре, она глядела на меня снизу вверх непонимающе и враждебно.

— Почему ты говоришь о них так, словно это будут только мои дети? — спросил я. — Это будут не мои и не твои, а наши, наши дети и унаследуют они частицу каждого из нас. И будут продолжением каждого из нас… наших жизней на нашей земле.

Глэдис сидела застыв.

Ей предстояло выносить в своем чреве наших детей, которые будут жить в поместье на реке Лей, но ее очаровательная, любимая головка с ниспадающими на плечи блестящими темными волосами была полна упрямых мыслей, желаний, надежд, внушенных другой цивилизацией — ее, но уже не моей.

Я глядел на ее обнаженные руки, колени, тонкие лодыжки и страстно желал ее, такой она была беззащитной, такой похожей на готовое к севу поле. Когда я говорил, были ли мои слова правдой, или же я думал о ней только как о плодородной ниве… Но ведь не мог же я воспринимать ее самое и ее мысли раздельно… иначе куда брошу я свое семя и какой получу плод?.. Но я не собирался отказываться от своих слов.